Женщины

— Помощь?

Она опустилась в кресло перед ним.

— Я два года провела на войне. В апреле должен был вернуться мой парень, но он погиб, вместо него прибыла телеграмма «С прискорбием сообщаем». А то, как люди к нам относятся. Нам нельзя говорить о Вьетнаме. Мы служили своей стране, а теперь нас называют детоубийцами. Мой отец на меня даже не смотрит. А еще меня уволили с работы за то, что я слишком хороша, за то, что я спасла парню жизнь. Ну и похоже, что я совсем не могу справляться с эмоциями после возвращения. Либо вою как банши, либо заливаюсь слезами. Моему отцу было так стыдно, что он рассказывал всем, будто я во Флоренции. — Все это она выпалила на едином вдохе и обессиленно умолкла.

— У вас сейчас менструация?

Фрэнки понадобилось несколько секунд, чтобы осознать вопрос.

— Я же сказала, что проблемы у меня из-за Вьетнама, а вы спрашиваете об этом?

— Вы были во Вьетнаме? Дорогая, во Вьетнаме не было женщин. Вы думаете о том, чтобы навредить себе? Или окружающим?

Фрэнки медленно встала. Это казалось совершенно невозможным.

— Вы не будете мне помогать?

— Я помогаю ветеранам.

— Я и есть ветеран.

— Вы воевали?

— Нет. Но…

— Видите? У вас все наладится. Поверьте. Идите домой. Встретьтесь с друзьями. Снова влюбитесь. Вы молоды. Просто забудьте о Вьетнаме.

Просто забудьте. Это твердили все.

Но почему у нее не получается? Доктор был прав. Она не воевала, не была ранена, ее не пытали.

Но почему она не может забыть?

Фрэнки развернулась и вышла из кабинета. У стены под недремлющим оком Никсона все так же сидели мужчины. В вестибюле она заметила таксофон, тут же подумала о Барб и остановилась.

Только лучшая подруга могла вытащить ее из этой бездны отчаяния.

Она подошла к телефону и выбрала звонок за счет вызываемого абонента.

Барб ответила после второго гудка:

— Алло.

— Это телефонист. Вы согласны оплатить звонок от Фрэнки Макграт?

— Да, — быстро сказала Барб.

Телефонист переключил линию.

— Фрэнки? Что случилось?

— Прости. Я знаю, что это ужасно дорого…

— Фрэнсис. Что случилось?

— Я… не знаю, Барб. Мне совсем тяжко. Я словно рассыпаюсь на части. — Она хотела выдавить смешок, чтобы все звучало не так страшно, но у нее не получилось. — Родители меня выгнали. Я разбила машину. Меня уволили с работы. И все это за последние двадцать четыре часа.

— Ох, Фрэнки…

Жалость в голосе Барб разрушила остатки самообладания. Фрэнки заплакала и остановиться уже не смогла. Да, она была жалкой.

— Мне нужна помощь.

— Где ты?

— В бесполезной поликлинике для ветеранов.

— Рядом есть где остановиться?

Фрэнки не могла думать. Она плакала.

— Фрэнки?

Она вытерла глаза.

— Рядом есть мотель «Хрустальный пирс». Мы с Финли катались там по пирсу…

— Иди туда. Сними номер. Поешь что-нибудь. И никуда не уходи, ладно? Я уже еду. Слышишь?

— Барб, перелет слишком дорогой…

— Никуда не уходи, Фрэнки. Сними номер в «Хрустальном пирсе» и оставайся там. Поняла меня?

В дверь постучали.

Фрэнки села, и ее тут же затошнило. На ковре рядом с кроватью валялась пустая бутылка.

— Открой чертову дверь, Фрэнки.

Барб.

Фрэнки сонно оглядела комнату — пустая бутылка из-под джина, переполненная пепельница и пакет из-под чипсов.

Неудивительно, что ей так плохо.

Она добрела до двери и открыла.

На пороге стояли Барб и Этель, на лицах беспокойство.

— Я не знаю, что со мной не так, — пробормотала Фрэнки. Голос прозвучал хрипло. Она снова кричала во сне.

Барб первой обняла Фрэнки. Этель обняла обеих своими сильными руками.

— Лучше бы я сидела в Плейку, — бубнила Фрэнки. — Там было ясно, когда надевать бронежилет. А здесь…

— Ага, — кивнула Барб.

— Я не знаю, что делать, я даже не знаю, кто я. Без армии, без Рая… Отец меня выгнал. Я просто хочу… не знаю… чтобы кому-то было до меня дело. Чтобы кому-то было не все равно, где я.

— Нам есть дело, — сказала Этель. — Поэтому мы здесь. И у нас есть план.

Фрэнки откинула с лица грязную, сальную челку.

— Какой план?

— На будущее.

— У меня есть право голоса? — язвительно спросила она, хотя на самом деле ей было все равно.

— Нет, — сказала Этель. — Это первое правило.

— Когда наша девочка звонит и просит о помощи, мы помогаем. И не думай, что у тебя есть выбор.

Фрэнки кивнула. За спинами подруг она увидела желтое такси.

— Собирайся, — сказала Барб.

Фрэнки чувствовала себя слишком паршиво, чтобы спорить и задавать вопросы, к тому же благодарности в ней было больше, чем она могла выразить. Она зашла в ванную и почистила зубы, затем надела штаны, выбросила окровавленные ботинки и босиком вышла из номера.

— И что мне надо делать, чтобы починить свою жизнь? — спросила Фрэнки по дороге к такси. Подруги держали ее под руки, будто боялись, что она убежит.

Фрэнки бросила вещи в машину и села между Этель и Барб.

— Вокзал, — сказала Этель водителю.

Барб повернулась к Фрэнки:

— Из мотеля мы тебя выписали. Так что сиди тихо.

Такси ехало по пирсу, колеса подпрыгивали на стыках.

— Куда мы едем? — спросила Фрэнки.

— На ферму моего отца, это рядом с Шарлотсвиллем, — сказала Этель. — Поселю вас в бывшем домике для рабочих. Мы его переделаем. Наконец появится законный повод все разломать. Я продолжаю учебу. А Барб вступила в эту новую организацию. «Ветераны Вьетнама против войны».

Фрэнки повернулась к Барб:

— Ты теперь против войны?

— Она должна закончиться, Фрэнки. Не знаю, поможет это или нет, но точно знаю, что не хочу стоять среди белых привилегированных детишек, которые даже не знают, о чем кричат. ВВПВ — совсем другое дело, это для нас. Для ветеранов. Разве тебе не кажется, что мы тоже должны высказаться?

Фрэнки не знала, что и думать.

— А я? Что вы придумали для меня?

— Мы дадим тебе время, чтобы во всем разобраться.

Если бы Фрэнки не тошнило от собственных слез, она бы заплакала. Господи, благослови ее подруг. В этом безумном, разобщенном мужском мире на женщин можно было положиться.