Зеркало королевы Мирабель

— Неужели вам не радостны воспоминания юности, Мэтр? — в голосе мастера Уилла прозвучала неприкрытая насмешка.

ГэльСиньяк скрипнул зубами.

— Это когда я был духовником в Хольгриме и исповедовал величайших бесстыдников в Империи? О нет, они отравлены!

— Величайший бесстыдник, это пожалуй я, — кивнул Уилл. — Я и сейчас ни стыда, ни совести не знаю, с женщинами живу во грехе и сквернословлю по всякому поводу. Но вот на Генри вы зря наговариваете, святой отец. Он же сама невинность. До полной чопорности.

— Он тоже жив? — голос имперца чуть потеплел.

— Вашими молитвами, мэтр. Он в Каэлэде. С ним, надеюсь, все в порядке.

— Почему вы не вернулись?

Уилл хмыкнул.

— Потому что я не настолько безумен. Потому что я помню, что случилось с Фредериком, когда ему вздумалось критиковать Наместника и Святую Церковь. Потому что старый граф Кэр тепло принял меня и, в конечном счете, оставил на мое попечение свою единственную дочь.

— И потому, что от таких графинь не сбегают, — закончил за него Фламэ.

Шут только отмахнулся. Потом вдруг насторожился и кашлянул.

— Сударыни, вы продрогнете на сквозняке.

Поняв, что прикидываться спящими уже поздно и совершенно бессмысленно, ведьмы вышли в соседнюю комнату.

— У меня мышиный слух, — с улыбкой пояснил шут, оказавшийся теперь на поверку беглым императорским наследником. — У меня единственная просьба ко всем присутствующим: никому не рассказывать об услышанном сегодня. Не хочу во цвете лет расстаться с головой.

— Это все настолько серьезно? — усомнилась Фрида.

— Просто так принцев в Хольгрим не сажают, — пожал плечами Уилл. — Давайте оставим древнюю историю и вернемся к более насущным вещам.

— Я хотел бы выехать до рассвета, — выбрал Фламэ самое насущное. — Иначе Бенжамин за мной увяжется, и избавиться от него не удастся.

Мастер Уилл вышел в сени и кликнул спящего на лавке оруженосца. Мальчик послушно подскочил и чуть ли не в струнку вытянулся. Выглядело это достаточно комично, учитывая, что командир кутался в цветной шутовской плащ.

— Через час должны быть оседланы четыре лошади. Постарайся найти хотя бы двух вороных. И собери сумки, чтобы припасов хватило до столицы.

Мальчика поклонился и исчез.

— Золото, а не парень, — хмыкнул Уилл. — Лет через пять назначу командиром замковой стражи.

— Ты назначишь? — с легким сарказмом уточнил Фламэ.

— Леди Брианна хороша, когда речь идет о посеве пшеницы и урожае репы. Войны — не ее забота. Я бы доверил ей только выбирать стражничью форму, у нее хорошее чувство цвета, — шут снял с полки над очагом кувшин и булькнул его содержимым. — На дорожку?

Фламэ спрыгнул со стола и опустился на лавку рядом с Джинджер, положив гитару поперек коленей.

— Ты справишься с юнцом?

— Ха! И не таким бычкам рога обламывали, — Уилл поморщился. — Он напоминает покойного супруга маленькой графини. А это не лучшая ассоциация и уж точно не в его пользу.

Фламэ взял кружку с вином, но пить не стал, только катал его в руках. События ложились слушком уж удачно, одно к одному. У него было зеркало, у него были спутники, у него даже была небольшая армия. У него был способ избавиться от молодого лорда, который со дня на день вспомнит о священной кровной мести. Когда все шло слишком хорошо, Фламэ начинало казаться, что скоро все будет очень плохо. Ему стоило немалых сил удержаться и не начать расспрашивать Джинджер. Ведьма сидела рядом, пила вино маленькими глотками и смотрела в пустоту. У нее был тот самый взгляд, что у гадалок не предвещает ничего хорошего.

— Солдаты Мирабель пересекут границу еще до полудня. Их подгоняет вьюга.

— Откуда?.. — начал имперец, но отмахнулся. — Это верно?

— Взгляните на пламя, — Джинджер указала на очаг. — Оранжевые сполохи. И белесые искры.

Она прикрыла глаза и уверено кивнула.

— Вьюга. Она выметает их прочь от Каэлэда главными дорогами. Словно кто-то расчищает нам путь.

Шут загадочно улыбнулся и протянул руку.

— Доверишь мне свою гитару на две минуты, мастер Фламэ?

Нежно коснувшись струн, музыкант аккуратно передал гитару через стол. Шут взял пробный аккорд, весьма неловкий. Пальцы его привыкли к другому инструменту.

— Не слишком-то похоже на рёнг… Что ж…

Быстро приноровившись к незнакомым струнам, которых было вдесятеро меньше, и совершенно по-иному натянутым, шут заиграл тихую, легкую, печальную мелодию.

— Беззаветная преданность древним хранителям снов

Королям из глубин нашей памяти

И королевам весны

Отзвеневшей

Лишь долгие тяжкие сны

В эти долгие душные ночи

Напомнят о доме твоем.

И приснится под утро высокий чертог

Изукрашенный золотом и хрусталем

И ковры драгоценные

Дело ушедших веков

А наутро лишь голые стены

Холодные ночи

И времени плотный покров.

И приснятся под утро глаза наших сказочных фей

Наших дев-чаровниц, что попались памяти в плен

Как поют они нежно

Хотя много лет просто тлен

А наутро — лишь вой за околицей

Долгие ночи

И белый нетронутый снег.

Беззаветная преданность памяти крови моей

Королям из далеких времен

Королевам весны

Отзвеневшей

И долгие зимние сны

В эти долгие зимние ночи

Встревожили сердце мое…

Еще не отзвенела музыка, рука еще не покинула гриф, а Уилл уже вытащил из-за пазухи небольшой медальон и кинул его через стол. Фламэ поймал безделушку в раскрытые ладони. Небольшой, размером с мирабль кусочек серебра с гравированной в центре розой. Личный герб императрицы Ангелики Бриарты. Безделушка, которая и тысячу лет назад была не новой. Фламэ перевернул медальон. Там были переплетенные инициалы императрицы, перечеркнутые шипастой розой, необычайно тонко гравированной, ноль и заключенные в картуш цифры «475». Начало Второй Империи.