Проза прочее

На Садовом кольце чуть не потеряли объект преследования. – Догони! – рявкнул рыжебородый совсем не нищенским голосом чуть ли не в самое ухо водителю, когда выехали на Сретенку. Тот поддал газу и через минуту «Мазда» оказалась в поле зрения. – Теперь не спеши, – командовал неординарный бомж. – Повернешь в Большой Головин переулок и остановишься. Когда пассажиры освободили такси, водитель уезжать не спешил, а все смотрел в глаза чудному клиенту в замызганной бейсболке. – Что? – порывисто…

– А деньги? – Глаза жены встревожились. – Деньги-то куда? Оставим тут? – Зачем? Я деньги в плавки… – Муж показал, куда он будет прятать. – Самое надёжное местечко… Друг над другом подтрунивая и беспричинно посмеиваясь, молодожёны, скорёхонько расположившись в номере, взяли собою всё необходимое для купания – и вперёд. По тропке, за многие годы натоптанной миллионами человеческих ног, они спустились к морю, там и тут хватаясь за жёсткие косы вечнозелёных кустов. В лицо пахнуло великой волей –…

– Так ты сгоняй, исправь, что надо, объясни, – советую ему, а сам хватаю фотоаппарат и вниз, к трапу. Только слетел вниз, на ходу взводя затвор, а они вот уже… Сразу щелкаю, и ко мне летит моя любимая, неузнаваемо прекрасная, раскрыв объятия. Успеваю заметить ее прическу (долго же она готовила ее для меня), раскрытые от радости глаза, сияющую улыбку, шикарную красную блузу и все… Я её держу у своего сердца, а с другой стороны с визгом радости на шею карабкается Данила. – Ну, вот и все. Вот и…

Запах желтой луны. Пролог. Все, что время оставляет нам – воспоминания. Но, это не все воспоминания! Беда в том, что очень трудно понять, что нужно запомнить, а что – просто необходимо забыть. Из-за этого очень нелегко достать что-нибудь стоящее с захламленного чердака памяти. Я занимаюсь этим – пытаюсь вспомнить и вспоминаю. Вы помните то время, когда впервые осознали себя? Не со слов любящих родственников, рассказывающих о ваших милых детских шалостях и первых словах: «Ты так смешно…

Осень – вечерний возраст любви… еще один рассвет, мокрый от слез на оконном стекле, еще один кусочек синевы в чужих глазах и ветер, как бездомный котенок, прячется в подворотне старого подъезда. То бросится поиграть с опавшим листочком, то забьется в кучу мусора, шарахнувшись от чужой тени… Я открываю дверь в дом, даже не укрываясь от непогоды. Заходи, осень, твоя пора! Будем жить вместе… Этюд в желтых тонах Здравствуй, мой дом! Ты почему меня так сумрачно встречаешь? Ну,…

Женщина в белом льняном платье в пол сидела в кофейне и пила бодрящий эспрессо. Кто знает, откуда она приехала, какой статус имеет в обществе и какое у нее семейное положение. По ее таинственному и безмятежному виду можно было сказать, что она приехала в этот город на отдых и смакует каждую минуту, запивая свой кофе короткой неторопливой жизнью без суеты. Какого цвета у нее глаза? Наверное, льняные с оттенком изумруда, а иначе в этом платье она не чувствовала бы себя так уверенно и достойно. Конечно,…

Пока Олег говорил, Сергей принес на всех бутерброды в одной большой тарелке и поставил на середину стола. Борис Поляк и Жусуп открыли шампанское и разлили по стаканам на одиннадцать человек. Среди них были две девушки, Рамила Бичурина и Елена Наместник. – Давайте, ребята! Открываем коробки, достаем значки и положим их в стаканы. Все как один занялись этой процедурой. Когда у всех в стаканах оказались нагрудные знаки, Олег встал с места: – Вот за этот документ, – он поднял свой диплом, – мы…

Глава 1. Зловещее пари И подошёл Авраам и сказал: Неужели ты погубишь праведного с нечестивыми? Быт., 18:23 Иномарка с киллерами заехала в узкий арбатский переулок и остановилась возле небольшого старинного особняка. Огнев нервно осмотрелся: «Все спокойно. Типичный московский дворик. Детишки мучают скрипучие качели и копаются в песочнице. Опрятно одетые старушки сидят на скамеечке. Дворник усердно подметает двор, поднимая тучи пыли. Он какой-то безликий, словно не имеет возраста. И глаз…

Ошеломленным и насмерть перепуганным пассажирам оставалось только страдать, терпеть и молиться. Дочь пэра и ее спутница смогли позволить себе роскошь испытывать жесточайшие приступы морской болезни в уединении крошечной сырой каюты, где обе женщины из последних сил удерживались на узенькой деревянной койке, чтобы их не швыряло, подобно тряпичным куклам, в такт дикой качке. Прижимая ко лбу носовые платочки, смоченные лавандовой водой, они старательно читали по памяти псалмы, дабы утешить друг друга.…

А вот мужчина, – камера опять давала крупный план, – уютным не был. А был, скорее, обволакивающим: искренне-обещающий взгляд, открытые жесты, доверительные интонации. А если говорить о красоте, то дядька этот, на её взгляд, был скорее не красив, а внушителен, что ли. И породист! – обрадовалась Инка, подобрав определение. Эдакая породистая вальяжность была и в том, как он сидел за столом, как держал красиво седеющую у висков голову, как подпускал эти свои бархатно-раскатистые модуляции, как оглаживал…

Возглавляли шествие те, кто знал, в какой стороне находится шоссе, за ними двигались те, кто помнил примерно, где находится пресловутое шоссе, а остальные, повинуясь инстинкту толпы, двигались за теми, кто вообще куда-то шёл. Со стороны это движение больше напоминало мелькание рассыпанных по ночному небу звезд млечного пути. Зажигалки включались и гасли, и всё шествие с шумными выкриками обсуждало яркое окончание мероприятия. По их эмоциям было ясно, что мероприятие всё-таки удалось. В это время…

В летний день тихо на Олендарской дороге. Проскрипит телега несмазанной осью под чертыхания возницы, понукающего разморенную жарой лошаденку, или полусотня казаков, заброшенная сюда с хмельного Дона дремучей волею царя, огласит окрестность такой молодецкой песней, что воздух над обочиной задрожит, словно струна бандуры. Или звоны монастырских колоколов далеко разбегаются на просторе и еще раз отдаются издалека деятельным покоем и истомой июньского утра. В такой день звуки без труда находят путь наверх…

Я рассказал суть дела, предложил Вовке за услуги три процента. Тот театрально закатил глаза вверх, после скосил взгляд на меня. – Пять!? – выпалил Вовка и замер, улыбаясь хитрющими глазами. – Договорились. Пять, – растянулся я в улыбке от его ужимок. Вовка продолжал играть – сначала насупился на пару секунд, будто обдумывая, перестал раскачивать дверь машины, после сразу расплылся в алчной улыбке. – Ну что я скажу!? Предложение интересное, господа буржуи! Я его рассмотрю! – закатился он отрывистым…

Три часа ночи. Музыка смолкла, тишина сразу обрушилась на уши, стала давить. Мы с Вовкой попрощались со всеми, кто попался на глаза, и окончательно покинули заве-дение. Я достал мобильник, позвонил Эдику, сказал, что минут через десять мы подойдем к его машине. Тот остался на месте ждать нас. – А эта официантка на тебя пялилась! – неожиданно начал Вовка. И мы несколько минут обсуждали официантку. Вовка начал подначивать меня, пы-таясь подбить на скорейшее знакомство. Я не особенно и отнекивался,…

Всё это происходит настолько быстро, что Павлов даже не успевает оказать сопротивление. Единственное, что он сумел сделать – это громко закричать на английском языке: – Я гражданин России! Что…происходит? Лейтенант показал знаком, чтобы полицейские поставили мужчину на ноги. Двое из его людей тут же выполнили приказ. Лейтенант подошёл к мужчине и коротко сказал: – Вы понимаете английский? Это хорошо, мистер Александр Павлов. Я лейтенант Энс. У меня есть ордер на ваш арест. – Но я гражданин…

Подчеркнем, что в повесть органично включены стихи замечательного педагога-гуманиста, заслуженного учителя России Семена Рувимовича Богуславского (1926–2005), который несколько десятилетий работал директором московской школы № 1274 им. В. В. Маяковского. Член Союза писателей и Союза журналистов, он стал автором семи сборников стихов о школе и педагогике. Напряженный разговор о миссии учителя в современном обществе получает своё продолжение, развертывание и возвышение в следующей книге, составляющей…

А вот туман над морем и стал еще гуще, взамен того чтобы уйти, а наверху из кафе раздался звук движения, и Витя, оставив снасти, встал и пошел по лестнице наверх, туда, где звякнуло. Огромный черный грохот рвет тишину в куски – это грохочет поезд на Сухуми, раскачивая ходом и ветром зеленые верхушки кипарисов, в одной из которых Витя когда-то убил воробья, а потом ночью плакал, а за стеной сарайчика какой-то курортник скрипел раскладушкой, а девчонка постанывала, а теперь кипарис качает верхушкой…

Иногда по ночам она вскрикивает, и тогда приходит отец. Он держит ее за руку и гладит, пока глаза ее не затягивает влажной поволокой и она не погружается медленно в глубины сна, оставляя все мелкие вопросы на поверхности житейского моря до утра. Она знает, что произошла от них. Знает, что ее держали на весу – теплый скулящий комочек с бьющимися малюченькими ручонками. И была кровь. Она знает, что выросла изнутри. Знает, что люди выращивают друг друга. Однажды она увидела, как на дереве…

* * * Герой взрослеет. Сначала мы застаем его еще мальчиком. Еще не началась и война. Это «рождение героя» (первые три рассказа – своего рода «пролог»): своенравного, драчливого, самолюбивого, склонного к жестокости и тут же о ней сожалеющего. Это те противоречивые черты, которые в войну помогут герою и приспособиться, стать одним из многих, найти себя среди них, и одновременно обособиться, сохранить себя, а в себе – человечность. * * * Это «человек войны» (а не просто «на войне»). И…

Ещё улыбчивые и приятные люди есть в журналах и газетах. Их также много в нашем доме. Обычно по утрам, когда я просыпаюсь и заправляю свою кровать, я беру журналы с прикроватного столика и раскладываю на покрывале и на окнах. Так в моей комнате становится веселее. Молодые красивые девушки и парни смотрят на тебя, и уже не чувствуешь себя так одиноко. С ними тоже можно поговорить, если станет совсем скучно. Только вот ответить они не могут. А когда– то у меня были братья и сёстры. Они жили отдельно,…