Внезапный выброс

— С Новым годом, Ермачок! — Рассыпалась она бисером и полезла к нему целоваться.

— С Новым годом, Верочка! — Так же весело отозвался Ермак, обнимая ее.

А Верочка прижалась к нему и рассмеялась. Она смеялась всем своим выхоленным, модно одетым телом. Марину обдало огнем…

Вспыхнул свет. Верочка отлипла. Ермак нашел глазами Марину. По его неуверенной походке, по виноватой улыбке она догадалась: Ермак под градусом. Он приблизился и хотел обнять ее, но Марина ощутила, физически ощутила льнущее к нему тело Верочки. Не помня себя, она отшатнулась, размахнулась и ударила его по щеке. Зал затих. Все обернулись в их сторону. Оглушенный, ничего не понимая, Ермак подался к Марине, и она, не давая себе отчета, еще с большей силой ударила его по второй щеке. Потом, закусив нижнюю губу, ни на кого не глядя, пересекла ярко освещенный зал, захлопнула за собой дверь и бросилась в гардеробную. Еще какое-то мгновение в зале стояла почти подземная тишина, какая бывает в заброшенном забое. Затем она взорвалась. Хохот как бы сбил Ермака с ног, унизил, уничтожил его. Он ушел. Сразу.

Марина перестала бывать в клубе, а натолкнувшись на Жура в нарядной или на улице, с напускным равнодушием проходила мимо. Безразличие это давалось ей все труднее и труднее, и намекни он, что хочет помириться, — бросилась бы к нему очертя голову. Но Ермак ждал первого шага от нее. Не подвернись Павел, может, так бы оно и случилось. Войдя в ее жизнь, он помог Марине устоять, а потом и вовсе заслонил Ермака. У нее появилась уверенность, что переболела им навсегда. Но встретясь с Ермаком сейчас, Марина вдруг растерялась, у нее перехватило дыхание. Она боялась, чтобы Ермак не заговорил с ней прежде, чем ей удастся совладать с собой. Точно сквозь сон она услышала его насмешливый возглас:

— А, руководящий состав!..

— Какой она тебе «состав», — добродушно усмехнулся Ляскун. — Здравствуй, Марина!

— Здравствуйте, — ответила она, обращаясь как бы к обеим, но кивнув одному Ляскуну. — Припозднились?

— Есть маленько. Да ничего, наверстаем. Всего четыре метра осталось. За полсмены пропорем. Кстати, и Авилина нет, а он предупредил, чтобы без него не начинали. Пойду позвоню. Небось на запад завернул.

Когда Ляскун ушел к телефону, Ермак спросил:

— Как живешь, Марина?

Эти слова, даже не сами слова, а какая-то пронзительная, затаенная тоска, выплеснувшаяся вместе с ними, поразила Марину.

— Живу. А ты? — ответила она с наигранной беспечностью.

— Существую, — нехотя обронил Ермак.

И Марина готова была подойти к нему, заглянуть в глаза и спросить: «Что с тобой, Ермак?» И она, может быть, так бы и сделала, но возвратился Ляскун:

— Авилин сказал: «Лезьте. Буду». Потопали, — махнул рукой, уступая Марине дорогу.

С откаточного штрека вверх под углом шестьдесят пять градусов устремилась выработка — «печь». По высоте она пройдена на всю мощность пласта, достигавшую двух метров, имела такую же ширину. По бокам и осевой линии «печи», как по шнуру, выстроились сосновые стойки. Нижние их концы установлены в лунки, верхние подбиты под обаполы, плоская сторона которых плотно прилегает к гладкой, как черная мраморная плита, кровле. Марина ударила по стойке куском породы. Раздался гул туго натянутой басовой струны, — значит, стойка установлена надежно и уже приняла на себя горное давление. Марина ухватилась за нее двумя руками, подтянулась, поставила одну ногу на стойку, прижавшуюся к срезу пласта, другую — на ту, что была установлена на осевой линии, и полезла… Уверенные, четкие движения, плавные рывки. Сильна, ловка, не угнаться за нею ни Ляскуну, ни Журу — с отбойным молотком, пиками к нему, обушком, топором да ножовкой здорово не разбежишься.

— Тебе бы только в цирк, — пошутил Ляскун, вылезая на просек, где Марина уже поджидала их.

— Еще полгодика потренируюсь, — весело откликнулась она, — и сменю профессию.

От просека уступами поднималась вверх лава. Во втором уступе лежал, похожий на свернувшуюся гадюку, пневматический шланг. Яростное шипение вырывавшегося из него сжатого воздуха усиливало это сходство. Голова змеи то взмывала чуть ли не под кровлю, то припадала к почве, то раскачивалась из стороны в сторону.

Марина бросилась к резиновой гадюке с бесстрашием укротительницы, переломила ее пополам. Шипение прекратилось. Марина перекрыла вентиль, но змея ожила вновь: вентиль оказался неисправным. Дождалась Ляскуна и Жура. Ермак дважды перегнул конец шланга и туго замотал его вязальной проволокой. Марина делала вид, что не смотрит на него, и ловила себя на том, что все время думает лишь о нем.

И вот она снова заспешила вверх, но уйти от Жура ей не удавалось. Марина твердила: «Паша, Павлик», вспоминала последнюю встречу с ним и повторяла то, что он говорил ей, но видела перед собой не его, а Ермака. И ничто: ни быстрая ходьба, ни упорство, с каким она хотела выбросить Ермака из головы, избавиться от него, — ей не помогало.

Путь преградила стена из плотно пригнанных друг к другу стоек. Она перегораживала всю рабочую часть лавы, а за той стеной-крепью шел сплошной завал. В обход ему по углю проводилась узкая выработка — разрез, который должен был выйти на вентиляционный штрек, после чего «Восточная» стала бы снова нормально проветриваться и давать добычу. Разреза уже было десять метров, оставалось пройти четыре. Ляскун и Жур такой наряд и получили. Замеряя приборами-газоопределителями содержание метана и кислорода, Марина начала подниматься по разрезу. Метров через пять он заметно отклонился вправо. Левая его стенка на повороте была забрана досками. Забой — перемещающаяся часть выработки — тоже был перекрыт досками. На их стыках под кровлей и в средней части забоя виднелись устья шпуров. «Дренажное бурение чин чином, — удовлетворенно отметила Марина. — И газа не больше одного процента. Так что работать можно». Спустившись из разреза, она еще раз осмотрелась. Одно звено рештака — перегородки из распилов, отделявшей рабочую часть лавы от ее выработанного пространства, — было разобрано. «Так и полагается, — прикинула Марина, — в случае чего есть куда отступать». Обратить внимание на проем в рештаке ее заставил профессиональный инстинкт: придя на рабочее место, шахтер прежде всего осматривает кровлю и надежность крепи над головой, определяет газовую обстановку и состояние проветривания, проверяет, есть ли запасной выход или надежное укрытие, и только после, этого приступает к работе.

За рештаком кровля не обрушилась, лишь провисла. Судя по всему, горное давление уравновесилось и никакими неожиданностями не угрожало. Содержание метана и здесь не выходило за пределы нормы. Возвратись опять к разрезу, Марина застала около него Ляскуна и Жура. Один уже подключил к воздушной магистрали отбойный молоток, другой — метрах в трех ниже устья разреза — ремонтировал перегородку — полок. Он перекрывал поперек лаву чуть ли не на половину ее высоты и являлся спасительной преградой: если бы — случись такое — из разреза выпал забойщик, он мог бы задержаться на полке.

— Балаболка метушная начальник наш, — с досадой сказал Ермак. — Суетится, звякает языком и тут же забывает, о чем звякал.

— Затуркали мужика, — встал Ляскун на защиту Авилина. — «Восточная» почти два месяца на приколе, а план остался таким же, как на две лавы. Вот и шпыняют его в хвост и в гриву.

— Забыл, видать… Может, начнем?

— Предупредил строго: «Без меня не приступай». Да и не знаю я — то ли выпрямлять разрез, то ли вести, как повернули?

Авилин прибежал в середине смены:

— Как тут, ребятки? Раньше — не мог. «Западная» чуть не ляснула. Едва удержали. Сейчас успокоилась, уголек пошел.

Не переставая разговаривать, нырнул в разрез. Выскочил как ошпаренный:

— Партачи! Бракоделы! Загнали выработку. Выправляй, Пантелей Макарыч. Оплачу вдвойне. За счет Варёнкина. Он у меня узнает, как безобразничать!

— Варёнкин хоть и бузотер, но забойщик добрый, — вступился Ляскун за товарища, — зря от направления не отклонился бы… Слева, смотрел я, сильно уголь перемят. Может, выбиться наискосок, а потом выровняем?

— За дружка заступаешься? — зашумел Авилин. — Кто давал ему право самовольничать? Спрашиваю: кто? Я ему покажу! А ты делай, как сказано. Понял?

Повернулся к Мануковой:

— Замеры производили?

— Газовая обстановка нормальная. Завал не уплотнился и воздух через него протягивает.

— Приступайте, — подтвердил Авилин свое распоряжение. — В конце смены наведаюсь.

— Пошли… — Ляскун бросил на штабелек крепежного леса куртку с оттопыренными карманами, в одном из них лежал «тормозок», в другом — фляга с крепким чаем; сунул под нее самоспасатель, взял топор, обушок, ножовку.

— Поехали, — Жур повесил куртку и самоспасатель на стойку, проволокой прикрутил к поясному ремню шланг, по которому подавался сжатый воздух, натянул подбородный ремешок каски.

Марина, чтобы сподручнее было следить за составом воздуха, выходившего из разреза, примостилась возле его устья. Удары топора, перерубавшего затяжки, шорох струившегося по почве мелкого угля, редкий стук обушка казались ей, задумавшейся о своем, далекими-далекими, убаюкивали…

И вдруг — грохот, брань. Вскинувшись, Марина оторопело глянула вниз. Над полком висел Жур. Его удерживал обвивший грудь резиновый шланг, из которого, шипя, толчками вырывался сжатый воздух. На спину Жура падали струйки угля и оседали на ней черными пирамидками.