Яромира. Украденная княжна

Ему, раненому, было ничуть не легче. Княжна видела на мокрой рубахе алое пятно с неровными, расползшимися краями. Он не жаловался. Не сказал ни слова. Лишь сновал туда-сюда по каменистому пляжу, хромая, и выискивал ветки да палки, из которых смог бы сложить костер. Маленькая вначале, стопка постепенно росла, и Яромира глядела на нее с жадным нетерпением.

Отец куда-то учил ее разжигать костер, и в любой другой день она бы подсобила с этим Харальду, но нынче не чувствовала своих рук.

Она и так ему уже подсобила.

Когда прыгнула следом за ним с драккара…

Конунг молчал, но она чувствовала его недовольство всем своим естеством.

Яромира упрямо закусила губу и растерла онемевшие ладони друг о друга. Совсем она раскисла, потому что даже не почувствовала, как Харальд подошел и опустился рядом с ней на одно колено. Его руки накрыли ее ладошки, и он согрел их теплым дыханием. Тысяча иголочек закололи пальцы, а тысяча тысяч — сердце от его близости.

— Зачем ты полезла за мной следом, дроттнинг? — спросил он совсем неласково.

Яромира упрямо дернула носом.

Как она могла остаться, когда собственный племянник предал его? Скрутил и сбросил в ледяное море?

Как она могла остаться там без него?..

— Коли я умру… — зашептала она, чувствуя, как по телу разливается тяжелая, вязкая слабость.

Она еще не забыла, как худо ей было после шторма всего несколько дней назад. Но тогда они плыли на драккаре, и Харальда еще никто не предал, и у них были снедь и питье, и сухая одежа, и плащ, в который он ее завернул.

Нынче же они оказались на позабытом Богами клочке земли, пустынном и выжженном ледяной стужей. Мертвом.

И Яромире казалось, что она уже чувствовала ледяное дыхание Мары-Морены на своем лице. Ее глаза закатились; телом овладела сладкая, приятная слабость. Даже холод отступил куда-то, и нынче она чувствовала лишь легкость и покой.

Вестимо, ей не свидеться больше с родными. И потому она хотела попросить… хотела попросить Харальда, чтобы повинился заместо нее перед отцом и матушкой.

— Да ты ума лишилась! Я тебе умру! — рявкнул вдруг конунг, и дымка перед глазами Яромиры чуть рассеялась, и сквозь липкий туман проступило его полное свирепой ярости лицо.

Харальд выругался и стиснул ее предплечья, впившись пальцами так крепко, что кожа загорелась в местах, где он ее касался. Зарычав, конунг поднялся на ноги и вздернул ее, и сперва Яромира безвольным кулем повисла в его руках, потому что коленки у нее подломились. И тогда Харальд хорошенько встряхнул ее: раз, другой, третий.

— Вставай, дроттнинг! Вставай!

Он тряс и тряс ее, словно стремился выгнать из головы все дурные мысли. И вскоре на смену сладкому предвкушению смерти, которое заполнило ослабевшее сознание Яромиры, пришла хлесткая, очень сильная боль, ведь Харальд ее совсем не жалел.

— Вставай! — отчаянно и ожесточенно кричал он ей в лицо.

Она распахнула потемневшие глаза и впервые смогла почувствовать под ногами опору. Силы вновь вернулись к ней, пусть и на краткое мгновение, и Яромира твердо ступила на землю. Она отпрянула от конунга, напуганная его лютым взглядом и дикой, разрывающей душу на куски гримасой.

— Тихо, тихо, — увидев, что к княжне вернулся рассудок, Харальд тотчас переменился. И заговорил тише, и лица уже больше не кривил.

Он чуть разжал хватку, почувствовав, как окаменевшие пальцы свело судорогой. Не сдержавшись, Яромира всхлипнула и поморщилась, и его затопила вина.

— Зашиб тебя? — пробормотал, словно мальчишка. — Не серчай.

Княжне хватило сил, чтобы помотать головой, а потом холод, о котором она позабыла, вновь расползся по телу, и она поежилась, мелко-мелко задрожала в руках конунга. Нахмурившись, Харальд вскинул взгляд на чернеющее небо: скоро совсем стемнеет, следовало поторопиться с костром. Коли не согреются, и впрямь умрут. Оба.

— Куда ты? — когда конунг шагнул в сторону, Яромира вцепилась ему в запястье ничуть не слабее, чем как он держал ее за плечи.

— Костер развести, — пояснил скупо.

— Я с тобой, — она резко шагнула вперед.

— Ты на ногах едва стоишь, — Харальд поморщился с досадой, а княжна звонко, зло повторила.

— Я с тобой!

Он только махнул рукой.

Сперва ходить по камням да выискивать ветки было Яромире тяжко. Но всяко лучше, чем сидеть, стуча зубами, подле камня да чувствовать, как когтистая лапа холода медленно пробиралась по жилам к сердцу. Поначалу ноги не слушались ее, а с трудом найденные палки выскальзывали из ослабевших рук.

Она лишь крепче сцепила зубы и продолжила упрямо склоняться и расправляться до тех пор, пока не набрала хвороста так, что перестал уменьшаться в ладонях. И лишь тогда медленно побрела к месту, где конунг складывал костер.

Они расположились под защитой огромного валуна, усевшись с наветренной стороны. Харальд долго маялся прежде, чем смог высечь искру из двух булыжников, но вскоре от тонких веток наверх потянулся первый дымок, а в нос ударил горький запах опаленного дерева.

Яромира блаженно прикрыла глаза. Пока сидела да ждала, снова успела промерзнуть до костей. В который раз возблагодарила Богов, что на драккаре не нашлось у нее ни времени, ни сил, чтобы сменить мужицкую одежду на тяжелое, плотное платье. Две рубахи — полотняная да шерстяная — вместе с портками просохнут на ветру всяко быстрее.

А будь она, как полагалось девке, в платье, неведомо еще, смогла бы так ловко ускользнуть из хватки Ивара до броситься следом за Харальдом в ледяную воду… да смогла бы выплыть. Ведь утянул бы отяжелевший подол ее на самое дно.

Лишь помыслив об этом, она вздрогнула и поежилась.

Харальд заметил, бросил неласковый взгляд. Совсем иначе он на нее глядел, когда сжимал ладонями плечи до синяков. Когда мыслила она, что и вправду умрет.

Огонек потихоньку разгорался, и Яромира подвинулась к нему, вытянула окоченевшие руки. Алые от холода пальцы тотчас начало больно покалывать, а от влажной, еще мокрой одежды вскоре повалил белый пар.

Харальд смотрел, как жмется к костру озябшая, заледеневшая упрямица и молчал. Перед глазами стоял оскал гаденыша Ивара, когда тот связывал ему веревкой руки. Когда отдирал от конунга бросившуюся к нему Яромиру. Он пихнул ее тогда в сторону, и она зашибла голову, растянувшись на палубе. Ударилась больно и обидно, и Ивар рассмеялся.