Зелёная земля

с имени ничего не возьмёшь:

жизнь просвистела – такая юла!
–

и не поймёшь: а была?

Как же нас звали-то в школьном дворе… -

только разбойничий свист на горе,

где паровоз растворился в дыму

и где ничто ни к чему,

а уж свисток… – он давно подустал

и, вознесённый на пьедестал,

больше не хочет пронзать тишину -

только вздыхает: дану!..

Жизнь просвистела, гора высока,

сядем, дружок, у подножья Свистка,

сядем, закурим, чтоб сизый дымок

нам ни в чём не помог!

Лучше б тогда мы на полном ходу…

впрочем, не надо болтать ерунду

у священного места,

у высокого свиста.

12

Золотая капля на тонкой лозе -

на каменной тонкой лозе:

это памятник Последней Слезе,

самой Последней Слезе.

Уже трудно вспомнить, кто горевал

и в какой горевал связи,

но в штыки почётный стоит караул

у подножья великой Слезы.

Это значит, что никакая власть -

ни на нёбе и ни внизу -

не заставит эту слезу упасть

и не тронет эту слезу,

и уже никакая на свете грусть

не уронит её в рукав,

ибо место этой слезе не здесь,

а где-нибудь в облаках.

Завтра пушки начнут на заре палить

в честь победы и бирюзы -

чтобы нам с тобою уже не пролить

никогда ни одной слезы:

и в дыму кромешном опять и опять,

устремляясь то вверх, то вниз,

будет с тихой улыбкой мелькать Господь,

выплакавшийся за нас.

2005

* * *

Мне отсюда не видно, как там.

Мне отсюда не слышно, как там.

Я отсюда бегу как могу

каждый день, но никак не могу.

В кулаке моём воздух и дым.

В кулаке моём маленький дом,

где могли бы зажить мы вдвоём,

да какое там – не заживём.

Та страна, та большая страна,

где мне грош или меньше цена,

от меня далека, как луна.

Как луна, где мне та же цена.

* * *

Ах, поскачи, голубчик…

башмачков не стоптав:

твой золотой галопчик -

он и есть твой устав.

Ты, по его законам,

из кульбита в кульбит -

ласточками подкован,

сквознячками подбит!

В шляпе своей нелепой

с серебристым пером

сыпешь пустой синкопой

по долам, по горам,

сыпешь пустым горохом,

не считая минут,

молишься праздным птахам,

что не сеют, не жнут!

Да сохранит в секрете

твой галопчик, твой конь,

что же ты есть на свете

за голубчик такой!

Этакий не успевший

к торжеству дурачок,

этакий всё пропивший -

скрипочку и смычок,

этакий вечно нищий

припозднившийся гость

этакий изменивший -

всем, кому довелось:

Правде своей и Кривде,

птице-говоруну

Сцилле и с ней Харибде,

золотому руну…

Выскользнул из сказанья -

не заметили как:

всюду тебе везенье

и удача в руках,

все обманул ловушки,

обогнул все силки,

завтракал на опушке,

у прозрачной реки,

сгинул – и нет печали!

Только мир и слыхал,

как башмачки стучали,

как галопчик порхал…

возраст тебе не возраст:

пять минут – пять веков:

хватит в пространствах звёздных

музыки и подков!

2004

* * *

День прячется в глухую щель -

стремглав, как заяц.

И ночь касается вещей -

едва касаясь.

Тут вечера в помине нет:

тут переходы -

от света к тьме, а полусвет -

не той породы.

Мы говорим тут «нет» и «да» -

и только это.

Мы не даём себе труда

хранить секреты.

И нам простить и не простить -

одно и то же:

мы отпустили наших птиц

на небо Божье.

Мы размозжили все узлы

ручной гранатой,

назад хулы и похвалы

отдав с доплатой,

и враг – наш лучший друг, а друг -

враг самый лучший,

нас берегут Небось и Вдруг -

судьба и случай.

У нас в карманах облака -

пустая ноша,

а за душой – одна строка,

и та не наша -

но, никогда её со дна

не доставая,

мы твёрдо знаем, что она -

пока живая.

Забудьте наши имена:

мы безымянны,

в базарный день нам грош цена:

одни изъяны!

Но если можно нас продать,

то только – Крезу,

а если можно нас предать,

то только сразу.

Ах, всё неважно, всё пустяк -

и всё в порядке…

А если что у вас не так -

с нас взятки гладки:

вини нас, грозный судия,

в одной печали -

что не простились уходя,

как обещали.

* * *

Не начать ли сразу набело -

где-нибудь совсем в сторонке?

Не купить ли себе ангела

на рождественском на рынке?

Есть со свечкой или с дудочкой,

есть со свитком или с чашей,

есть с молитвой – руки лодочкой -

или просто так летящий.

Хоть один да утолит твою

грусть-печаль в её зените:

мне вот этого, с молитвою,

заверните… извините!

И – на золочёной ниточке -

быть ему в моём бедламе

чем-то вроде пограничника

за закрытыми дверями,

чтоб реальная действительность -

страсть и всякое такое,

с чем сто лет уж как не виделись, -

не нарушила покоя.

Так и будем жить за тридевять

километров от границы:

я – уча его постреливать,

он – уча меня молиться.

ВСЕВОЛОДУ АБДУЛОВУ