Детская проза

Ну, я за печкой смотрю, дрова подкладываю, а Мишка кашу варит, то есть не варит, а сидит да на кастрюлю смотрит, она сама варится. Скоро стемнело, мы зажгли лампу. Сидим и ждем, когда каша сварится. Вдруг смотрю: крышка на кастрюле приподнялась, и из-под нее каша лезет. — Мишка, — говорю, — что это? Почему каша лезет? — Куда? — Шут ее знает куда! Из кастрюли лезет! Мишка схватил ложку и стал кашу обратно в кастрюлю впихивать. Мял ее, мял, а она будто пухнет в кастрюле, так и вываливается…

Ну, я за печкой смотрю, дрова подкладываю, а Мишка кашу варит, то есть не варит, а сидит да на кастрюлю смотрит, она сама варится. Скоро стемнело, мы зажгли лампу. Сидим и ждем, когда каша сварится. Вдруг смотрю: крышка на кастрюле приподнялась, и из-под нее каша лезет. – Мишка, – говорю, – что это? Почему каша лезет? – Куда? – Шут ее знает куда! Из кастрюли лезет! Мишка схватил ложку и стал кашу обратно в кастрюлю впихивать. Мял ее, мял, а она будто пухнет в кастрюле, так и вываливается…

Зайцу нужна опять было перейти через большую дорогу, чтобы прийти на знакомое гумно. На большой дороге слышно было, как визжали полозья, фыркали лошади, скрипели кресла в санях. Заяц опять остановился подле дороги. Мужики шли подле саней с поднятыми воротниками кафтанов. Лица их были чуть видны. Бороды, усы, ресницы их были потные, и у поту пристал иней. Лошади толкались в хомутах, ныряли, выныривали в ухабах. Мужи догоняли, обгоняли, обгоняли, били кнутами лошадей. Два старика шли рядом, и один…

А в воде он умел вытащить из-под камня самого большого и самого злого краба, не боясь, что тот может перекусить его палец своими стальными клешнями, умел разглядеть на дне огромную, как сито, камбалу, схватить ее и потом с гордостью понести на базар, чтобы в конце концов отдать рыбу за бесценок. О бычках он и думать не хотел, потому что считал их мелочью, не заслуживающей внимания. Что бычок? Его поймает даже тот, кто совсем не умеет ловить рыбу. Брось ему наживку — морского конька или кусочек моллюска,…

Много разных ошибок совершил я в своей жизни, но вот о чем сейчас подумал: если эта история так врезалась в память, значит, она чему-то научила меня. Хотя бы тому, что книга — это не только некое содержание, облеченное в бумажную одежку, но еще и важнейшая часть духовной жизни тех людей, которые эту книгу любили, владели ею… Потом я стал студентом, был конец сороковых годов, мы строили межколхозные гидростанции и гордились этим. Я писал стихи о стройке, и стихи эти мне самому казались вполне достойными,…

Повесть о борьбе Киевской Руси в XI веке в союзе с Болгарией против завоевательной политики Византии («Подвиги Святослава»), повести о победе Руси над монголо-татарской ордой («На поле Куликовом»), о сражении со шведскими интервентами («Полтава»), о жизни знаменитого русского флотоводца адмирала Федора Ушакова. «Страницы морской славы», а также упоминавшаяся уже «Повесть о Болотникове» и перевод «Слова о полку Игореве» — один перечень этих произведений показывает широту интересов писателя. …

КУДА ТЕЧЁТ РУЧЕЙ? Вернувшись во двор, Микинь спрашивает маму: — Куда течёт Студёный Ручей? — К речке, сынок, к речке Авоксне. Она теперь за Ц и емской горой разлилась, как море… Крутит турбины новой электростанции. Даёт ток нашему колхозу… — А куда течёт Авоксне? — В Д а угаву. — А Даугава далеко? — Далеко, сынок: за Бором Белых Грибов. Микинь задумывается. Потом идёт в дровяной сарайчик, выбирает щепку, раскрывает нож, привязанный верёвочкой к поясу, и начинает стругать. Мать говорит…

— Вовсе не стихи, — говорит Мурочка, — а просто, я думаю, всем людям надо хоть один раз прочесть Лермонтова. Женя вступается. — Ты не читал? — Нет. — Что-то удивительно. Студент, и вдруг не знать. — А как же на экзамене отвечал? — задорно спрашивает Мурочка. — Этих билетов не знал, где стихи. Девицы фыркают. — У нас в седьмом классе проходили, — говорить Женя авторитетно. Надежда Ивановна восклицает: — Что же каши никто не берет! Вчера говорили, что давно ячневой каши не было. …

Напряг он свой умишко да и создал себе подобных помощников. А поскольку создавал он их по своей лени великой, то и существа эти получились не всегда добрые да щедрые. Распределил он их всех по участкам, каждому своя территория досталась. Были, например, у него Дух горы да Дух реки, а позднее появились и другие духи: лесные, луговые, пустынные… Всяк Дух отвечал за свои угодья. Вот так всё хорошо устроил на земле падший ангел и успокоился. Не следил ни за чем, не работал, за него другие работали и…

— Видишь… Так я и знал! За этой горой не то село, не то городишко… Дрянной, маленький… Да ничего себе… Будет работа — будет и хлебец, — многозначительно проговорил тот, что был в дохе. Другой остановился как вкопанный, дышал тяжело и прерывисто и хватался рукой то за голову, то за грудь, как будто ему было больно или он вспоминал что-то, силился высказать и не мог… — Да, да… городишко… Село… дрянное, маленькое… так… незначащее, — бормотал он, поминутно откашливаясь, как будто подавился или кто-нибудь…

Митька прикинул в костер еще охапку хвороста и откинулся на траву. — Тут мы и поживем немного. Как думаешь? — спросил он. — Мне все равно. — Мне тоже… Ужинать будем? Красавчику было не до ужина. От усталости клонило ко сну. Веки слипались сами собой. Он еле расслышал вопрос приятеля и вымолвил, поборов на секунду дрему: — Завтра… Митька засмеялся. — Завтра? Ну, до ужина-то не дотерпишь… Так не хочешь, Красавчик, а? Красавчик не ответил. Невнятно как-то прозвучали слова Митьки его…

Наконец заплатка была пришита. Она торчала на штанах словно сушёный гриб, а материя сморщилась так, что одна штанина стала короче. — Ну, куда же это годится? — ворчал Бобка, разглядывая штаны. -Ещё хуже, чем было! Придётся всё наново переделывать. Он взял ножик и отпорол заплатку. Потом расправил её, приложил к штанам, обвёл вокруг заплатки чернильным карандашом и стал пришивать снова. Теперь он шил не спеша, аккуратно и всё время следил, чтобы заплатка не вылезала за черту. Он долго возился,…

Наконец заплатка была пришита. Она торчала на штанах словно сушёный гриб, а материя сморщилась так, что одна штанина стала короче. — Ну, куда же это годится? — ворчал Бобка, разглядывая штаны. -Ещё хуже, чем было! Придётся всё наново переделывать. Он взял ножик и отпорол заплатку. Потом расправил её, приложил к штанам, обвёл вокруг заплатки чернильным карандашом и стал пришивать снова. Теперь он шил не спеша, аккуратно и всё время следил, чтобы заплатка не вылезала за черту. Он долго возился,…

Со шлемами отошли, и пенсионер ушел, а старушка продолжала писать. А вот появился еще один, стал за спиной старушки и начал читать издали. Хорошо подошел, степенно, цену себе знает. Сделал руки назад. Керим оценил его сразу, в один миг. Кольцо на пальце широкое, золотое, рублей четыреста, не меньше, браслет для часов тоже золотой, тонкая работа, Керим металл знает. И на пальце ключ от «Волги». Молодой, лет тридцать, одет чисто, русский. Пробежал глазами черные строчки не очень внимательно, знает…

— МИЛАЯ БАБУШКА, — прочёл он. Петер и Петра слушали его и понимающе кивали, хотя, разумеется, пока что не могли понять, каким образом все эти чёрненькие завитушечки в книге, именуемые буквами, стали вдруг МИЛОЙ БАБУШКОЙ. Когда занятия в школе закончились, Петер и Петра уже многое умели. Кроме МИЛАЯ БАБУШКА они знали ещё, что два плюс три равняется пяти, и могли спеть песенку «На маленьких лягушечек так весело смотреть». Гуннар возвращался домой вместе с Петером и Петрой, потому что им было…

Может быть, Серёжа чего-то и добился бы, если бы папа в поисках своих ботинок не набрёл на него. Конечно, Сергей успел соскочить на пол, но был весь красный и запыхавшийся. Папа удивлённо поднял брови и отправился за термометром. — Чего это ты? — спросил папа, измерив ему температуру, что в их семье было главным лечением. Но Сергей молчал. Он стиснул зубы, чтобы не расплакаться. А что скажешь, поймут ли? — Ты чего это? — повторил вопрос папа и рукой тихонько отослал заглянувшую маму. Близился…

— Ребята, глядите, как плавно ниспадает эта линия! Я просто не понимаю инертности вашей, вашего равнодушия! Ведь это… Это красота! Глядите, какая в этом поэзия, какая музыка! Да, да, Горяев, не улыбайся, именно музыка! От доски отступила, руки развела, издали любуется. Голову — то к одному плечу, то к другому. На класс поглядывает, глазки голубенькие блестят, на щеках — ямочки. Юный математик, да и только. Еще бы не музыка. Мне бы, если один-единственный предмет изучать, тоже, наверное, музыка…

А сегодня началась настоящая работа. Столяры под руководством богатыря Войленко и рыжего въедливого Сеньки Иваноза стругали сосновые доски — для особых тумбочек, куда ставить аквариумы. А сами аквариумы должны были сделать Радик и Женька. Столярничать мог всякий мальчишка в классе, не зря на уроках труда извели столько досок. Может, и не так хорошо, как Войленко или Санька, но, в общем, дело это нехитрое. А вот соорудить аквариум, чтоб он был большой, красивый и не протекал, — это не каждый может.…

— Угостим фашиста взрывчатой икрой, напоим горючим лимонадом! Нина-пулемётчица Была до войны в Одессе фабрика «Друзья детей». Называлась она так потому, что на ней вязали для ребят кофточки, шарфики, шапочки. Работала там комсомолка Нина Онилова. Когда началась война, Нина сразу же добровольно в армию пошла медсестрой. Много раненых вытащила из-под огня. Но очень хотелось Нине самой захватчиков бить. Стала просить, чтоб её в пулемётчики взяли. Из пулемёта стрелять она ещё раньше научилась.…

«Она обладает характерной литературной физиономией, ценным качеством, благодаря которому ее невозможно смешать с каким-либо другим автором. Бернетт горячо и нежно любит лиц, ею описываемых. К своим героям она совершенно не может отнестись объективно, беспристрастно. Это ее дети, если не плоть от плоти, то дух от духа. Она в них живет, и оттого, верно, ее произведения читаются с таким увлечением, от них трудно оторваться… Впечатление художественности, получается, от непринужденной легкости языка,…