Жало белого города

– Это приглашение поцеловать тебя или что-то в этом роде? – спросил я, не понимая.

«Прости, но ты мой шеф, и я вынужден поинтересоваться, все ли тебе понятно», – подумал я.

– Тебя знает в лицо половина Витории, мы не можем заниматься этим посреди улицы, – сказала Альба из тени от капюшона.

– Согласен.

«Согласен».

– Тогда побежали к моему дому в капюшонах, – предложил я. – Побежим быстро. Люди, которые встречаются на улицах в это время, слишком пьяны, чтобы обращать внимание на двоих озабоченных бегунов.

Альба меня не подождала и побежала в сторону центра. Она была отличной бегуньей, и мне стоило некоторого труда ее догнать. За четыре минуты двадцать секунд мы одолели восемьсот метров.

Почти одновременно добежали до моего подъезда. Все еще было темно. Я достал связку ключей, нащупал нужный и открыл дверь. Альба пересекла темный вестибюль, направляясь в сторону лестницы, но я знал, что это невозможно.

– Сюда, – еще не остыв, я преградил ей путь.

– Сюда? – переспросила она; ее дыхание еще не восстановилось после пробежки и было частым и глубоким.

– Не беспокойся насчет шума: моим соседям лет сто, и они глухие, как кроты.

Мы делали это яростно, отчаянно, без нежности, как два солдата, которых отправили на фронт и они знают, что могут погибнуть. Что ж, с нашей непростой жизнью именно такими солдатами мы себя и чувствовали.

Альба сунула руку мне в штаны, нашаривая мой эрегированный член. Я тоже просунул руку между ее трусами и животом, нащупывая пальцами горячее влажное лоно.

– Сейчас проверим эластичность этой ткани, – пробормотал я.

Мы одновременно ласкали друг друга жадными руками, глядя в глаза, почти яростно, как будто друг другу задолжали, как будто мы сборщики налогов, явившиеся забрать старый долг.

Мне казалось, мои семенники вот-вот взорвутся. У меня и раньше случался такой бездушный яростный секс, но секс с Альбой вышел другим; он был как разговор, проходящий помимо нашего сознания без ненужных вступительных слов, без лишних извинений, без притворства и желания выглядеть прилично. «Да, я такая и делаю это вот так; я даже не рассчитываю, что тебе это понравится», – казалось, говорила она.

И все же мне нравилось, о, как же мне это нравилось! Меня сводила с ума ее рука, не думающая ни о деликатности, ни о поощрении, ни о нежности.

Альба не спрашивала разрешения; она всего лишь брала то, что ей было от меня нужно, чтобы достичь оргазма, и позволяла мне делать то, чего хочу я.

Я поставил ее в позицию, в которой обыскивают преступников, поднял руки над головой, поймал ее запястья, прижал к двери, почти распял. Коленом раздвинул ей ноги, и она оказалась в темноте, в которую все еще была погружена площадь Белой Богородицы, где сотни виторианцев сливались в единый поток, протекавший за стеной прямо у нас перед носом, понятия не имея о сильнейшей эякуляции, случившейся за этой тяжелой дверью из дерева, железа и стекла.

– Это за то, что ты назвала меня идиотом, – шепнул я ей на ухо, сдирая с нее штаны. Интересно, чего она ждала, оскорбив меня?

Я прикусил ей мочку уха, которая тоже пылала, и провел рукой по равнобедренному треугольнику, в который превратились ее бедра. Вернул задом, так что кончик моего члена, окутанный сумерками, уперся ей в спину, затем придвинул его к промежности, подвигал рукой, пока не извлек нужные мне соки, затем засунул пальцы ей внутрь. Я чувствовал, как трепещет ее плоть, и больше уже ничего не ожидая, проник в нее до самой глубины. Альба откинула голову, не в силах двинуться с места: я снова прижал ее руки к стене, образовав крест. Затем ухватил за подбородок, повернул лицо и припал к ее жаждущему поцелуев рту, из которого доносились тихие стоны, слившиеся с моими.

– Черт, как же классно ты все делаешь, Унаи. – Мне показалось, что она подмигнула.

Героями мы не были, соитие продлилось недолго – мы слишком сильно хотели друг друга и кончили одновременно. А затем – только мое прерывистое дыхание ей в ухо, объятия Кракена, сжимающие тело женщины, которая разрушила все мои схемы менее чем за две недели и с которой у меня только что был потрясающий секс в старом и темном подъезде.

– Кажется, траха с такими видами у меня еще не было – прошептала Альба с полуулыбкой. И сжалась в моих объятиях, словно умоляя обнять ее еще крепче.

– У меня виды были получше: помимо площади, я любовался еще и твоей спиной, – улыбнулся я, положив голову ей на плечо.

– Светает. – Она кивнула на окно, как будто это не было очевидно.

– Время зари.

– Ты не пригласишь меня к себе?

Все, конец чарам.

– Если ты настаиваешь, я тебе уступлю, но я бы предпочел, чтобы ты этого не делала, – ответил я немного раздраженно, ослабляя объятия. Зачем лгать?

– Хорошо, – сказала она равнодушно, словно ответ был ей не важен. Поправила штаны, спортивный лифчик, майку и толстовку. Меня она словно не замечала.

Не обернувшись, накинула капюшон и вышла на улицы утренней Витории. Чуть пригнула голову и побежала, как настоящий бегун, который не отказывается от своих привычек даже во время праздников.

Она захлопнула дверь у меня перед носом, и шум отдавался долгим эхом, а я смотрел в пустоту, стоя в темном подъезде в спущенных до колен штанах.

«Ты идиот, Унаи», – сказал я себе.

Поднялся по лестнице до третьего этажа, открыл дверь и осмотрелся. Как мог я приглашать ее к себе? Разве можно показывать кому-то, как выглядит моя жизнь на самом – деле?

«А как она выглядит, Унаи?» – спросил я себя впервые за долгое время.

Только сейчас я понял, как сильно вымотался.

И что прежнюю страницу так и не перевернул.

Повсюду фотографии Паулы, заключенные в рамки. Фотографии Паулы в коридоре, на подставке для телевизора, на столике справа от кровати… Я уселся на матрас и взял одну из них. Снимок УЗИ моих детей. Изображение цвета сепии, на котором можно было различить нос, точно такой, как у меня, губы такие же, как у Паулы, ручки, которые должны были после родов схватить меня за палец…

Я чувствовал себя ужасно: грязный, потный, пахнущий быстрым трахом и нашими общими соками. Залез в душ и только сейчас это понял. Прошлое никуда не делось, Герман был прав. Я себя обманывал. Вышел из душевой кабины мокрый, в ошметках пены, даже не вспомнив о полотенце; вернулся в гостиную и впервые увидел свой дом чужими глазами: это было святилище. Святилище, посвященное Пауле и моим детям.

В ужасе я повалился на диван, намочив обивку. Впервые взглянул на свою квартиру, где, как мне казалось, успешно выздоровел, опытным глазом профессионального психолога.