В раю
Шрифт:
Она слегка вздрогнула, бросила быстрый взгляд в ту сторону, где находилась лестница, которая вела в верхний этаж, и потом, быстро оттолкнув его от себя, промолвила: «Благодарю вас!» — и, поспешно схватив кружки, быстро сбежала вниз по лестнице,
Он с изумлением поглядел ей вслед. Что напало на эту причудливую девушку? Какое-то невольное предчувствие овладело им. Он бросился к темной лестнице и стал пристально всматриваться вверх. Увидеть он ничего не успел, но он услышал шорох шагов, затем стук захлопнувшихся дверей и звук щелкнувшего замка.
Невольный страх овладел им. Это была она! Она хотела присоединиться к обществу, бывшему внизу, но на полпути вернулась обратно, чтобы не помешать ему окончить танец с кельнершей!
Открытие это было столь убийственное,
Гроза миновала, но в воздухе носились еще следы бури, а светлое небо по временам озарялось отблеском удалявшейся грозы; с крыш по временам капала дождевая вода. На горизонте показался, в виде легкого тумана, резко очерченный контур горного хребта, яркие звезды отражались в волнах, которые все еще не могли успокоиться после бури и продолжали сурово вздыматься и пениться.
Феликс направился к берегу и дошел до мостков. Мысли его путались. Он не знал, на чем остановиться. Не следовало ли тотчас же добиться личного объяснения с нею, изложить ей откровенно, как случилось все это немыслимое, неслыханное, непростительное. Но как мог он объяснить ей те побуждения, которые заставили его быть любезным относительно хорошенькой кельнерши? Да и захочет ли Ирена его выслушать? Лучшим средством казалось ему изложить все, как было, в письме, но средство это могло только помочь ему выпутаться, с грехом пополам, из последнего трагикомического положения. Но как вообще избавиться от возможности подобных столкновений на будущее время?
Долго стоял он, облокотись на перила, и, погруженный в тревожные думы, вперил взор свой на волны, а из открытых окон неслись между тем звуки кларнета и гудел контрабас, точно как будто на свете жили одни только веселые люди.
Наконец, сделав над собой усилие, он выпрямился. Он хотел во что бы то ни стало избежать встречи с кем бы то ни было и потому намеревался отправиться пешком в Штарнберг.
Повернувшись, он увидел перед собою на мостках темный абрис человеческой фигуры, в которой он тотчас узнал лодочника Гицеля. Выражение лица, которое он ясно мог различить, невзирая на мрак ночи, явно обнаруживало враждебные намерения лодочника. Парень стоял раздвинув ноги и подбоченясь, как бы заслоняя дорогу Феликсу, и, насмешливо улыбаясь, нагло глядел ему в лице.
— Отличная погода, граф, — воскликнул он хриплым голосом, с трудом ворочая языком. — Опять настало хорошее время для прогулок одному или вдвоем. Недолго пробудете одни-с, ха-ха! Скоро можно будет ей отлучиться от свадьбы, чтобы опять протанцевать с графом так solo, с глазу на глаз. Ха-ха!
— Прочь с дороги! — воскликнул барон, подступая к нему. — Если ты ищешь ссоры, то взгляни и убедись, что ты наткнулся не на того, кого искал.
— Не на того, кого искал? — ворчал упрямец, спокойно стоя на месте, скрестив руки на груди. — Вот было бы прекрасно, если бы я, на расстоянии двух шагов, не мог распознать правого от виноватого. Вы господин граф, а я мужичок-простофиля — не так ли? С вами пляшет Ценз, а со мной нет; вам она цепляется на шею, а мне поворачивает спину. Итак, вы видите, что я не ошибаюсь. Я еще трезв и ремесло свое знаю кой-кому назло; если господин граф пожелает прокатиться по озеру с девицею, то Гицель будет считать за особенную для себя честь предложить для увеселения его высокографского сиятельства суденышко, и если этому дураку-мужику пришлось бы подержать господину графу свечу…
— Пошел своей дорогой, ты дурак! — вскрикнул Феликс, раздраженный со своей стороны злобными насмешками ревнивого парня. — Тронь меня лишь пальцем, так я раздроблю тебе все кости. О том, что ты там мелешь, мне ничего неизвестно. Кельнерша вовсе не моя любовница, и если у тебя есть охота дожидаться, то можешь сам убедиться в том, что она ко мне не выйдет. Если бы ты был в здравом уме и не оставил глаз своих в кабаке, то мог бы
также убедиться, что я не твой граф. Итак, прочь с дороги! Я не расположен долее шутить.Парень ничего не ответил, перестал смеяться, но продолжал стоять как вкопанный, вперив в него неподвижный взгляд. Но когда Феликс твердою поступью хотел пройти мимо него, он вдруг почувствовал, что две мощные руки обхватили его и оттолкнули назад. Кровь бросилась Феликсу в голову.
— Ах ты несчастный! — воскликнул он. — Ну, нечего делать: захотелось отведать — отведывай.
С этими словами он так толкнул своего противника, что тот едва не выпустил его из рук. Но вслед за тем он почувствовал себя снова обхваченным мощными руками, которые приперли его к самому краю мостков, возле которых торчали из воды сваи в рост человека и где глубина была столь значительна, что могли свободно приставать даже пароходы.
— Ты или я! — говорил глухим, задыхающимся голосом обезумевший от ярости лодочник. — Ты или я! Не хочет она меня, не быть ей твоею, проклятая ты столичная харя!
И он боролся с возрастающим бешенством, чтобы сбросить с мостков своего врага. Но Феликс был настороже. Быстрым толчком поворотил он своего противника к воде. На мгновение борьба прекратилась. Но вслед за тем Феликс почувствовал сильный удар: остро выточенный нож вонзился ему в бок между грудью и плечом, так, что у него отнялась левая рука.
Он тотчас же заметил, что получил тяжелую рану, и пришел в ярость.
— Душегубец, — воскликнул он, — ты мне за это заплатишь!
С этими словами он напряг все свои силы, повалил противника на землю и так сильно стиснул ему горло, что он едва стонал. Он, конечно, задушил бы его, но мгновенно отрезвившийся противник, собравшись с духом, вонзил ему в кисть правой руки гибкий испанский клинок. Когда окровавленная рука барона освободила горло лодочника, тот соскользнул с мостков в воду и исчез в глубине.
Глухой плеск воды, вследствие этого падения, привел победителя в себя. Но ему было решительно все равно, утонет ли его противник или же всплывет и достигнет берега. Всем существом его овладело одно только чувство отвращения к этой кровавой борьбе из-за такого пошлого повода. Он испытывал такое же чувство, как будто сбросил с мостков в озеро бешеную собаку. Дрожь пробежала по его членам, когда он почувствовал, что стоит один на высоких мостках. Он попробовал рассмеяться, но ужаснулся звуков собственного голоса. Столь чуждым показался он ему. А между тем в течение всего этого времени продолжали раздаваться звуки кларнета и гудел контрабас. Что за мир, в котором бывают такие контрасты в таком близком друг от друга соседстве! Он выпрямился во весь рост, опираясь на перила, по которым безостановочно текла кровь из раненой руки, и только тогда ощутил жгучую боль в плече. Но он еще держался на ногах. «Прочь, прочь отсюда», — вот все, что он мог произнести. Решение, которое он принял до встречи с лодочником, снова воскресло в его уме: отправиться в Штарнберг, оттуда назад в город, а из города на край света — куда-нибудь подальше, не оглядываясь назад, что бы позади там ни оставалось. Он быстро пошел от мостков по направлению к дороге. Но не успел он еще выйти из пределов жилых построек, как лишился чувств; колени его подкосились, и он растянулся в беспамятстве во весь рост на сырой земле.
Вскоре после того вышел из дому Шнец и за ним Коле с большим зонтиком. Старая графиня попросила его взглянуть, можно ли было безопасно пуститься в обратный путь. Им очень хотелось выбраться как можно скорее из удушливой атмосферы свадебной суеты, тогда как другие, зараженные лихорадочною страстью к танцам, по-видимому, не замечали, как быстро летело время.
Шнец бросил быстрый взгляд на небо и сказал с уверенностью старого солдата, рекогносцирующего неприятельскую страну:
— Все обстоит благополучно. Можно протрубить поход. Надо только осмотреть лодки. Но куда девался барон? Его не разыщешь! Заметили ли вы, Коле, во время всего путешествия он имел такое же расположение духа, как кошка во время грозы, хоть и старался казаться спокойным. Nom d’un nom![57] Я бы желал…