Вожатый из будущего
Шрифт:
— Лезь давай, ну же! — торопил меня Валька, подталкивая под колени. — Да скорее же, Матвей! Кажется, идет кто-то! Что ж ты хилый-то такой? Внешне вроде слоняра прямо, руки сильные! В армии же служил вроде? Не учили Вас там, что ли, подтягиваться?
«Вот именно, что вроде», — подумал я, неуклюже карабкаясь. В армии-то служил настоящий Матвей Ремизов, а я, Алексей, программист с плоскостопием, к военной службе не имею ни малейшего отношения.
Когда мне все же удалось втиснуть свое немаленькое тело наполовину в узенькую форточку, произошло неожиданное: дверь комнаты отворилась, и на пороге появилась старшая вожатая Галя собственной персоной. В этот момент Валька оказал мне медвежью услугу, очередной раз подтолкнув меня посильнее. От неожиданности
Я плыл, усиленно работая руками. Не так давно я освоил плавание кролем, и теперь два-три раза в неделю занимался с тренером. Плавать мне очень нравилось: все проблемы напряженного дня куда-то уходили, я чувствовал только свое тело и воду, приятно обволакивающую его. Гребок, лицо опущено в воду, завершение гребка, поворот головы, вдох, лицо опять в воду… Странное дело: плыть мне почему-то было неприятно. Стряхнуть бы эту воду, а она все льется и льется…
— Очнись, болезный! — кто-то очень знакомый легонько хлопал меня по щекам.
Я открыл глаза и застонал от резкого солнечного света. Было ощущение, что по ним полоснули ножом. Я слегка приподнял голову с подушки и потряс ей. Голова была тяжелая, как стопудовая гиря.
Я огляделся. Никакого бассейна и в помине не было. Рядом сидел мой приятель Валька с озабоченным видом, а рядом с ним — лагерная медсестра. Валька осторожно брызгал на меня водой из графина. Видимо, поэтому мне и приснился бассей, пока я валялся в отключке.
— С приземлением! Да уж, разукрасил ты себе хлебало, — хмыкнул приятель привычно насмешливо, потом уже серьезно спросил у медсестры: — Все в порядке с ним будет? А то уже был случай…
— Не боись, до свадьбы заживет! — в тон ему ответила медсестра. — Молодой, здоровый парень, в армии отслужил. А вот доктору в Москве показаться все же стоит. У меня тут что? Йод да зеленка, ссадины мазать, ежели пионер какой-то коленку обдерет. Ну тонометр с карвалолом еще есть, если бабушка какая внука навестить приедет и разнервничается. А тебе, касатик, в город надо. До утра отдохнешь и собирайся, — и она ушла.
Убедившись, что дверь за медсестрой закрылась, Валька понуро сказал, не смея поднять на меня глаза:
— Ты это… уж извини, что я тебя на это дурацкое дело подбил. Чесслово, не знал, что так получится. Галя, оказывается, засекла нас и специально пришла — с поличным, так сказать, поймать хотела.
— Да все нормально, — ответил я, поморщившись. Голова нестерпимо болела, а до лица было просто невыносимо больно дотронуться. Нос на ощупь был будто распухший свиной пятачок. — Отобрала бутылку Галя, значит?
— Угу, — кивнул приятель. Он понял, что я не держу на него зла, и быстро повеселел. — Да ерунда ерундовая, фиг с ней. Главное, что я «Мымре» точку сбыта не сдал. Она меня еще с полчаса у себя в кабинете мариновала: мол, откуда взял, кто дал, где купил… Дурачком прикинулся, сказал, что с собой привез. Ладно, хватит с нас на сегодня приключений. Спать давай! — и приятель погасил свет. А я, стараясь не касаться лицом подушки, аккуратно повернулся на спину и снова моментально отключился.
Осмотрев на следующий день как следует себя в зеркале, я пришел к выводу, что нет худа без добра, и лучшего повода для отлучки в столицу мне теперь при всем желании было не найти. Рассеченная бровь, сломанный зуб, синяки под обоими глазами и подозрение на сотрясение позволили мне уже не оправдываться перед Галей и не придумывать нелепые причины отъезда. Во второй раз препятствовать она не стала, впрочем, никакого сочувствия тоже не выразила.
— М-да, Ремизов, с такой физиономией тебе только с гопниками у подъезда пиво пить, — бросила она мне, кинув взгляд поверх очков, когда я, похожий на панду из-за синяков, снова заявился к ней с просьбой отпустить меня в Москву. — Езжай, куда хочешь, и приводи
себя в порядок. Да детям на глаза не показывайся, испугаешь еще. В лагерь можешь не возвращаться, все равно через неделю уже отъезд. Негоже тебе перед пионерами в таком виде появляться. Какой пример они с тебя возьмут? Да уж, не вышло из тебя хорошего вожатого. Я сразу говорила директору лагеря, что тебя приглашать не стоит. Все-таки педагогика — это не твое. Советский вожатый должен быть примером для подрастающего, поколения, а ты…Не став слушать дальше пигалицу, с чего-то вдруг возомнившую, что может учить жизни своего ровесника, я молча повернулся и вышел из корпуса, напоследок шарахнув дверью о косяк. Раз не вернусь, так и реверансы делать уже нет смысла. Что же с этой Галей в сорок будет, если она в двадцать ведет себя, как будто в собесе сорок лет отработала? Надеюсь, мощный удар закрывающейся двери перебил несколько нелестных характеристик, которые я от души и вслух выписал Гале, уже оказавшись снаружи. И с чего вдруг я должен «не показываться детям»? Можно подумать, ребятня, регулярно разбивающая коленки и падающая со своих велосипедов, ни разу ссадин не видела…
Знаю я таких «примерных вожатых». Набарагозят в юности, а потом строят из себя невинных овечек. Будто сами молодыми не были. Готов поспорить, пятидесятилетняя Галя в начале двухтысячных уже и забудет, как весело пила портвейн со своими подружайками, и начнет вечное: «А вот мы себя вели прилично, занимались общественной работой и лишнего не позволяли». Совсем как моя бывшая соседка тетя Клава Фокина, обладательница роскошной шевелюры, на которую она каждый день щедро выливала по полбутылки лака. Тетя Клава считала своим долгом поучить молодежь правильной жизни и обожала рассказы в духе: «Нам на танцы ходить было некогда, мы собирали макулатуру…». А песни с пацанами в подъезде под гитару она, конечно же, никогда не горланила…
Только вот отец, проживший по соседству с примерной строительницей коммунизма больше десяти лет, мне как-то по секрету поведал, что в юности Клавочку мотало то туда, то сюда, и никогда она не была примерным «одуваном». Поначалу она заделалась любительницей бардовских песен и пропадала на Грушинских фестивалях, пока не подхватила вшей после недельного проживания в спартанских услових. Потом Галюсик ни с того ни с сего вдруг стала очень миролюбивой, примкнула к хиппи, ходила на «сейшены» у памятника Маяковскому в Москве, заплетала в волосы разноцветные ленточки и даже как-то отважилась поехать в Ленинград «на собаках», то есть зайцем на электричках. Доехать до Лениграда она не успела — где-то под Тверью ее вместе с ухажером, носящим великолепный яркий «хайер», сцапала доблестная советская милиция.
Вернувшись из турпоездки, Клавочка какое-то время скучала, а потом решила: «Пуркуа бы не па?», состригла длинные волосы, освоила езду на мотоцикле и набила на черепе огромную татуировку… Остепенилась Клава только годам к тридцати пяти, когда вышла замуж и устроилась на работу в ЖЭК. Теперь в этой тете с фиолетовыми волосами, рявкающей: «За формой № 9 не в это окно! Вас много, а я одна!», ни за что нельзя было признать бывшую неформалку…
В общем, ну их, любительниц читать нотации!
— Ну что, здравствуй, второе сотрясение? — весело поддел меня Валька, провожая на электричку. Мы уже вышли из лагеря и двигались по направлению к станции. — Прошлого визита в «Склиф» тебе было мало? Хотя тут я, конечно, дубина — не вовремя тебя подтолкнул…
— Второе? — спросил я, не догадавшись сразу, к чему клонит приятель.
— Ну а с чем ты еще после аварии лежал тогда в «Склифе»? — все так же беззаботно продолжал шутить приятель.
Ну точно! Как я мог забыть?! Ведь мое первое путешествие в СССР как раз и началось с того, что я каким-то непостижимым и загадочным образом попал в тело студента Матвея Ремизова, пострадавшего в автомобильной катастрофе. С этого и началась череда странных событий, в результате которых мне все же не без помощи отца и друзей удалось изменить ход истории…