Волчья дорога

— А...куда.. и за кого? — прошептала она. Растерянно. Не думала она так о себе.

Мама улыбнулась лишь. Грустно.

— Какая разница. Все равно ведь не спросят...

— Мама, это как? — прошептала, охнув, та Анна — из сна.

Сани тряхнуло на повороте. Ветер забрался под плащ. Железное кольцо врезалось в палец.

— Уже никак, — прошептала Анна, встряхнувшись. Словно ответила. Себе самой, той девушке из сна. Алый и розовый, первый рассветный луч пробежал по дороге, снегу и кронам над головой. Коснулся саней, выхватил у тьмы лицо и руки Рейнеке — юнкера, смотрящего на дорогу. Пророчество не сбылось. Анна повернулась, зевнула и постараралась заснуть опять, ибо бог знает, когда в следующий раз заснуть получится.

Проснулась опять через пару часов — теперь сани летели по берегу неширокого озёра. Густой лес тянулся по обеим берегам, чернели камни, шумели на ветру заснеженные высокие ели и тонкие сосны. Ветер, разогнавшись, над сизым, подтаявшим льдом бил и трепал волосы, шумел и стряхивал за шиворот снег с веток. Между лесом и берегом — гладкая полоса льда и землистого снега. Рейнеке гнал, коняга, почуяв простор, бежала резво, снег так и летел во все стороны из-под копыт. Ветер бил в лицо, заворачивая назад капюшон. Рейнеке почувствовал с козёл, что Анна проснулась — обернулся к ней, улыбнулся, крикнул:

— Немного срежем, тут дорога ровная, — а глаза у него так и горели.

Анна кивнула. Сани, накренившись на повороте, объехали высокий, поросший мхом камень и свернули обратно в лес. Сразу стих ветер, стало темно. Надвинулись, сомкнулись над головой черные ели. Скамью под Анной начало трясти и бросать из стороны в сторону — путь был неровный, перевитый весь ямами и длинными, узловатыми корнями. Конь перешёл на шаг без команды— ломать ноги животному явно не хотелось. Рейнеке присвистнул и хлопнул вожжами — вперёд, мол. Конь протестующе заржал. Анна пригляделась — и вздрогнула. У Рейнеке на бледном, как снег, лице огнём горели глаза и щеки. Лихорадочным, нездоровым огнём. Таким, что Анна встрепенулась, потянулась вперед и схватила его за руку.

— Останови, подожди немного, — попросила она.

— Сейчас, на большую дорогу выедем, — не поворачиваясь, ответил тот, но поводья все-таки бросил. Конь тут же перешел на шаг, радуясь, что глупые люди наконец отстали. Анна протянулась, ощупала юнкеров лоб. Так и есть.

— Ох, серый, — выдохнула она, — Ты же горишь весь.

— Ерунда, — попробовал тот отмахнуться, — сейчас перекинусь — туда, обратно и опять, как господь создал, здоровым буду. Не в первый раз.

Парень улыбался и пытался шутить, но Анне смешно не было — уж очень нехорошо блестели его глаза. Слюдяным, лихорадочным блеском. Сани сбавили ход, конь еле плелся. Рейнеке прихватил повод. Анна потянулась, удержала его руку своей.

— Тогда, давай лечиться, — сказала она. Строго. И добавила, — а то сознанье мне потеряешь.

Юнкер пытался возразить. Но из глотки рванулся рык. Поползла шерсть по рукам, дрогнули, меняясь, скулы. И тут заржал их конь— истошно, дико.

— Ой, — только и смогла вымолвить Анна, когда бешенный рывок бросил ее назад на резную спинку. Рейнеке, конечно, был потомок рыцарей и человек in tam imaginibus (в обеих образах), как гласила выданная его предкам папская булла — но вот коню об этом сказать забыли. Почуяв сзади волка, бедное животное истошно заржало и рвануло со всех ног, не разбирая дороги. Анна отлетела назад. Сани качнулись, налетели на корень, дернулись. Рейнеке схватил ее — за шкирку, как придётся. Одной рукой ее — другой козлы. Удержал, хотя Анне на миг показалось, что она сейчас вылетит. Конь заржал ещё раз, громко, жалобно, как раненный ребёнок. И остановился. Анна опять почувствовала, что летит — головой вперед, через дугу, коню под копыта. Ладонь юнкера поймала ее в воздухе, развернула, посадила назад, на скамью. Мягко, бережно. Небо и елки встали на привычные им места. Сани остановились.

— Ох ты, что же это, — ошеломленно выдохнула Анна, тряся головой. Потом сообразила, добавила:

— Ой, я дура...

— Ой, я дурак, — в тон ей протянул юнкер, оглядываясь. Повернулся к ней:

— Ты не ушиблась?

Опять заржал конь. Тихо, жалобно. Повернул голову, затряс гривой, кося на людей большим, полным боли глазом.

Анна и Рейнеке разом спрыгнули, подошли у нему. Коняга стояла неподвижно, на трёх ногах, подогнув под себя четвертую. Рейнеке подошел к нему, нагнулся посмотреть. Лошадь косила на него глазами, храпела, но стояла неподвижно. Потом заржала — как Анне показалось вдруг с благодарностью. Юнкер чертыхнулся — от души, не выбирая выражений.

— Что там? — осторожно спросила Анна, подходя.

— Вон, посмотри, — зло ответил юнкер, протягивая выдернутую из копыта занозу. Старый, противокавалерийский еж. Четыре ржавых гвоздя, скрученных и скованных вместе, так чтобы вверх всегда торчало хищное жало.

— И вот на эту гадость мы и нарвались, — проворчал под нос Рейнеке, выкидывая прочь перекрученную железяку, — хорошо хоть ржавое...

Конь проводил ее полёт злым взглядом, всхрапнул.

— Ты как? Идти можешь? — на полном серьезе спросил лошадь Рейнеке. И Анне на миг показалось, что лошадь кивнула в ответ, вполне осмысленно. И пошла, точнее поковыляла, осторожно ставя раненное копыто на землю. Рейнеке погладил гриву, взял повод, кивнул Анне:

— Пошли.

— Куда? — спросила она.

Юнкер показал рукой — вбок, на темную, прячущуюся среди древесных стволов, тропинку.

— Туда, — вдохнул, раздувая ноздри, помолчал и добавил, — там жильё, вроде.

4-9

Исполнение

Учуянное юнкером жилье оказалось придорожным трактиром — приземистым тёмным строением о двух этажах с соломенной, прогнувшейся крышей. Лениво дымила труба, скрипела на ветру закопченная вывеска.

Дверь заперта, на стук ответили изнутри площадной бранью. Хрустнул засов, заскрипели жалобно петли. Рейнеке вошел, увлекая за собой Анну — высокий, прямой. Щеки горят, лицо бледное. Парень чуть шатался на ходу, но никому этого видно не было. Никому, кроме Анны, державшей юнкера под руку. Рука чуть, но дрожала под ее ладонью. На шум высунулся владелец, сходу рявкнув — кого, мол, черти принесли на ночь глядя. Юнкер сделал неуловимое движение, прокатилась, мелодично звеня, по столу монета. Владелец тут же сменил выражение лица на профессионально-угодливое и спросил:

— Чего изволят милостивые господа?

"Волшебство", — подумал Рейнеке а вслух, кратко, стараясь не сорваться на рык, сказал, что случилось с их лошадью. В ответ услышал, что беспокоится не о чем, конюх у них опытный и кузнец есть недалеко, в деревне. Так что пусть господа не беспокоятся, к утру все будет.

— Все есть. Удивительно, — пробурчал под нос Рейнеке.

— Ничего удивительного, — осторожно подумала Анна, приглядевшись к кабачнику пристальнее. Рожа красная, руки толстые. Больно уж он напоминал Анне своего коллегу из ее родной деревни. А кабачник тем временем спросил — чего желают господа, пока слуги занимаются их лошадью. Анна оглянулась. Мельком. Прокопченные столы и низкие балки общего зала доверия не внушали.

— Комната есть? — спросила она.

— Наверху, — трактирщик кивнул, — есть где будете?

Рейнеке качнулся. Чуть, но Анна решила поторопиться.

— Туда принесите. И бадью воды, побольше да погорячее, — нехорошо, конечно, но и смыть с себя память о волчьей крепости хотелось. Нестерпимо, до зуда в спине и межу лопаток.

— Сделаем, — кивнул трактирщик и пошёл распоряжаться.

Анна с Рейнеке тоже пошли — наверх, по скрипучей леснице. Дверь впереди. Дубовая, надежная на вид. Внутри — тоже. Анна осторожно шагнула через порог, огляделась. Окно, камин, сундук. Все, на вид, крепкое. И широкая кровать. Одна. "И что с этим делать?" — Анна мысленно пожала плечами и положилась на судьбу. Рейнеке был совсем плох, хоть и бодрился. А с остальным можно было решить и потом.

До остального дошло небыстро. Анна, не слушая возражений, взяла юнкера за шкирку, пощупала лоб — горячий, что печка. Но парень был прав — человечья зараза в волчьем теле не выжила. Туда, обратно, человек, волк, опять человек. С третьего оборота Рейнеке стал куда бодрее на вид. Только голодный... Но тут как раз еду принесли. И воду. Служка ворчал и ругался, таща наверх тяжеленное ведро. Выдумали де, блажь, господа, нет, чтоб в Баден — Баден съездить. Служку выставили, загородили дверь — на засов и еще на сундук, для верности. Потом Рейнеке огляделся и, как-то резко, сказал, что пойдет прогуляться. В волчьем теле, через окно. Когда вернулся — была уже ночь. Холодная, беззвездная ночь, в которую так хорошо сидеть у камина. Что они и делали, вдвоём, бездумно глядя на озорное, рыжее пламя.