Я историю излагаю... Книга стихотворений

Мошк'a

Из метро, как из мешка, Словно вулканическая масса, Сыплются четыре первых класса. Им кричат: «Мошка!» Взрослым кажется совсем не стыдно Ухмыляться гордо и обидно, И не обходиться без смешка, И кричать: «Мошка!» Но сто двадцать мальчиков, рожденных В славном пятьдесят четвертом, Правдолюбцев убежденных, С колыбели увлеченных спортом, Улицу заполонили Тем не менее. Вас, наверно, мамы уронили При рождении, Плохо вас, наверно, пеленали. Нас вообще не пеленали, Мы росли просторно и легко. Лужники, луна ли — Все равно для нас недалеко. Вот она, моя надежда. Вот ее слова. Ее дела. Форменная глупая одежда Ей давным-давно мала. Руки красные из рукавов торчат, Ноги — в заменители обуты. Но глаза, прожекторы как будто, У ребят сияют и девчат. Вы пока шумите и пищите В радостном предчувствии судьбы, Но тираны мира, трепещите, Поднимайтесь, падшие рабы.

На «диком» пляже

Безногий мальчишка, калечка, неполные полчеловечка, остаток давнишнего взрыва необезвреженной мины, величественно, игриво, торжественно прыгает мимо с лукавою грацией мима. И — в море! Бултых с размаху! И тельце блистает нагое, прекрасно, как «Голая Маха» у несравненного Гойи. Он вырос на краешке пляжа и здесь подорвался — на гальке, и вот он ныряет и пляшет, упругий, как хлыст, как нагайка. Как солнечный зайчик, как пенный, как белый барашек играет, и море его омывает, и солнце его обагряет. Здесь, в море, любому он равен. — Плывите, посмотрим, кто дальше! — Не помнит, что взорван и ранен, доволен и счастлив без фальши. О море! Без всякой натуги ты лечишь все наши недуги. О море! Без всякой причины смываешь все наши кручины.

«О первовпечатленья бытия!..»

О первовпечатленья бытия! Обвалом света маленькое «я» ослеплено и оползнями шума оглушено, засыпано. Ему приспособляться сразу ко всему приходится. О, как неравен бой! Вся сложность мира борется с тобой, весь вес, все время и пространство света. Мир так огромен, так ничтожен ты меж глубины его и высоты, но выхода, кроме победы, — нету.

«У всех мальчишек круглые лица…»

У всех мальчишек круглые лица. Они вытягиваются с годами. Луна становится лунной орбитой. У всех мальчишек жесткие души. Они размягчаются с годами. Яблоко становится печеным, или мороженым, или тертым. У всех мальчишек огромные планы. Они сокращаются с годами. У кого намного. У кого немного. У самых счастливых ни на йоту.

Разные формулы счастья

В том ли счастье? А в чем оно, счастье, оборачивавшееся отчасти зауряднейшим пирогом, если вовсе не в том, а в другом? Что такое это другое? Как его трактовать мы должны? Образ дачного, что ли, покоя? День Победы после войны? Или та черта, что подводят под десятилетним трудом? Или слезы, с которыми входят после странствий в родимый дом? Или новой техники чара? Щедр на это двадцатый век. Или просто строка из «Анчара» — «человека человек»?

«Не верю, что жизнь — это форма…»

Не верю, что жизнь — это форма существованья белковых тел. В этой формуле — норма корма, дух из нее давно улетел. Жизнь. Мудреные и бестолковые деянья в ожиданьи добра. Индифферентно тело белковое, а жизнь — добра. Белковое тело можно выразить, найдя буквы, подобрав цифры, а жизнь — только сердцем на дубе вырезать. Нет у нее другого шифра. Когда в начале утра раннего отлетает душа от раненого, и он, уже едва дыша, понимает, что жизнь — хороша, невычислимо то понимание даже для первых по вниманию машин, для лучших по уму. А я и сдуру его пойму.

«Бог и биология!..»

Бог и биология! Глаза живые, Плечи пологие, Ноги кривые. Руки! Обратите Внимание на руки. Это отвратите- льные крюки. Что от биологии — Ясно: плохо. Мало смыслю в боге я. Но дело — в боге. Бог — он вдунул Душу. Он же Сделал думы Глубже, тоньше. Бог, а не родители, Бог, а не школа И даже, видите ли, Не годы комсомола. Бог — это пар. Бог — это ток. Новый вид энергии — бог, Бог, отучивший от водки баптистов, а староверов — от табака, этику твердой рукою стиснувший, быт хватающий за бока.

Сельское кладбище

(Элегия)

На этом кладбище простом покрыты травкой молодой и погребенный под крестом и упокоенный звездой. Лежат, сомкнув бока могил. И так в веках пребыть должны, кого раскол разъединил мировоззрения страны. Как спорили звезда и крест! Не согласились до сих пор! Конечно, нет в России мест, где был доспорен этот спор. А ветер ударяет в жесть креста, и слышится: Бог есть! И жесть звезды скрипит в ответ, что бога не было и нет. Пока была душа жива, ревели эти голоса. Теперь вокруг одна трава. Теперь вокруг одни леса. Но, словно затаенный вздох, внезапно слышится: есть Бог! И словно приглушенный стон: Нет бога! — отвечают в тон.

«Богу богово полагалось…»

Богу богово полагалось, но не столько и не так. Полагалась самая малость, скажем, в кружку — медный пятак. Бог же — все холмы под храмы и под веру — души и троны, не оставив людям ни грамма. Он с иконы проник в законы. Отделяя от государства церковь, ей уменьшая объем и лишая ее полцарства, мы последний шанс ей даем: мир иной и, конечно, лучший оборудовать на небеси. Этот раз — последний случай для религии на Руси.

Пока еще все ничего

Если слово «нехорошо!» останавливает поступки — значит, все еще хорошо и судьбы короткие стуки в дверь твою и в твое окно и в ворота твоей эпохи означают все равно, что дела покуда неплохи. Если, что там ни говори, не услышат и не исполнят «Бей!» — приказ и приказ «Бери!», значит, что-то они еще помнят. Вот когда они все забудут, все запамятуют до конца, бить и брать все что надо будут, начиная с родного отца, вот когда они будут готовы все поставить как есть на места, вовсе не с Рождества Христова числя в календарях лета, вот когда переменятся даты и понятья: честь, лесть и месть — настоящие будут солдаты! Что ни скажут — ответят: «Есть!»

«Надо думать, а не улыбаться…»

Надо думать, а не улыбаться, Надо книжки трудные читать, Надо проверять — и ушибаться, Мнения не слишком почитать. Мелкие пожизненные хлопоты По добыче славы и деньжат К жизненному опыту Не принадлежат.

Ночью в Москве

Ночью тихо в Москве и пусто. Очень тихо. Очень светло. У столицы, у сорокоуста, звуки полночью замело. Листопад, неслышимый в полдень, в полночь прогремит как набат. Полным ходом, голосом полным трубы вечности ночью трубят. Если же проявить терпенье, если вслушаться в тихое пенье проводов, постоять у столба, можно слышать, что шепчет судьба. Можно слышать текст телеграммы за долами, за горами нелюбовью данной любви. Можно уловить мгновенье рокового звезд столкновенья. Что захочешь, то и лови! Ночью пусто в Москве и тихо. Пустота в Москве. Тишина. Дня давно отгремела шутиха. Допылала до пепла она. Все трамваи уехали в парки. Во всех парках прогнали гуляк. На асфальтовых гулких полях стук судьбы, как слепецкая палка.