Я – спящая дверь
Шрифт:
Все внезапно замолкают.
Тишину нарушает лишь глубокий долгий вдох старшего мальчика. Он расширяет свою юную грудную клетку, привстает на цыпочки, высоко вскидывает голову и звонким голосом выкрикивает:
– И будет так в конце времен: появится на жатве в Долине Слез молодой человек с распущенными по плечам волосами, с бородой и в сияющем хитоне. И возвестит, что явился от Отца своего, и объявит жнецу, что настал вечер того дня, когда солнце смерти впервые взошло над раем.
Тринадцать детей опускают руки, младшие следуют их примеру.
Старший мальчик:
– Так завершится дело Каина. Он отдаст молодому человеку свою косу и уйдет прочь…
Дети начинают маршировать на месте так резво, что сцена гудит под их ногами.
Старший мальчик:
– Молодой человек
Старший мальчик и тринадцать детей указывают друг на друга и на младших детей:
– Он скажет: «Ты, ты, ты, ты и ты!»
Все дети, большие и маленькие, поднимают руки – очень медленно, словно растущие из земли побеги, изображая пальцами и ладонями колоски и бутоны. Произносят хором:
– Мы продолжили жить в наших братьях и сестрах, родившихся через год после нашей смерти и названных нашими именами. Мы продолжили жить в крестильных рубашках и платьях, подаренных церквям в память о нас. Мы продолжили жить на фотографиях, висящих на стенах домов наших родственников и стоящих на ночных столиках наших бабушек и дедушек. Мы продолжили жить в сообщениях о несчастных случаях на первых, последних и внутренних страницах газет, в свидетельствах о нашей смерти, в вырезанных некрологах, уже пожелтевших и хранящихся между страниц фотоальбомов и Библий…
Дорогие братья и сестры, родившиеся в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, мы ждем вас здесь!
Алета ставит на журнальный столик чашку с дымящимся кофе. Йозеф Лёве снова просыпается, начинает шевелиться. Со сдавленным стоном выпрямляет спину, замечает кофе. Наклонившись вперед, пристраивает ладони к чашке, с осторожностью подносит ее к губам и пробует напиток, который Алета приготовила, пока он дремал. Кофе на вкус приторно-сладкий – как ему нравится, с капелькой коньяка – как ему нравится. Руки Йозефа дрожат, у него не получается растянуть губы по краю чашки, кофе стекает по его подбородку – и это ему не нравится.
Утром он был полон энергии. Как и в предыдущие визиты Алеты, его язык молотил без остановки. Проговорив почти четыре часа, он изложил ей историю поколения родившихся в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, но до нее он дошел после длинного многословного пролога со множеством деталей и отступлений, который удалось уместить на таком неимоверном количестве кассет, что у Алеты не хватало духа их сосчитать.
Он рассказал ей – а она, насколько смогла, постаралась вычленить главное – как еврей и алхимик Лео Лёве, его отец, прибыл в Исландию на пассажирском судне «Гoдафосс» в конце Второй мировой войны, после побега из нацистского концлагеря, скорее мертвый, чем живой, с единственным богатством, которое ему удалось спасти от страшной войны: уложенной в шляпную коробку глиняной фигуркой мальчика, светом очей его, самим Йозефом, вылепленным, по словам Лео, руками «матери» – доброй и разговорчивой горничной Мари-Софи N. – за те несколько дней, пока она выхаживала измученного беглеца, спрятанного в секретной каморке между номерами гостиницы «Gasthof Vrieslander», в маленьком городке Кюкенштадт в Нижней Саксонии. Сотворение достигло кульминации, когда младенец, открыв на мгновение глаза, увидел, что и девушка увидела его открытые глаза, а как раз перед этим на дно его глазниц были помещены два кадра кинопленки – на одном был запечатлен фюрер, выкрикивавший пламенную речь, на другом – тот же фюрер, удивлявшийся тому, что заляпал свой галстук подливкой. Глиняный мальчик больше двадцати лет ждал своего рождения, и Лео ежедневно увлажнял его, купая в козьем молоке, пока, наконец, не удалось с помощью двух ассистентов, советского шпиона Михаила Пушкина и американского теолога и борца Энтони Теофрастоса Афаниуса Брауна, после погони за братьями-близнецами Храпном В. и Мауром С. Карлссонами (первый – масон и марочный дилер, второй – парламентский служка, а оба – бывшие чемпионы Исландии по легкой атлетике и отставные матросы пароходной
компании «Eimskip»), добыть из коренного зуба Маура (но как позже оказалось – Храпна, в пылу момента превратившегося в вервольфа) золотую пломбу, сделанную из кольца, которое близнецы отобрали у Лео много лет назад по дороге в Исландию. Это особое золото было необходимо для изготовления магической печати, которую Лео позже вдавил в глину в месте, где обычно находится пуповина, между солнечным сплетением и лобковой костью мальчика, пробудив его к жизни утром, в понедельник, 27 августа часто упоминаемого здесь года.Эта длиннющая речь была ответом Йозефа Лёве на первые четыре вопроса анкеты:
а) Имя:
____________________
б) Дата рождения:
____________________
в) Место рождения:
____________________
г) Родители (происхождение, образование, род занятий):
____________________
____________________
Алета слушала терпеливо и даже подбадривала его, и он всё больше оживлялся по мере того, как история приближалась к настоящему времени, но теперь, когда нужно было ответить на оставшиеся одиннадцать вопросов, исключительно важных, и рассказать о самом себе, весь его запал иссяк. Он стал быстрее уставать, и казалось, будто его болезнь усилила свою хватку.
Потянувшись через столик, Алета левой рукой забирает у него чашку, а правой вытирает подтеки на его подбородке. Затем слизывает капельки кофе с покрытых синим лаком ногтей:
– Может, закончим на сегодня?
От трясет головой:
– Нет, продолжим, но я бы хотел, чтобы ты не облизывала свои пальцы.
Округлив губы, она засовывает указательный палец себе в рот. Йозеф отводит глаза:
– По крайней мере в моем присутствии…
Алета с громким чпоком выдергивает палец изо рта:
– Я проверила твое имя в «Книге исландцев»…
Она бросает на Йозефа вызывающий взгляд:
– Да, проверила! У меня есть исландский номер соцстрахования, и он дает мне на это право, как и всем остальным! Более того, благодаря этой работе, у меня есть расширенный доступ к базе данных…
Йозеф встряхивает головой:
– Ну и что? Мне нечего скрывать!
– Там сказано, что твоя мать родилась в Рейкьявике в марте тысяча девятьсот двадцать седьмого года, а умерла в декабре тысяча девятьсот шестьдесят второго…
Алета замолкает, какое-то время колеблется в нерешительности, затем продолжает:
– Ее звали Брuнхильдур Хeльгадоттир.
Йозеф бледнеет.
Когда, шестнадцатого числа декабря месяца тысяча девятьсот шестьдесят второго года, Бринхильдур Хельгадоттир замерзала недалеко от психиатрической больницы «Клeппур», ее последней мыслью было:
– Я не собираюсь окочуриться в этой грязище у дурдома.
За пять часов до этого Бринхильдур очнулась в доме на западной окраине Рейкьявика, в подвальной кладовке без окон. Она лежала на боку на покрытом чехлом соломенном матрасе, пристроенном на нескольких ящиках из-под пива и втиснутом в самый холодный угол крошечного пространства. Левая сторона ее лица была плотно приклеена к матрасу тем, что вытекало у нее изо рта и носа, пока она находилась в отключке.
Бринхильдур провела языком по опухшим губам. Там, где угол рта соприкасался с нейлоном чехла, образовался большой вязкий сгусток, одновременно горький и сладкий на вкус. По всей внутренней стороне щеки тянулась глубокая рана. Кончиком языка у нее получилось покачать два верхних коренных зуба. Похоже, кто-то крепко приложился кулаком к ее скуле.
Замедленным движением она отняла лицо от матраса, прислушиваясь к потрескиванию, когда ее подсохшие выделения отрывались от синтетической ткани. Сверху доносился топот, танцевальная музыка, грохот бьющейся посуды и визгливый хохот.
Бринхильдур приподнялась на локте, спустила ноги с матраса и скованно села. Судя по тому, как ныло во всем ее теле, у нее случилась нешуточная потасовка с тем, кто нокаутировал ее то ли вчера днем, то ли предыдущей ночью. Она ничего не помнила. В голове мерными ударами пульсировала боль, которая усиливалась при наклоне в сторону и тянулась изнутри черепа к корням волос.