В раю

Вдруг раздался голос Феликса:

— Шнец, я думаю, что с нашей стороны было бы благоразумнее переменить направление: мы тщетно трудимся выгрести против ветра и ни на волос не подвинулись на запад. Несмотря на все усилия, мы все еще не добрались и до середины озера, а так как надо ежеминутно ожидать ливня, то я, в интересах дам, предлагаю повернуть назад, чтобы во что бы то ни стало как можно скорее выйти на берег. Какого мнения на этот счет вы и ваши спутники?

— Полагаю, что мы, остальные, не имеем никакого голоса! — возразил Шнец. — Во время бури командует один только капитан, на котором и лежит вся ответственность, — а затем как знаете!

Крутой поворот руля свидетельствовал о том, что и Коле молча изъявил свою готовность повиноваться.

Все тотчас же почувствовали благодетельное влияние этого распоряжения, так как обе лодки, идя по ветру и по течению, прорезывали теперь высокие волны с такой быстротой, как будто были наделены крыльями.

Но они уже уклонились слишком на юг для того, чтобы вернуться на прежнее место. Когда же они приблизились к берегу настолько, что можно уже было различить деревья и дома, то увидели незнакомое здание — гостиницу, расположенную у самого берега, сквозь освещенные окна которой, как бы назло господствовавшей на небе и на земле неурядице, слышалась веселая бальная музыка.

— Мы попали как раз на свадьбу, — проворчал Шнец. — Если нас не смочит, то мы можем провести время в танцах, — лучшее средство рассеять все печальные последствия перенесенного страха. Смею ли я пригласить вас на кадриль, графиня?

Старая, до смерти перепуганная графиня, призывавшая дорогой мысленно всех святых, давая им всевозможные обеты, тяжело вздохнула и сказала с нервною улыбкой:

— Если бы случилось несчастье, господин Шнец, то погибель стольких душ легла бы всею своею тяжестью на вашу совесть и вы одни были бы в ответе за безбожную вашу решимость. Ну, Dieu soit loue, nous voila sains et saufs.^[56] Мелания, твоя прическа в страшном беспорядке. А вы, как вы все это выдержали, милая Ирена?

— Я не боялась, но очень довольна тем, что мы на берегу.

Между тем на землю стали падать первые капли дождя.

Еще четверть часа усердной работы веслами и передняя лодка, миновав прибой мелкого берега, врезалась в песок. Феликс выскочил из лодки и помог двум сестрам и их крестной матери выйти на берег. Когда очередь дошла до других дам, то он предоставил заботу о них своим товарищам, а сам занялся привязыванием лодок к вбитым у берега сваям.

Старая графиня подошла к нему с выражениями живейшей благодарности, которую, однако, он вежливо от себя отклонил. Когда же она вторично полюбопытствовала узнать его фамилию, он холодно отвечал ей:

— Я, графиня, из-за моря и оставил свое родословное дерево в девственном лесу. Впрочем, если вы вздумаете еще промешкать, то промокнете до костей. Мой друг Коле будет иметь честь проводить вас до дому. Капитан, как известно, только тогда оставляет судно, когда оно находится в безопасности и вполне надежно утверждено на якоре.

Графиня втайне удивилась, что такой молодой, благовоспитанный человек, комильфо в полном смысле этого слова, мог уступить честь быть ее кавалером мещанину. Будучи от природы в затруднительных случаях не особенно находчива и не видя около себя ни сына, ни зятя, она протянула со снисходительною вежливостью руку художнику и, постоянно озираясь на дочь, поспешила к дому, где не умолкала ни на минуту бальная музыка.

Шнец завладел между тем обеими сестрицами, а молодой граф предложил свои услуги Ирене. Но она отклонила его предложение жестом, выражавшим благодарность, закуталась в мантилью и поспешила вслед за другими.

Дорогою она ни разу не оглянулась чтобы взглянуть на Феликса, но у порога остановилась в раздумье. Бьющееся сердце таинственно шептало ей: возвратись, поспеши к нему туда, где он одиноко стоит у берега, и кликни его по имени.

В это самое мгновение кузина обратилась к ней с каким-то обыденным вопросом, взяла ее под руку и увлекла через сени в комнаты. В сильном порыве нетерпения откинула она назад голову, так что с нее упал капюшон, но молодое личико, слишком хорошо привыкшее владеть собою, приняло тотчас же холодное и строгое выражение и момент, в который мог проломиться лед, был пропущен.

ГЛАВА VII

Феликс тоже ни разу не взглянул на Ирену, а между тем он очень хорошо знал момент, когда она скрылась за дверью дома.

Он окончил свои дела на берегу. Обе лодки давно уже были прикреплены цепями к столбу и только вследствие сильного волнения бились друг о друга бортами. Оставаться на открытом воздухе было неудобно. Дождевые капли падали чаще и сильнее, порывы ветра срывали листья и сучья с дерев и далеко разносили их по земле, а он все еще одиноко стоял на берегу, не решаясь укрыться под гостеприимный кров дома, доставившего безопасное убежище от бури и непогоды целой толпе веселящегося народа, несмотря на то, что ярко освещенные окна этого дома так весело и уютно сверкали во мраке бурной ночи.

Он подумывал уже, не улечься ли ему лучше в одну из стоявших под навесом лодок, в которой он мог надеяться найти довольно сухое убежище, когда вдруг яркая молния озарила окрестность и, прежде чем последовал удар грома, раздался вблизи оглушительный смех. Только теперь заметил он, что он был не один. На деревянной пароходной пристани, мостки которой тянулись на довольно далекое расстояние от берега, стоял тот самый лодочник, который предсказал за час перед тем бурю и отказывался ехать обратно.

С непокрытою головою, без куртки, которая была у него переброшена через правое плечо, с коротенькою трубочкою в зубах, он стоял, облокотившись на перила мостков. Казалось, нигде на свете не было ему так хорошо, как здесь в вихре непогоды. Сверкающие злобные взоры были устремлены на Феликса, которого он, по-видимому, смешивал с молодым графом, так как Феликс возился в то время у его лодки. Когда раскаты грома утихли, лодочник снова разразился злым своим смехом и воскликнул:

— Не правда ли, ведь Гицель преглупый деревенский детина! Он ничего не смыслит, даже в собственном своем ремесле! Ему следовало бы поучиться хоть у такого вот столичного господчика! Ха, ха, ха! Я желал бы вам промокнуть до костей. Ха, ха, ха! А теперь проваливайте подобру-поздорову. Ишь какое там раздолье; другой раз небо-то, может статься…

Рев бури заглушил его слова. У Феликса был уже готов резкий ответ, который объяснил бы грубияну, что он ошибается, принимает его за другого. Но теперь буря разразилась таким страшным потоком дождя, что он в буквальном смысле слова не мог ничего ни видеть, ни слышать и думал только о том, как бы вовремя, еще посуху, достигнуть дома.

Порыв ветра с треском захлопнул за ним дверь.

В сенях, внизу вдоль стен, сидели за маленьким складным столиком несколько простолюдинов, перед ними стояли тарелки с кушаньем и кружки. Кельнерша, вышедшая из кухни, заявила Феликсу, что его спутники танцуют там наверху, и спросила, что ему угодно? Он молча покачал головою и поднялся тихо по лестнице, не с тем, чтобы присоединиться к обществу, а единственно лишь чтобы разведать, где они и какие комнаты именно следовало ему избегать.

В бедно освещенном коридоре наверху никого не было видно, но так как было душно, то все двери были растворены. Через них проникал в коридор свет от ламп, пол трещал от мирного стука танцующих, а воздух сотрясался от глухого ворчания мощного контрабаса. Танцевальный зал был в конце коридора. Феликс, не заглядывая в другие комнаты, подкрался к двери и мог, стоя за зрителями, удобно обозреть все, что там происходило. Жених был, по-видимому, молодой лесничий; невеста — дочь городского обывателя. Таким образом свадьба была не то чтобы совсем деревенская; вся обстановка имела характер далеко не простонародный. Пары неслись с непринужденным весельем, без неприятных прикрикиваний, возгласов и топанья, под такт струнных инструментов и одного кларнета, к которым только изредка присоединялись ужасающие завывания валторны. Первая пара, которую узнал Феликс, во мраке дыма табачных облаков, был Розенбуш со своей Нанни. К крайнему его изумлению, за нею следом кружилась красотка Эльфингера. Будущая Христова невеста предавалась, по-видимому, этому светскому удовольствию без особого сопротивления. Наконец, мелькнула в этом пестром обществе и молодая графиня со своим нареченным бароном, кружившим ее с такою живостью, которая ни в каком случае не допускается хорошим тоном на придворных балах. Брат ее, молодой граф, стоял поодаль в укромном уголке и рассыпался перед тетушкою Бабеттою, которая, по-видимому, не позволяла увлечь себя в вихрь танцев. В соседней комнате, которая была видна только наполовину, он увидел Коле, углубленного в оживленную беседу с старою графинею.