Женщины

Ревет сирена.

Фрэнки заморгала. Она была в «скорой», рядом сидел отец — волосы и одежда мокрые.

К горлу подступила тошнота. Что она наделала! Она сжалась от стыда. Она ведь просто хотела раствориться… ничего больше.

— Я не пыталась… не хотела… — Она не могла произнести эти слова. — Я была во сне. Думала, пришел Финли. Я пошла за ним.

— Это все таблетки, — сказала он не своим голосом. — Твоя мать не должна была их давать. Ты приняла слишком много.

— Я закончу с ними.

— Слишком поздно, Фрэнки. Мы боимся…

Что ты что-то с собой сделаешь.

— Ты пыталась покончить с собой.

— Нет. Я просто…

Что?

Она что, правда пыталась покончить с собой?

— Мы могли тебя потерять.

Фрэнки хотела возразить, сказать, что он никогда ее не потеряет, что она в порядке, но не могла произнести ни слова, сил держаться уже не было.

— Почему мы в «скорой»? Ведь теперь все в порядке. Я поправлюсь. Обещаю.

Папа выглядел взволнованно — кажется, ему было стыдно. Хуже, ему было страшно.

— Пап?

«Скорая» остановилась. Санитар вышел и открыл заднюю дверь. Фрэнки увидела надпись «Психиатрическое отделение».

Она замотала головой, попыталась сесть и поняла, что ноги и руки привязаны.

— Нет, пожалуйста…

— Тридцать шесть часов, — сказал папа. — После попытки самоубийства положена принудительная госпитализация. Они обещали помочь.

Фрэнки почувствовала, что каталка поехала вперед. Опорные колеса коснулись земли.

Отец плакал. Это пугало ее больше, чем все остальное.

— Пап. Не надо. Пожалуйста.

Следующее, что она увидела, был яркий белый свет и команда санитаров.

— Я не собиралась себя убивать! — кричала она, пытаясь вырваться.

Один из санитаров достал шприц.

Собственный крик — последнее, что она запомнила.

Глава тридцать третья

Свет. Слишком ярко.

Где я?

Я пытаюсь осмотреться. Голова очень тяжелая. Она будто не моя. Может, меня парализовало? Кто-то долго и протяжно говорит «детокс». И что-то про лекарства…

Вокруг странные звуки. Не могу разобрать, не могу различить, что это.

Жужжание пчел. Стук ботинок. Кто-то в кустах?

Нет.

Я не во Вьетнаме. Но где я?

Крик.

Мой?

Нет.

Да.

Думать не получается. Голова очень болит. Глаза закрываются. Что бы там ни было, я не хочу это видеть.

Темно.

Тихо.

— Фрэнки. Фрэнки Макграт, ты меня слышишь?

Фрэнки разобрала свое имя и попыталась ответить, но рот словно зашили, в голове все еще пульсировала боль.

— Фрэнки.

На то, чтобы открыть глаза, ушла целая вечность. Дальше надо было поднять голову. Она видела только собственные руки. На запястьях красные отметины.

Глаза медленно сфокусировались. Он стоял на стене, как будто гравитация на него не действовала.

А может, она просто наклонила голову. Она ослепла на один глаз. Нет. Это волосы упали на лицо и закрыли обзор. Она медленно подняла трясущуюся руку и убрала волосы с лица.

Он стоял перед ней.

Генри.

На нее накатила волна стыда, а следом — облегчения.

— Я вытащу тебя отсюда, как только смогу, хорошо?

Ничего громче шепота у нее не получилось. «Спасибо» оказалось слишком сложным словом. Она выдавила только:

— Спа-а-а.

Он взял ее за руку.

Она посмотрела вниз, надеясь почувствовать его прикосновение.

У Фрэнки резко сдавило сердце. Грудь пронзила ослепляющая боль.

Она села, пытаясь отдышаться.

В висках стучало, перед глазами плясали белые звездочки.

В грудь будто ударили кулаком: тупая, ноющая боль. Она вспотела, ее трясло.

Где она?

Первое, что пришло в голову, — ее комната в общежитии.

Низкая односпальная кровать, дешевое постельное белье. Комод с тремя ящиками. Ни зеркала. Ни шкафа.

Она вытащила ноги из-под одеяла — бледные, худые, в носках.

Как же болит голова.

Ее чем-то накачали? Она была очень вялой.

Она встала, голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Она досчитала до десяти, и все прошло.

Что на ней надето? Обрезанные шорты, носки, большая разноцветная футболка. Чьи это вещи?

Она медленно подошла к двери, предполагая, что та будет заперта.

Психиатрическое отделение.

Вот где она была. Теперь она вспомнила: океан, «скорая», плачущий отец. Дверь открылась. Фрэнки увидела коридор, она как будто попала в начальную школу: линолеум, плакаты на стенах, в окна светит слепящее солнце. Она осторожно шагнула вперед, провела пальцами по пластиковым панелям под дерево, просто чтобы не потерять равновесие. Головная боль усиливалась.

Она прошла мимо комнаты, похожей на школьный класс, люди сидели на расставленных в круг стульях и разговаривали.

— Я был на самом дне, — сказал кто-то из них.

— Фрэнсис Макграт?

Она обернулась и увидела, что к ней приближается девушка. Мимо прошел какой-то мужчина, что-то бормоча себе под нос.

— Возвращайся в палату, Клетус, — сказала ему девушка.

Девушка была очень красива — оленьи глаза, каскад пышных каштановых волос. На ней было блеклое расклешенное платье, которое доходило почти до щиколоток, и коричневые замшевые сандалии. На тонком запястье висело шесть или семь браслетов из деревянных бусин.

— Я Джилл Лэндис, психолог. Веду здесь группу.

Она взяла Фрэнки за руку и повела по коридору мимо закрытых дверей, мимо приемной с плакатом «Сегодня тот самый день!».

— Вас ждет главврач. Как вы себя чувствуете?

— Голова, — сказала Фрэнки. — Слабость.

— Сейчас.

Она остановилась у стойки, дала Фрэнки две таблетки аспирина и стакан воды.

Не поблагодарив, Фрэнки проглотила таблетки и быстро запила водой.

Они двинулись дальше. Джилл остановилась перед закрытой дверью, сжала руку Фрэнки.

— Я записала вас в группу на два часа. Групповая терапия помогает больше, чем вы думаете. Особенно ветеранам.

— Группа? Терапия? Я не хочу…

— Это просто беседа, Фрэнки. К тому же это обязательно. — Она постучала в дверь.

— Войдите.

Джилл открыла дверь:

— Увидимся, Фрэнки.

Фрэнки двинулась вперед — один шаг, другой. Она была в одних носках. Где ее обувь?

Дверь со стуком закрылась за ее спиной.

— Привет, Фрэнки.

Она подняла голову, когда Генри уже стоял рядом, готовый обнять ее. Объятие было таким неожиданным и таким знакомым.