Я историю излагаю... Книга стихотворений

«Нынче много умных и спокойных…»

Нынче много умных и спокойных и — вполне сознательно — покорных. Да! Осознают необходимость, признают ее непобедимость, объявляют, что она — свобода, и о прославлении хлопочут. Если человек не для субботы, то суббота знать о том не хочет. У субботы мощные устои и огромные права, и она всегда права, и качать свои права дело вовсе не простое. Та теория, которая была руководством к действию, словно бы воспоминаньем детства, мертвым грузом в книжном шкафе залегла.

«Человек на развилке путей…»

Человек на развилке путей Прикрывает газетой глаза, Но куда он свернет, Напечатано в этой газете. То ли просто без всяких затей, То ли в виде абстрактных идей, Но куда он свернет, Напечатано в этой газете. Он от солнца глаза заслонил. Он давно прочитал и забыл. Да, еще на рассвете. На развилке пред ним два пути, Но куда ему все же идти, Напечатано в этой газете.

Издержки прогресса

За привычку летать люди платят отвычкою плавать, за привычку читать люди платят отвычкою слушать, и чем громче у телевиденья слава, тем известность радиовещания все глуше. Достиженье и постиженье, падая на чашку весов, обязательно вызывают стяженье поясов. И приходится стягивать так, что далее некуда. Можно это оплакивать, но обжаловать некуда.

Такая эпоха

В наше время, в такую эпоху! А — в какую? Не то чтобы плохо И — не шибко живет человек. Сколько было — земли и неба Под ногами, над головой. Сколько было — черного хлеба И мечты, как всегда, голубой. Не такая она такая, А такая она, как была. И груженую тачку толкая, Мы не скоро дойдем до угла. Надо ждать двадцать первого века Или даже дальнейших веков, Чтоб счастливому человеку Посмотреть в глаза без очков.

«Бреды этого года…»

Бреды этого года слушаю из окна. Звонко кричит сумасшедшая — умная очень она! Вовсе не умалишенная, просто сошла с ума, видимо, очень большого, просто сошла сама. Слушаю страстные клики, кто ее враг, кто друг. Эти вопли велики так же, как жизнь вокруг. В этом кривом зеркале точно отражено все, что перекорежили, все, что перековеркали, а все, что мы за год прожили, — видится заодно.

«Долголетье исправит…»

Долголетье исправит все грехи лихолетья. И Ахматову славят, кто стегал ее плетью. Все случится и выйдет, если небо поможет. Долгожитель увидит то, что житель не сможет. Не для двадцатилетних, не для юных и вздорных этот мир, а для древних, для эпохоупорных, для здоровье блюдущих, некурящих, непьющих, только в ногу идущих, только в урны плюющих.

Молчащие

Молчащие. Их много. Большинство. Почти все человечество — молчащие. Мы — громкие, шумливые, кричащие, не можем не учитывать его. О чем кричим — того мы не скрываем. О чем, о чем, о чем молчат они? Покуда мы проносимся трамваем, как улица молчащая они. Мы — выяснились, с нами — все понятно. Покуда мы проносимся туда, покуда возвращаемся обратно, они не раскрывают даже рта. Покуда жалобы по проводам идут так, что столбы от напряжения гнутся, они чего-то ждут. Или не ждут. Порою несколько минут прислушиваются. Но не улыбнутся.

Полезное дело

Впервые в людской истории у каждого есть история. История личная эта называется — анкета. Как Плутарх за Солона, описываешь сам и материнское лоно, и дальнейший взлет к небесам. Берешь этот листочек, где все меньше вопросов, и тонкие линии точек покрываешь словами. Ежели в грядущем человечество соскучится, оно прочитает твои ответы, а ежели в грядущем человечество озябнет, оно истопит анкетами печку.

Цветное белье

Белье теперь не белое. Оно — разноцветное. И рваное и целое, по всем дворам развешанное, оно — не белоснежное, не стая лебедей. Белье теперь смешанное у нынешних людей. Старинная знакомая мне рассказала как-то, конечно, пустяковые, но, между прочим, факты. В том городишке, где она работала давно, белье смотреть ходили, когда не шло кино. — И что ж, вам было весело? — Да, в общем, потрясающе. Директорша развесила свои чулки свисающие. Врачихины заплаты журчали, как ручей, о том, что зарплаты нехватка у врачей. А белая сорочка как будто в небе плавала. А черная сорочка являла облик дьявола. А майки и футболки! А плавки и трусы! А складки и оборки изысканной красы! Две старые рубахи заплаты открывали. Как старые рубаки, махали рукавами. Одна была вискозная, другая просто синяя, одна была роскошная, другая просто стильная. Поселок невеселый без полуфабрикатов, без разных разносолов — поселок Африканда. Лесистые болота, тяжелая работа, нелегкое житье. И вдруг — белье! И вдруг — все краски радуги. Душа, пожалуйста, радуйся! И мне понятно, ясно житье, бытье, былье и почему прекрасно висящее белье.

Новости в меню

Свежемороженое жарят: и плоть и лед с верхом сковороду завалят, и дым не вскорости пройдет. Свежемороженого дымом чадит, коптит, льдом жареным дымит родимым и нагоняет аппетит. Подпрыгивает на металле то рыба хек, то рыба сиг. Еще вчера икру метали. Сейчас обед из малых сих. Свежемороженого чад, несвежий смрад свежемороженого, с верхом наложенного, и ложки в котелках звучат. Свежемороженое сплошь свежезажаренным становится. Ешь — не хочу, ешь сколько хошь гастрономические новости и редкости: пример — кальмар, капуста, например, морская, гурманским вкусам потакая, свой чад, свой аромат, свой жар, свой вклад в сберкассу вкусов вносят, авоськами их в кухни вносят и жарят тоже на авось, поскольку небольшие цены, и, чуда-юда, марш на сцену! Захочешь — ешь! Не хочешь — брось!

Судьба («Где-то в небе летит ракета…»)

Где-то в небе летит ракета. Если верить общей молве, отношенье имеет это между прочим — к моей судьбе. Побывала судьба — политикой. Побывала — газетной критикой. Побывала — большой войной. А теперь она — вновь надо мной. А сейчас она — просто серая, яйцевидная, может быть, и ее выпускают серией. Это тоже нельзя забыть. А ракеты летят, как стаи журавлей или лебедей, и судьба — совсем простая, как у всех остальных людей.