Женщины
Шрифт:
— Все будет хорошо, пап.
Она увидела, как он нахмурился, затем кивнул и взял маму за руку.
Фрэнки тоже кивнула и выбралась из машины.
За ней вылезла мама, обняла дочь.
— Не пугай меня больше, — прошептала она.
Фрэнки ощутила всю мамину любовь, ощутила настоящую близость. Нынешняя Фрэнки тоже знала, каково это — потерять ребенка. Раньше ее возмущали мамина кротость и сдержанность. Но теперь Фрэнки лучше ее понимала. Ты проживаешь день за днем как умеешь.
Завтра она сама начнет проживать день за днем: запишется в местное общество анонимных
Мама погладила ее по щеке и, глядя в глаза, тихо прошептала:
— Я очень горжусь тобой, Фрэнсис.
— Спасибо, мама.
Попрощавшись с родителями, Фрэнки вошла в дом. На кухонном столике лежали документы на бунгало — на имя Фрэнки. Их, конечно, положил папа, чтобы напомнить: здесь, в Коронадо, она дома.
Она зашла в спальню и уронила сумку, та глухо приземлилась на деревянный пол.
Фрэнки вышла в коридор и свернула в детскую.
Когда она последний раз открывала эту дверь?
Фрэнки остановилась в дверном проеме, глядя на желтую комнату. Впервые за долгое время она разрешила себе вспомнить. Вспомнить комнату, которая когда-то наполнила ее жизнь надеждой.
Тогда Фрэнки была совсем другой.
Мир был другим.
Фрэнки стояла там, вспоминая свою жизнь, давая боли спокойно течь по венам. Она вдруг поняла, что еще молода. Ей ведь нет и двадцати девяти.
Она уже успела сделать несколько важнейших выборов в своей жизни, не имея при этом никаких представлений о возможных последствиях. Чего-то от нее ждали другие, что-то навязывали, а что-то было сделано в импульсивном порыве. В семнадцать она решила стать медсестрой. В двадцать один записалась в армию и отправилась на войну. Потом сбежала из дома, уехала в Вирджинию вместе с подругами и вернулась, когда ее маме понадобился постоянный уход.
Она долго была осторожна в любви, а потом чересчур импульсивна.
Теперь, оглядываясь назад, все эти решения казались случайными. Хорошие и плохие. И те, которые она ни за что бы не изменила. Вьетнам показал ей, кто она есть, подарил ей настоящую дружбу.
А сейчас предстояло найти собственный путь.
Лето 1974-го.
В воздухе пахло детством: океаном, горячим песком и лимонными деревьями.
На бульваре Оушен Фрэнки прикрыла ладонью глаза и вгляделась — перед ней расстилалась лазурная гладь океана. Она представила пару темноволосых, голубоглазых детей, бегущих по песку с досками для серфинга, — детей, которые думают, что у них есть все время мира, которым еще неведомы ни страх, ни страдания, ни потери.
Привет, Фин. Я скучаю.
Она возвращалась домой после встречи анонимных алкоголиков. Слева тянулся белый песчаный пляж. Деревья, отделявшие пляж от дороги, тихо шелестели. На горизонте чернели точки кораблей. В этот жаркий августовский день на пляже было полно местных и туристов.
В небе, низко над
головой, пролетел самолет. Наверное, какой-то курсант из новой летной школы в Мириаме. Громкий звук двигателя на миг заглушил все звуки. Фрэнки знала, что на Коронадо никому до него нет дела, для всех так звучала свобода.Она остановилась у калитки родительского дома, мысленно готовясь к предстоящей битве, и вошла во двор.
Позади уже месяцы тяжелой работы, и все равно это лишь начало. Порой она пыталась составить какой-то план на будущее, и ее накрывали страх и беспомощность — ничего у нее не получится. В такие тяжелые дни она шла на вторую (или третью) встречу подряд, звонила наставнику, искала в себе силы, чтобы двигаться дальше. Продолжала верить. День за днем.
Отец сидел на террасе и курил.
Фрэнки закрыла калитку и, обогнув бассейн, направилась к дому.
Она боролась с желанием попросить у отца прощения. Снова. За последние месяцы она делала это десятки раз и понимала, как неловко ему от этого.
Поначалу она думала, что извинения станут началом их общего нового пути, думала, что откровенный разговор принесет исцеление. Она хотела рассказать отцу, как он ранил ее, хотела понять, почему он так холодно и презрительно относился к ее службе во Вьетнаме.
Но разговора так и не случилось. Отец не собирался открывать душу. Он по-прежнему делал вид, будто война не имеет отношения к их семье. Доктор Алден научил ее принимать это, принимать его. Это и значит быть семьей. Некоторые раны никогда не затягиваются. С этим просто надо смириться.
— Мне нужно с вами поговорить, — сказала она.
— Звучит угрожающе.
Фрэнки улыбнулась.
— Я знаю, как ты любишь поговорить. — Она коснулась его руки.
Отец задержал ее ладонь, сжал.
На террасу вышла мать со стаканом холодного чая.
— Наша девочка хочет с нами поговорить, — сообщил отец.
— Звучит угрожающе, — сказала мама.
Родители всегда отличались постоянством. Все трое прошли в гостиную, где возле большого камина стояли диван и четыре кресла.
Фрэнки плюхнулась в кресло с подголовником.
Родители вместе сели на диван. Фрэнки заметила, как мама взяла отца за руку.
В памяти, как ни странно, всплыл тот давний вечер, когда Фрэнки в лавандовом платье-футляре и с прической невообразимой высоты готовилась к прощальной вечеринке Финли. Она сделала все, чтобы эти двое ею гордились. Именно поэтому ее так глубоко ранило отцовское пренебрежение к ее службе. Но то были желания девочки. Теперь она взрослая женщина.
— Я люблю вас, — сказала она.
Любовь — начало и конец любого жизненного пути. Все твое путешествие пролегает между ними.
Мама заметно побледнела.
— Фрэнсис…
— Не пугайся, — сказала Фрэнки скорее себе, чем матери, которая явно готовилась к худшему. И глубоко вдохнула. — В последние месяцы я много думала. Много работала, чтобы стать честной с собой и трезво посмотреть на свою жизнь. Может, до конца у меня так и не получилось, может, не получится никогда, но я увидела достаточно. Мне нужно найти себя и понять, кем я хочу быть.