Детская проза

Жил-был Женя - очень глупый мальчишка. Он всё ли-зал. Ест за обедом второе - ножик полижет. Ведь можно обрезаться. Начнёт красками раскрашивать картинки¬ - кисточку сунет в рот. Ведь можно отравиться: краски бы¬вают ядовитые. Ест сладкое и потихоньку всю тарелку вы¬лижет языком - ну прямо как собачонка! Он и на улице всё лизал и сосал. Увидит сосульку - и хвать её в рот. А когда пошёл снег, Женя так и ходил с высунутым языком по улице. Идёт и ждёт, когда ему на язык упадёт снежинка. …

Дом, где живет Ромка, стоит на самом берегу ленивой Уши, чуть ниже моста, через который бежит дорога к причалам и рыбной базе. К Пятрасу нужно идти через весь поселок, за погранзаставу. Живет он в самом конце главной улицы. От дома Пятраса совсем близко до моря и корабельного кладбища. Жаркий майский день клонился к вечеру, и с моря, постепенно набирая силу, тянул плотный ветерок. Такой бывает только у моря, да и то редко: ровный, без порывов, словно сплошной стеной двинулся на берег весь воздушный…

Раненый зашевелился, приподнял голову, посмотрел на Сашку, и что-то сказал, а потом, обессилев, уронил голову. Сашка, кроме русского, понимал украинский, но язык, на котором говорил человечек, не был похож ни на тот, ни на другой, и слов его Сашка не понял. «Наверное, он просит помощи», продумал Сашка. Ему стало жалко раненого, было ясно, что если не остановить кровь, тот умрет. Сбросив оцепенение, он подошел к столу. Там дела были плохи, под раненым уже расплывалась красная лужа. Секунду подумав,…

Ко мне часто приходят товарищи. Ну, и, как всегда при встрече, спрашивают: — Как поживаешь? Жако и это запомнил. И не успевал ещё гость раздеться, как попугай уже кричал: — Как поживаешь? И случалось, что мой товарищ совершенно серьёзно отвечал, думая, что это я его спрашиваю: — Да ничего, живу, — и вешал пальто на вешалку. А Жако продолжал быть внимательным и вежливым хозяином. Он спрашивал: — Чаю хочешь? — Ну, если у тебя ничего нет другого, то можно и чаю, — отвечал мой товарищ…

Анна «Lumbricu » Сучкова Приключения Какашки

Даже воробьи не вернулись в разоренные войной села. Они улетели вслед за беженцами. Безотчетный страх охватывал юного путника в мертвых селениях. Мальчишка торопился дальше, с опаской оглядываясь назад, словно боялся, что призраки с пустыми глазницами будут преследовать его. Откуда только брались у него силы не останавливаться! Может, страх гнал его вперед? Но все чаще ему приходилось устраивать малые и большие привалы. Он боялся сесть и тем более лечь. Чтобы набраться силёнок, мальчишка прислонялся…

– Прочитаем! – дружно ответили мы. – Вот и молодцы… – Генерал улыбнулся. – Я уже сказал, что с радостью приехал к вам. И знаете почему? Лена Ковальская подняла руку. – Пожалуйста, – обратился к ней генерал. – Вы знакомы с нашей Ниной Ивановной, потому и приехали, – сказала Лена. Генерал взглянул на учительницу, улыбнулся ей. – Доля правды в этом есть. Нину Ивановну я знаю давно. Многим обязан ей. Но есть и другая причина. В сорок четвертом году я освобождал вашу деревню. – На танках?…

Сторож пускал Ивана на колокольню. Приоткрыв тяжелую железную дверь, юноша взбирался по крутым кирпичным ступеням витой лестницы. Взлетали, шурша крыльями, голуби, свившие гнезда в глубоких нишах. Далеко с колокольни видно. Внизу Ока с Волгой сливаются, у пристаней на окских островах крохотные человечки несут, согнувшись, мешки — грузят расшивы. А за Волгой — поля без края, полоска леса синеет, видны ближние деревни. И на всю ту красоту Иван не смотрит. Она привычна: с края оврага, у родного…

Класс угомонился, мигом притих, вспомнив, что сейчас литература, урок, который непременно завершится печально — не для одного, так для другого. На двойки и замечания классная последнее время не скупилась. Чаще, чем прелсде, была раздражена, не скрывала, что устала от ребят, от всего на свете. И, по наблюдениям Елисеевой, совсем перестала подводить губы и красить волосы. — Вишняков, я, по-моему, спросила, кто дежурный? Кто у нас староста, ты или я? Вишняков, побледнев, поднялся из-за парты. …

Теперь, когда у нас с Машкой была своя комната, мы очень долго укладывались спать. Сначала мы целый час спорили, когда гасить свет: если ей хотелось еще почитать, мне хотелось спать немедленно, и наоборот. Иногда мне хотелось поболтать, тогда мы не спорили из-за света, а гасили свет и болтали в темноте, пока от моего занудства сестра не засыпала. Но главная часть ритуала — это пожелание «Спокойной ночи» — чтобы, не дай Бог — не послышалось «Покойной». Мне в этом слове мерещился покойник, и я тут…

— Почему страшная? — возразил черноволосый, взъерошив рукой вихры. — Она умная. Мальчик перевёл глаза на меня, как бы спрашивая. Я кивнул головой, наклонился к ним и, скосив глаз на строгую библиотекаршу, сказал как можно тише: — Конечно, она очень умная. Учёная. — Да, — торопливо зашептал вихрастый, — собаки — они всё умеют делать. И охотникам помогают, и пограничникам, и шпионов-диверсантов ловят. Ага, я сам видел в кино. — А есть и пожарные собаки.…

Месяц еще не всходил, и нам тихо присвечивали звезды. По дороге мы не пошли — мамка не захотела,— еще кто встретит да отберет канистру. К тому же на дороге вязко — ноги из грязи не вытащишь. Мы шагали степью, и хотя в степи не так топко, зато репьи цеплялись за ноги, за одежду. Чертополохи тянулись к звездному небу, и сухие лохматые их головы смотрели во тьме отчужденно и высокомерно. А один чертополох с головой огромной, как у подсолнуха, видимо, царь-чертополох, так внезапно возник из темноты,…

Не успела она это сказать, как я услышал шум крыльев. В ту же секунду я увидел орла, готового схватить Джоя. Огромными прыжками мать бросилась к нему на помощь. Опершись на сильный хвост, кенгуру задней ногой так сильно отшвырнула орла, что от него только перья полетели, и он поспешил убраться восвояси. — Скачи-ка лучше домой, сынок,— сказала тетушка Кенга, потрепав малыша за ухо,— я же говорила тебе, что нельзя уходить далеко. Джой послушно забрался в сумку у мамы на животе. — Наша жизнь…

Да, с чего я начал? Я начал с того, что мы вдруг получили деньги. Ну, так вот, их послала какая-то неизвестная нам Эрнестина. На переводе было написано: «Ждите письма». Ни я, ни Маша ничего не могли понять, сколько ни ломали голову. Какая такая Эрнестина? С чего это вдруг она шлёт нам деньги и письма? Подумали мы, подумали и начали фантазировать. Я сказал: «Это, наверное, фея Сирени из балета Чайковского». Машенька пожала плечами: «Ты уже пятиклассник, пора перестать верить в сказки. Это, скорей…

— Никаких телячьих нежностей с новеньким, — сказал он мне. — А то решит, что он тебе понравился. И приклеится. Потом принесет подарочек на Рождество. Охнуть не успеешь, и дело сделано — тебе капут. — Сколько раз такое видел! — подтвердил Рогер. Рогер попроще Курта. В смысле стильности. У него пластинка на зубах, и вообще он вечно ходит в бейсболке, даже сейчас, зимой. Прозвенел звонок, все ринулись к дверям школы. И тут Курт узрел его. Первым. — Ого! —…

Король мчался в направлении города. Еще не поздний час, но зимою темнеет рано. Правда, луна над островом светит ярче, чем где бы то ни было на свете, и звезды огромные, а потому порою красиво очень, и не заметить этого нельзя, даже когда бежишь. Рассказывали моряки, что самые большие звезды в Африке. Он там не бывал — мечтает когда-нибудь побывать, но звезды… Нет, самые красивые они здесь — над Островной Землей. Он бежал легко, хотя преодолел уже приличное расстояние: из деревни Рэо девять километров.…

И вдруг все замешкались: воины увидели, что ханский слон стал как вкопанный. Раб с опахалом чуть не свалился на землю — так неожиданно остановился слон. Поскакал меж рядов воинов глашатай и во всеуслышание кричал: — Слушайте! Слушайте! Слушайте! Великий господин будет говорить! Слушайте! И вот хан с высоты паланкина, где он восседал, с важностью и величием провозгласил; — Мы изъявляем нашу волю и наше решение! Приказываю остановиться. Будем строить город. Я сказал! Перед ханом…

— Ты что остановился, боишься что ли? — спрашивает папа. — Нет, — говорю, — просто что-то мне неохота. — Да ну, ты это дело брось. Пошли-ка вместе прокатимся. И тащит меня за руку. — Да я просто не хочу, я накатался уже, — попробовал я папе объяснить. А он ничего не слышит — тащит меня и тащит. Тогда я как воздуха наберу побольше, да как заору: — Я не хочу!!! Папа сразу мне руку отпустил. — Ты чего орёшь? — говорит. — Я не ору! — ору я и сам не понимаю — почему ору? Видимо в горле…