Яромира. Украденная княжна

— Разучим сейчас захват, которому я давным-давно научила твоих сестер. Чтобы в следующий раз ты вывернулся, когда враг схватит тебя со спины.

Княжич вспыхнул румянцем и опустил взгляд. Та короткая схватка в лесу с людьми Рюрика стала для него горьким, постыдным воспоминанием. Но, посмотрев на Чеславу, он лишь кивнул и оправил рубаху, изготовившись.

… В то утро в пыли воительница княжича изваляла немало. Крутояр привык полагаться на свой меч да на силу. А Чеслава учила его стать мягким, словно песок, да податливым, как тесто. Чтобы вытек, просочился между руками да ударил потом своего обидчика локтем в бедро али в живот. Она помнила, что девчонки схватили все нужные движения на лету. Их с детства учили быть мягкими и податливыми, им было проще.

Княжич же сопел, сердито кряхтел, искусав все губы, а никак у него не выходило заставить себя расслабиться в чужой хватке. Один лишь раз у него получилось, под самый конец. И после Чеслава позволила ему передохнуть. И сама с ним умаялась, поди, удержи на месте отчаянного брыкающегося, упертого мальчишку. Так что жадно глотала воду она с Крутояром наравне.

Их отвлек донесшийся от ворот шум, и вскоре на подворье показался небольшой отряд, возглавляемый десятником Гораздом, за которым следовали груженые обозы. Князь Военег, как обещался, прислал виру за своего сына.

Крутояр мгновенно вырос подле Чеславы. Смахнув рукавом со лба пот, он уставился на обозы взглядом, полным лютой ненависти

— Я убью его, — с тихой, по-мальчишески отчаянной злостью прошипел княжич, сжав кулаки.

Он смотрел на добро, присланное как откуп за деяния воеводы Видогоста и княжича Воидрага, словно на ядовитых змей. Губы его подрагивали, кривясь в яростной усмешке.

— Я убью Воидрага Военеговича, — повторил он, и Чеслава испуганно огляделась по сторонам.

Их никто не услышал за шумом, поднявшимся на подворье, когда люди бросились разбирать подвозы.

— Ты что говоришь! — воительница с силой сжала его плечо и дернула на себя, и Крутояр поморщился от боли, но ожесточенный оскал с его лица не исчез. — Твой отец принял виру! Он согласился с тем, как рассудило вече. Да и Яромиру похитил воевода Видогост, а не княжич.

— А он ее не защитил! — выплюнул Крутояр, ощетинившись. — Женихом почти назвался, а бросил Яромирку! Бросил там совсем одну, вот ее и утащили!

Чеслава едва не застонала вслух. Мальчишка ведь не шутил, не забавлялся. Добро, не поспел натворить дурного, когда только с веча воротились. Князь тогда почти сразу княжича Воидрага вместе с десятником Гораздом в дальний путь снарядил да отправил подальше с глаз, к батюшке под крылышко. А коли б не спешил так Ярослав Мстиславич? И Крутояр б накинулся на княжича?..

Воительница только головой покачала, смотря на взъерошенного, озлобленного воспитанника.

— Князь принял виру, — вновь напомнила она. — Гляди, при нем помалкивай.

— Два раза не умирать, — словно взрослый муж, словно равный усмехнулся вдруг Крутояр и поглядел на Чеславу. — А княжичу Воидрагу я отомщу. За каждую слезинку матушки и Яромиры. Придет срок.

И ведь непременно отомстит, поняла воительница с совершенной ясностью. Непременно отомстит, потому что глазами и речами Крутояра на нее нынче глядел и говорил князь Ярослав.

А вечером в тереме получили послание, которое вновь перевернуло все с ног на голову. Один из вождей викингов, Харальд по прозвищу Суровый, писал, что везет домой княжну Яромиру. А еще — острые мечи своих воинов, чтобы выступить против Рюрика вместе с князем Ярославом.

Обещался через три седмицы быть у Ладожского берега.

* * *

* Одинец — вдовец

Суровый конунг V

Харальд стоял на палубе драккара, нависнув над бортом, в который он упирался двумя ладонями. Он вглядывался в безбрежную водную гладь, что простиралась до самого горизонта. Море, спокойное и безмятежное, отражало бледное утреннее солнце, играя серебристыми бликами, словно накануне не разразился страшный шторм, когда раскаты грома, хлесткий ветер и волны грозили поглотить драккар.

— Конунг.

Окликнувший его Ивар попытался подкрасться бесшумно, но Харальд спиной услышал его шаги. Он не сдержал полную досады гримасу. После пережитого шторма его люди отдыхали, кое-как устроившись посреди беспорядка, учиненного разбушевавшейся стихией, и Харальд надеялся, что никто его не потревожит в эти редкие, тихие минуты.

Но племянник хотел поговорить. Это было понятно по решительно поджатым губам и блеску в глазах.

— Чего тебе? — проворочал Харальд, не повернув головы.

Ивар сделал последний шаг и остановился возле борта, практически коснувшись дядю плечом. Подобно конунгу, он устремил свой взор на водную гладь, только вот перед глазами у обоих мелькали совсем разные образы.

— Отдай за меня дроттнинг, конунг, — облизав губы, выпалил Ивар.

Харальд усмехнулся и покачал головой.

— Ты никак приложился вчера темечком о палубу? — с недоверчивой ленцой спросил он и взглянул, наконец, на племянника, ожидая увидеть у того на голове повязку.

Но Ивар смотрел на него ясным, чистым взором. Злющим, но не помутившимся, и первый отголосок холодка пробежал у Харальда по хребту, когда тот уразумел: мальчишка не шутил и не бесился с жиру. Он верил в то, о чем говорил.

— Ивар, — предостерегающим, тяжелым шепотом начал Харальд, — ты тронулся умом. Я везу Ярлфрид отцу. Ее никто не тронет и пальцем, пока есть на драккаре моя власть.

— А я и не трону, — племянник блекло, рассеянно улыбнулся. Нехороший огонек разгорался в его взгляде.

Конунг тотчас подобрался. Он повидал немало безумцев за прожитые зимы, и ни разу еще подобные встречи не заканчивались хорошо. Харальд нашарил на поясе нож и выругал себя, что не удосужился приладить меч. Помыслил, да нашто он ему потребен будет, с самого-то утра, когда едва-едва занялся рассвет, и все валялись полумертвыми после лютого шторма.

Помыслил, да…

Почти дожил до седины в волосах, а ума не нажил.

Сам не лучше Ивара.

— Ты проведи обряд. Мы на драккаре, ты — морской конунг. У тебя есть такая власть, — воспользовавшись его молчанием, торопливо заговорил племянник. — А я ее не трону, пока до отца не довезем.

Харальд непроизвольно стиснул кулаки, хрустнув натруженными суставами. Он всматривался в светло-лазоревые, холодные, словно льдинки, глаза Ивара и не узнавал мальчишку, которого когда-то учил сражаться на мечах. Он принюхался, но в воздухе между ними не витал кисловатый, крепкий запах пива. Стало быть, племянник не выпил лишку, не пришел к конунгу опьяневшим.

Напрочь, был он трезв и в своем уме. Лишь говорил вещи, которые мог говорить мужчина, потерявший рассудок.

— Скройся с глаз моих, — велел Харальд, отвернувшись от Ивара к морю. — И мы притворимся, что я никогда этого не слышал.

— Себе ее хочешь? — едва слышно прошелестел племянник, и конунг, крутанувшись, сграбастал его за грудки и хорошенько вздернул, и услышал, как натужно затрещала натянутая рубаха.

— Что сказал ты? — прорычал Харальд в лицо Ивара, придвинув того близко-близко к себе. — Что сказал ты, недоносок?