Яромира. Украденная княжна

Но когда Яромира заговорила вновь, подняв сперва ладонь, чтобы заставить конунга замолчать, то сердце его вывернулось наизнанку вновь.

— Так коли люба. Отчего же ты молчал?

Харальд невольным жестом потер грудь, где глубоко под кожей что-то кололось и свербело. Яромира смотрела на него ясным, открытым взором, и он знал себя набедокурившим юнцом. Он уже и не помнил, когда чувствовал себя так…

Горечь и желчь клокотали в горле, грозясь вот-вот излиться, но Харальд их обуздал.

— У меня уже была жена. И я ее погубил. Не уберег. Больше, — и он поднял на нее страшные, больные глаза, — этого не будет.

— Человек не может прожить жизнь, все время оглядываясь…

— Я не оглядываюсь! — Харальд свирепо тряхнул головой. — Но и тебя за собой не утащу. Ты видела моих людей на драккаре, ты видела, как половина хирда предала меня. Ты слышала разговоры о себе в моем доме. Это Север, Ярлфрид, и он жесток. И не прощает слабости. Ивар хотел тебя для себя… почуял, сучонок, мою слабость.

Сотня увещеваний вертелась у Яромиры на кончике языка, но она проглотила их все. В бессильной злобе сжала кулаки, чувствуя, что уговорить конунга ей не удастся. Не был Харальд похож на человека, который откажется от того, во что верит.

А в то, что Яромире будет без него всяко лучше, чем с ним, конунг верил свято.

— Ты… — его голос оборвался в один миг, словно в легких закончился воздух.

Княжна строго свела на переносице светлые брови.

— Слабая? — подсказала едко, видя, что Харальд никак не мог подыскать верного слова.

— Глупая, — конунг скривился. — Тебя отец с матерью растили любимой дочерью. Холили да лелеяли. Чтобы после них холил и лелеял жених.

— Дядька моего жениха сторговал меня за серебро. Он едва меня не погубил. А жених отвернулся и оттолкнул, не дав и слова молвить. Не выслушав, — Яромира покачала головой и принялась теребить пальцами кончик косы. — А от тебя я зла не видела. Холишь и лелеешь меня получше многих.

Зарычав, Харальд вскочил на ноги и отступил на несколько шагов. Лишь бы быть от нее подальше, потому как разговор меж ними не ладился. То, что он пытался ей растолковать, то, что не мог произнести вслух, Ярлфрид не разумела. И на каждое его слово находила дюжину своих: складных да разумных. И он чувствовал себя так, словно что-то ускользало прямо из рук.

Верно, ускользали остатки его разума, ведь, как ни пытался конунг, а сердце свое обуздать не выходило.

— Куда ты? — Яромира вскочила на ноги, когда Харальд развернулся и, пошатываясь, словно слепой, побрел в сторону леса. Ее он оставил позади себя. — Ты трус, конунг! Ты трус, слышишь?!

Выкрикнула она жалобно и отчаянно, подавившись холодным воздухом и согнувшись пополам. Княжна обхватила двумя руками живот, пытаясь сдержать боль, которая давила изнутри. Ей казалось, что от нее отрезали целый кусок. Вырвали с кровью и мясом.

— Трус?! — пророкотал его голос уже гораздо ближе, чем Яромира ожидала.

А потом знакомые пальцы вновь сомкнулись на ее плечах, и Харальд встряхнул ее, заставил поднять лицо и накрыл искусанные уста своими. У нее подкосились ноги, и княжна обеими ладонями намертво вцепилась в его рубаху, чтобы устоять.

Конунг злился и всю свою ярость хотел выплеснуть в поцелуе.

И тем самым сложил для себя погребальный костер, ведь единожды ощутив медовую сладость Яромиры, он уже не сдюжил от нее оторваться.

Никогда больше не сдюжит.

Губы конунга — прохладные, обветренные, твердые. Княжна еще крепче впилась в его руки, страшась, что Харальд опамятуется и оттолкнёт. Но он лишь сильнее сжал ее плечи, а после отпустил, но на краткий миг. И вскоре по ее спине прошла сладкая дрожь, когда ладони конунга накрыли острые лопатки.

Это было безумием. Огонь, пламенеющий в груди Харальда, казалось, мог растопить вековые ледники. Он бежал у него по жилам заместо крови.

Никто прежде не целовал Яромиру… так. Она вспомнила свои девичьи забавы с парнями на посиделках, когда щеки пылали от простого касания губ. Она была княжеской дочерью, и юноши, опасаясь гнева ее батюшки, особо княжне не докучали. И с ласками не лезли.

Харальд целовал ее не так, как целовал бы жених. Он целовал ее, словно над ними уже совершили обряд, и он стал мужем. Чувствуя свою власть над ней, чувствуя, как она трепещет в его руках, как подкашиваются вмиг ослабевшие ноги…

А еще Яромира всем естеством ощущала его горечь. Его прикосновения были пропитаны ее насквозь. Горечь и тоску, которые Харальд передавал вместе с поцелуем. Княжне казалось, она слышала, как в глубине его груди зарождался тяжелый, вымученный стон.

Она обхватила его лицо двумя раскрытыми ладонями, чувствуя покалывание бороды и обветренную кожу на щеках. Но это не помогло его удержать.

Насилу Харальд оторвался от нее. Раскрасневшаяся, с припухшими губами, Ярлфрид была красивее, чем он когда-либо видел. Ее глаза светились радостью, от которой его зачерствевшее сердце болезненно сжималось. Ни мужская одежда, ни нечёсаные волосы ее не портили. Не появилось еще на свете то, что смогло бы ее испортить.

По телу конунга прошла дрожь, зародившаяся посередине груди.

Он не сможет ее отпустить.

Но и забрать с собой — тоже.

— Ярлфрид… — простонал он и резко притянул ее к груди, заключив в кольцо своих рук. Тяжелый подбородок удобно опустился на макушку, пальцы зарылись в густые волосы на затылке, взъерошив и без того растрепанную косу.

Что ему теперь делать, он не знал. Конунг привык выжигать свои слабости, иначе в его суровом родном краю было не выжить. Но теперь она сама выжгла ему сердце каленым железом, оставив там клеймо.

Харальд потряс головой, сбрасывая сладкое наваждение. Нужно добраться до людей. Отыскать свой второй драккар. Убить Ивара. Передать Ярлфрид отцу. Одолеть Рёрика.

И тогда…

Теперь он будет сражаться не только ради славы. Не только ради себя. Теперь он будет сражаться ради нее.

Яромира скользила пальцами по груди конунга, и он чувствовал их прикосновение даже сквозь две рубахи.

— Скажи еще, — попросила она и подняла сияющий взгляд.

Харальд дернул губами и вместо ответа накрыл ладонью ее покрасневшие от ветра и холода пальцы и чуть подвинул их, чтобы легли поверх сердца, которое билось, словно у загнанного в ловушку зверя.

Впрочем, им он и был.

Сделав над собой усилие, конунг разжал объятия и мягко отстранил ее от себя. В ладонях легким покалыванием тотчас ощутилась пустота, и захотелось вновь, как ночью, коснуться ее мягких волос.

В нос ударил запах горелого мяса, и лишь тогда они вспомнили о зайце. Всплеснув руками, Яромира опустила взгляд: куски покрылись темной, зажаренной коркой. Выругавшись, Харальд торопливо схватил мясо голыми руками и убрал с огня. На обожженных ладонях остались красные следы.