Женщины
Шрифт:
— А в том домике есть водопровод? — спросила Фрэнки.
На лице Этель появилась улыбка, она наконец выдохнула, потому что Фрэнки приняла их дерзкий план.
— Что такое, лейтенант? Толчок на улице уже не для вас?
Фрэнки улыбнулась впервые за… сколько? Она даже не могла посчитать.
— Никак нет, мэм. Вместе с вами двумя хоть дырка в полу.
Барб вытянула руку. Этель и Фрэнки положили свои сверху.
— Хватит плохих воспоминаний, — торжественно сказала Барб. — Видит бог, мы никогда не забудем, но мы должны идти вперед. Долой Вьетнам. Только вперед.
Все это казалось серьезным, важным и даже возможным. Фрэнки подумала: «Я больше не буду говорить о Вьетнаме. Я забуду его. Я справлюсь».
— Долой, — сказали они хором.
Они сделали только одну остановку — купить Фрэнки новую
Часть вторая
В стране, что так воспевает молодость, мы потеряли ее, едва нам исполнилось двадцать. Мы научились мириться со смертью и навсегда забыли ощущение бессмертия. Мы лицом к лицу встречались с человеческой слабостью, с темной стороной самих себя… Война разрушила наши судьбы, предала доверие, выбросила на обочину общественной жизни. И мы все еще там. Интересно, сможем ли мы вернуться?
Глава двадцать третья
В свои двадцать пять Фрэнки двигалась с осторожностью, которая приходит лишь с возрастом. Она всегда держалась настороже, ждала беды в любой момент. Она не доверяла ни траве под ногами, ни небу над головой. Вернувшись с войны, она поняла, как на самом деле уязвима и как легко выбить ее из колеи.
Но она научилась скрывать панику и срывы даже от лучших подруг, которые весь первый год в Вирджинии внимательно следили за ее настроением, пытаясь угадать глубину гнева и горя, тяги к саморазрушению. Поначалу излюбленная тактика всех Макгратов — «все хорошо» — давалась Фрэнки с трудом.
Первое время ей снились ужасные кошмары, они все так же скидывали ее с кровати, изматывали.
Но время и дружеская поддержка сделали то, что все обещали, — горе и боль постепенно начали таять, сделались податливыми в ее руках. Фрэнки поняла, что из них можно вылепить и нечто хорошее — если следить за своими мыслями и поступками, бережно относиться к жизни и держаться подальше от войны.
В первое Рождество на ферме она наконец решилась написать матери, и та незамедлительно ответила. Все в их семейном стиле: ни слова о той страшной ночи, из-за которой Фрэнки стремительно пересекла полстраны. Они с матерью встали на привычные рельсы, и, хотя дорога была извилистой, обе были твердо намерены больше не сходить с пути. Фрэнки хорошо запомнила то мамино письмо и частенько его перечитывала.
Я бесконечно благодарна твоим армейским подругам за то, что были рядом с тобой, когда мы с папой не смогли. Мы любим тебя, и если говорим это недостаточно часто, то лишь оттого, что выросли в семьях, где нас этому не учили. Что касается твоего отца и его… замалчивания твоей службы, могу сказать лишь, что в нем что-то сломалось, когда он не смог сам отдать долг стране. Все мужчины его поколения отправились в Европу, а он остался дома. Да, он гордился Финли и стыдился тебя. Но на самом деле он стыдится самого себя и страшно боится, что ты будешь осуждать его, как когда-то осуждали друзья…
Фрэнки не говорила о своих проблемах и старалась не произносить слово «Вьетнам». Когда она чувствовала, что напряжение внутри нарастает, что гнев и печаль сдавливают горло, она натягивала улыбку и выходила из комнаты. Она поняла, что, повышая голос, она лишь пугает людей. Только тишина способна скрыть боль.
Поначалу вычеркнуть Вьетнам из жизни не получалось. Мир будто сговорился против ее исцеления.
Войну обсуждали везде. В барах, гостиных, по телевизору. И у каждого имелось свое мнение. Теперь большинство американцев выступали против войны, даже те, кто побывал во Вьетнаме. В 1969-м весь мир узнал об ужасной резне в Ми Лае, где американские военные убили около пятисот безоружных местных жителей — мужчин, женщин и детей. Разговоры о детоубийцах зазвучали с новой силой, ветеранов становилось все больше, многие из них возвращались домой наркоманами.
Америка проигрывала
войну, это было очевидно для всех, кроме Никсона, он продолжал врать людям и отправлял во Вьетнам все больше солдат, многие из которых возвращались домой в черных мешках.Страну захлестнула волна насилия, которая обострила противоречия между старыми и молодыми, богатыми и бедными, консерваторами и либералами. Подруги Фрэнки справлялись с этим по-своему. Этель заканчивала третий курс в ветеринарном колледже, а в свободное время помогала отцу на ферме. Они с Ноем начали поговаривать о свадьбе и детях. Каждое воскресенье оба ходили в церковь и не пропускали ни одного футбольного матча местной школьной команды. А их любовь к запеканкам и криббеджу породила немало шуток у подруг. Этель выросла на этой ферме, в окружении этих людей, здесь же она собиралась и упокоиться. Поэтому она не высовывалась, честно делала свою работу и не заводила разговоров на острые темы. «Война скоро кончится, — повторяла она, — а я останусь здесь навсегда. Мои дети вступят в местные организации, а я, похоже, буду заправлять родительским комитетом».
Барб была другой во всех отношениях. Она стала активным участником движения «Ветераны Вьетнама против войны». Ходила на собрания. Протестовала. Рисовала плакаты. Выступала против войны и за принятие поправки о равных правах. Участвовала в марше за безопасный аборт и базовое медицинское обслуживание для всех женщин. А когда не пыталась изменить мир, то работала в баре. Она говорила, что это лучшая работа для женщины, которая еще не нашла себя.
Фрэнки, в отличие от подруг, вернулась к медицине. Она смирилась с предрассудками и пренебрежением к ее военному опыту и просто старалась продемонстрировать свои навыки. Она работала больше и усерднее других медсестер, выкладывалась по полной, посещала разные курсы. Со временем она снова станет операционной медсестрой, а пока поработает в травматологии.
Этим апрельским утром она встала до рассвета и оделась для верховой езды. На улице было холодно, в воздухе стояла весенняя свежесть.
Она полюбила сладковатый южный воздух, полюбила утренний туман, лежащий на зеленой траве. Все это утишало бурю, что готова была в любой момент подняться внутри нее. Вишневые деревья вдоль дороги стояли в розовом цвету. Этель была права, когда однажды сказала, что верховая езда дарит чувство покоя.
Фрэнки полюбила зеленые поля, черные конные изгороди, деревья, которые каждый сезон выглядели по-новому. Сейчас на каждой ветке розовели маленькие цветы в обрамлении яркой зелени листьев. Но больше всего Фрэнки полюбила лошадей. Этель и в этом оказалась права. Верховая езда целительна — почти как дружба.
Она пролезла между перекладинами изгороди и направилась в конюшню. В густом белесом тумане она едва различала свои ботинки.
В конюшне пахло навозом, свежим сеном и зерном, которое хранилось в больших металлических бочках. Лошади заржали при появлении Фрэнки.
Она остановилась у последнего стойла с левой стороны и открыла задвижку. Из стойла выступила Серебрянка, фыркая и вытягивая губы в ожидании угощения.
— Привет, девочка, — сказала Фрэнки, протягивая руку в перчатке.
Ела Серебрянка неаккуратно, зерно больше рассыпалось по полу, чем попадало в рот. Фрэнки вывела кобылу из конюшни, быстро оседлала, а затем, прижав колено к животу лошади, затянула подпругу.
Вскоре Фрэнки и Серебрянка были на тропе и галопом пустились сквозь туманную завесу. Почувствовав, что лошадь устала, Фрэнки перешла на рысь, а затем и на шаг. Домой они возвращались спокойной иноходью.
В конюшне Фрэнки накормила и напоила других лошадей и завела Серебрянку в стойло, а затем направилась в свой маленький домик. Утреннее солнце заливало сиянием зеленеющие поля. Слева располагался хозяйский дом, где жили Этель с отцом, — покатая крыша, большое, гостеприимное крыльцо и беленые деревянные стены. Справа от дома стоял небольшой сарай, в котором раньше жили рабочие. За последние полтора года сарай превратился в небольшой двухкомнатный коттедж, там и поселились Фрэнки и Барб. Все трое подруг научились сносить стены, возводить новые, меняя планировку, устанавливать сантехнику, красить. Они часами бродили по барахолкам, превращая чужой хлам в собственные сокровища. Вечерами собирались у закопченного камина и подолгу болтали. Темы для разговоров у них никогда не заканчивались.