Внезапный выброс

Разглядел Комарникова:

— А в вашем лице, Егор Филиппович, я приветствую партийное руководство нашего доблестного участка.

Ёрничество Хомуткова, его дурашливая ухмылочка приглушили радость Марины. Егор Филиппович тоже нахмурился:

— Десять лет учили тебя, Митрофанушка, и не смогли вбить в голову, над чем дозволительно скалить зубы, а над чем — нельзя.

— Извините, дядя Егор, — усмехнулся Хомутков, — я просто так, без умысла…

— Послушай, Марк, — вмешалась в разговор Манукова, стараясь отвлечь Егора Филипповича от глупой выходки Хомуткова, — зачем ты носишь такую гриву? Ведь для шахтера она просто антигигиенична.

— Все учат, учат… — огрызнулся Хомутков и снова начал скоморошничать. — Достопочтенная Марина Михайловна, — шаркнул он болтавшимся на ноге сапогом, — разрешите прочитать вам на эту тему произведение одного неизвестного виршеписца.

Хочу с дороги торной сбиться, Найти нехоженый маршрут, Но слишком бдительные лица Мне заблудиться не дают. Регулировщик — парень бравый Свистком напоминает мне, Что надо следовать по правой, А не по левой стороне. Бреду я, под ноги не глядя, Глядеть под ноги — лишний труд: Не в меру бдительные дяди Мне спотыкнуться не дадут.

— Эк, понесло тебя, голубчика, — покачал головой Комарников. — А куда маршрутик этот нехоженый, который найти тебе захотелось, выведет? Не знаешь? И под ноги смотреть надо, а то влезешь в какое-нибудь дерьмо, поскользнешься и нос расквасишь.

— Караул! — скорчил гримасу Хомутков, — наставляют. — Потом захныкал: — Да знаю я все это, дядя Егор, знаю. Меня десять лет в школе умными словами набивали. С легкой руки первой учительницы, супруги вашей, Полины Дмитриевны. Надоело быть мешком, в который все суют, что им вздумается, надоело!

— Да ведь и бесполезно, — перебил его Комарников, — дырявую торбу набивать. Залатать ее сперва требуется, хорошие хозяева с этого начинают. Что ж, будем латать…

— Марка не наставлять — дурь из него выбивать надо, — вступил в разговор подошедший Матвей Чепель, редкой силы, с медвежьей хваткой проходчик. — А я по выколачиванию дури опыт имею. Прошлым летом приехал в отпуск в свои Млыны, на Полтавщину. Старики у меня там. И брательник, меньшой, с ними. Восемнадцать хлопцу стукнуло. Десятилетку закончил, а в институт, вроде нашего Хомуткова, не попал. Но у Марко, — Матвей хлопнул Хомуткова ладонью между лопаток, отчего тот клюнул носом в колени, — хотя ума хватило в насыпщики пойти, а мой единоутробный шаландает по селу с такими же лоботрясами, как сам, бренчит до рассвета на гитаре, потом спит до полудня, натрескается, гриву расчешет и опять за гитару. Терпел я, терпел…

— Приди ты, Матюша, чуть пораньше, — перебил Чепеля Комарников, — сам попросил бы тебя, чтобы поделился, как эту самую дурь выколачивать, а сейчас…

— Айда, — согласился Чепель и двинулся вслед за Тихоничкиным.

— А где ж, — Егор Филиппович посмотрел на Манукову, — твои трудяги? — Прислушался: — Кажись, идут. Двое. Ляскун, а второй… Не разберу что-то. Кто второй?

Марина промолчала. Она стыдилась признаться, что, получая от начальника задание, — дежурить на «Гарном», пока забойщики не пробьются на вентиляционный штрек, — даже не спросила, кто будет работать в разрезе. А виноват во всем был Павел, его слова, каких она прежде ни от него, ни от кого другого никогда не слыхала…

— Передай, — обратился к Марине Комарников, — Ляскуну и его напарнику: завтра в шесть открытое партийное. Приглашаются все.

— Передам. Непременно, — заверила Марина, взглядом провожая Егора Филипповича.

Он удалялся, и все окружающее, будто бы зная уже, что шаги его слышит в последний раз, чутко прислушивалось к ним.

Глава III. ТРЕВОЖНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

Колыбенко примнилось, что он и Ксеня отдыхают в Кисловодске. Они — на концерте исполнительницы старинных русских романсов Нины Нестеровой. Декорации и неяркий оранжевый свет создавали впечатление, будто не сцена это вовсе, а бревенчатый крестьянский домик, и поет артистка не курортникам, а для тесного круга друзей. И рояля почти не было слышно. Он не заглушал голоса певицы, и как бы прокладывал ему русло, и по нему, этому руслу, ее голос то струился, как первый вешний ручей, то разливался широко и свободно. И вдруг он исчез. Рояль набрал силу, а голоса солистки, хотя и видно было, что она поет, Колыбенко уловить не мог.

«Ксеня, ты слышишь ее?» — с досадой спросил он жену… И открыл глаза.

Жена спала. Из гостиной доносились неторопливые звуки пианино. Они то затихали, то возникали снова.

— Что за чертовщина? — пробормотал Колыбенко, неохотно, с опаской вылезая из-под одеяла.

Ступая осторожно, на ощупь, он вышел в прихожую. Дверь в гостиную была полуоткрыта. Сверкнули два огонька. Пианино звучало робко, невнятно. Но вот оно гулко зарокотало. Колыбенко напряг зрение. Сквозь занавешенные окна скупо просачивался отраженный от снега, рассеянный свет. В нем Колыбенко разглядел прыгавшего по клавишам кота Степку. Он так увлекся игрой, что даже не заметил появления хозяина, и когда тот оказался рядом, — сопровождаемый раскатистым аккордом, сиганул под кушетку. Колыбенко тихо рассмеялся, и смутная тревога, овладевшая им, когда ему припомнилось, будто бы он утратил способность слышать человеческий голос, притухла, но вовсе не оставила его. Колыбенко остановился у настенных часов. Еще и пяти не было. Бесшумно, чтобы не разбудить Ксеню и Леночку, умылся, оделся и направился на кухню. Он уходил на работу первым, и Ксеня всегда готовила ему завтрак с вечера.

Еда привела его в хорошее расположение духа. Никаких собраний и совещаний, отнимавших так много дорогого времени, не предвиделось, и Колыбенко, пока убирал со стола, прикинул: на что употребить наступающий день? Решил заняться подъемом и подземным транспортом.

Перед уходом заглянул в детскую. Леночка спала раскрытая, одеяльце сползло на пол. Свернувшись калачиком, она посапывала. Вчера перед сном Ксения выкупала дочку, после чего ее и без того легкие, пушистые волосы стали прямо воздушными. Один завиток лежал на чуть припухшей верхней губе. При вдохе Леночка, видимо, затягивала в себя кончики волос и ей становилось щекотно. Она морщилась, готовая вот-вот чихнуть. Но при выдохе нос освобождался, и Леночка снова становилась спокойной, безмятежной. Полусогнутым мизинцем Колыбенко осторожно поддел прядку и уложил ее за ухо, укрыл дочку и вышел из квартиры, неслышно закрыв за собой дверь.

Начавшаяся еще вчера метель наконец-то улеглась. Небо вызвездело. Редкие порывы ветра сбрасывали с деревьев пышные белые хлопья, и они падали на сугробы, оставляя за собой хвосты сверкавших при лунном свете холодных искр. В конце узкой аллейки круто поднимались два террикона. Один, со срезанной вершиной, был покрыт снегом. Бока второго, действующего, чернели огромными проталинами и дымились. У его подножия возвышались два копра. На том, что стоял над людским стволом, то и дело меняя направление, быстро вращались шкивы. К зданию вентилятора, размахивая руками, бежал главный механик. Пожилой, страдавший одышкой, он часто жаловался на сердце, передвигался неторопливо, степенно, словно не шел, а отмерял шаги, опасаясь, как бы не сделать лишнего шага. Колыбенко и представить его бегущим не мог, а когда увидел — понял: случилось нечто чрезвычайное.

— Что стряслось? — Рванулся ему навстречу.

— Вам не сообщили? — задышливо выкрикнул главный механик. — Выброс!

— Где?

— На «Гарном»-востоке.

— Люди?

— Семь.

Дорожка, ведущая к административно-бытовому комбинату, через полсотни метров делала поворот под прямым углом. Срезая этот угол, Колыбенко бросился наискосок по притихшему белому парку. То тут, то там из-под снега выступали кусты. Огибая их, отталкиваясь для разгона от обледеневших деревьев, он петлял, словно спасался от преследования. Не стряхнув налипшего на него снега, влетел на второй этаж, открыл кабинет, включил свет, подбежал к встроенному в стену шкафчику, на остекленной дверце которого по диагонали рдела надпись: «План ликвидации аварий». Дернул за кольцо — дверца оказалась закрытой. Рывком выдвинул ящик письменного стола, суетно перебирая пальцами, обшарил его дно — ключа не было. Косым наотмашь ударом локтя выбил стекло, сунул в шкафчик руку, выхватил из него пухлую папку. Развязывая ее, сильнее затянул узел. Вырвал тесемки с «мясом», извлек из папки и торопливо расстелил на столе схему вентиляции, усеянную условными обозначениями и числами. Нашел на ней обведенный синей тушью кружочек. В нем стояла жирная цифра 72 — номер нужной позиции. (Номера позиций, в которых рассматривались пожары, были обведены красной, взрывы — черной, завалы — зеленой тушью.) Руки снова метнулись к папке. На столе появился объемистый машинописный том в сером картонном переплете — «Оперативная часть плана ликвидации аварий».

Содержание плана Колыбенко знал наизусть, но опыт научил его в таких случаях на память не полагаться.

«I. Вызвать горноспасательный взвод», — прочитал он и поднял трубку.

— Товарищ главный инженер, — заторопилась телефонистка, — ищу вас, ищу, побила все телефо…

— Горноспасательный вызван? — остановил ее Колыбенко.

— Сразу, как только…

— Диспетчера мне.

— Даю.

— Беда, Петр Евдокимович… — запричитал диспетчер.

— Дело говори, — оборвал его Колыбенко.