Проза

Они въехали в Тирану. Вечерело, сквозь туман, висевший над землей, проглядывали огоньки, угадывались очертания дворцов, силуэты облетевших деревьев в городских парках. Через окно машины он рассматривал спешащих под дождем прохожих. Здесь очень много зонтиков, подумал он. Он хотел заговорить со священником, молчание уже наскучило ему, но не знал, что сказать. Из своего окна он увидел церковь, чуть дальше — мечеть. С другой стороны высились недостроенные дворцы, одетые в леса. Подъемные краны шевелились…

Несколько месяцев назад в галерее на Корк-стрит проходила выставка небольших французских картин начала века. В то время я часто бывал в Париже, с удовольствием заглядывал в лавочки на рю де ла Бёти или гулял на другом берегу Сены, где полотна выставлялись на обозрение, и потому, должно быть, видел их и замечал, что другим они нравятся. При всем том я отмахивался от этих картин небрежным жестом, считая их салонными и заурядными, поскольку недавно открыл для себя Мане, Моне и Писсарро, и маленькие…

За годы пребывания в Пажеском корпусе Радищев приобрел основы разнообразных знаний. Здесь он сблизился с А. М. Кутузовым, А. К. Рубановским, П. И. Челищевым, С. Н. Яновым, познакомился с Д. И. Фонвизиным, брат которого был товарищем Радищева по корпусу. Здесь приобщился к просветительской философии и литературе, знакомство с которыми в эту эпоху было своего рода признаком светской образованности. Вместе с тем Радищев имел возможность наблюдать постоянную борьбу между придворными группировками, между…

Переход от цветов и растений к животным был незаметен, как и в самой природе. Марчелло не мог бы сказать, когда обнаружил, что удовольствие, которое он получает, расправляясь с цветами и растениями, становится сильнее и глубже, если те же мучения он причиняет животным. Возможно, на это его натолкнула случайность, когда удар прута вместо того, чтобы изуродовать кустарник, пришелся по спине задремавшей на ветке ящерицы, а может, скука и пресыщенность привели к тому, что он стал искать новых жертв для…

Однако, даже изображая победу Пэйджа, Кронин все же остается реалистом. Газету по существу спасает только случай — заем богача Уэзерби, предоставленный им лишь в личных целях. Кроме того, цена победы Пэйджа — страшная трагическая гибель его сына и невестки. Осуждение желтой прессы в романе Кронина — осуждение преимущественно моральное. Но множество разбросанных в книге реалистических деталей позволяет читателю самому сделать вывод не только о безнравственности буржуазной печати, но и о ее тесной…

-- Нашли кем попрекать! -- равнодушно возражала Олимпиада Алексеевна. -- Людмилою!.. Вы бы еще статую какую-нибудь мраморную припомнили... Людмил разве много на свете? Она у нас одна в империи. Я и то удивляюсь, что ее еще держат на свободе, а не заперли в музей под стекло, в поучение потомству... Знаете, как Кузьма Прутков говорил: "Друг мой, удивляйся, но не подражай!.." Людмила уже и в институте была "парфеткою". -- Но ведь и вы же, сказывают, -- сколько это ни невероятно -- в институте были…

Подобная череда мыслей посещает меня отнюдь не впервые. Страх следует за мной как тень еще с тех пор, как родилась Анук, но нынешним летом мой вечный страх стал как-то особенно силен, расцвел на этой жаре, словно некий чудовищный цветок. Возможно, это связано с воспоминаниями о моих матерях — о моей первой, покойной матери и второй, настоящей, которую я обрела всего четыре года назад. А может, всему виной Зози де л’Альба, [3] похитительница сердец, чуть не лишившая меня всего, что у меня есть?…

— А что еще с ними делать? — засмеялась Наталья Петровна. — Солить? Учеников у меня теперь — хоть отбавляй: новый район, преподавателей не так уж много. Все сейчас рвутся осваивать мой английский. — Твой? — иронически подняла брови Лена, и мать сразу смешалась. — Я хочу сказать — у меня, — торопливо объяснила она. — Родители передают по цепочке, что есть, мол, хороший преподаватель. — Классный преподаватель, — не без ехидства уточнила Лена. —…

Не постыжусь признаться, что принадлежу к тем, кто полагает, будто литература способна открыть перед нами новые перспективы, новые горизонты — философские, религиозные, эстетические и даже социальные. В древнееврейской литературе не проводилось различие между поэтом и пророком. Наша поэзия в прежние времена нередко возводилась в закон, становилась образом жизни. Кое-кто из моих постоянных собеседников в кафе близ редакции «Джуиш Дейли Форвард» называет меня пессимистом и декадентом. Но всегда есть…

— Все вы хороши, — ответила Аглаида Васильевна. — Я часто думаю… Мне даже раз сон приснился: будто масса молодежи… и все такая прекрасная, и я говорю: «Господа, столько прекрасной молодежи, а где же хорошие люди?» — Да, хороших людей мало, — согласился Корнев. Когда обед кончился и все встали, Корнев запел: Быстро молодость промчится. Так не лучше ли пока Жизнью вдоволь насладиться: Жизнь ужасно коротка. — Это откуда? — поинтересовалась Аглаида…

Я на пароходе. Вот и солнце, но и тучки, и борется с ними солнце. А в круглые окошки каюты ласково плещется и бьется, точно заглянуть хочет, аквамариновая, нежно прозрачная волна. Здравствуй, милая! я сейчас выйду наверх и вдоволь нагляжусь на тебя там, на просторе, какой, не жалея, подарила тебе природа. Катись и неси себя вперед в бесконечный простор, насколько хватит в тебе силы. О, хорошо наверху, и жадно дышит грудь! А там, ближе к отлогому берегу, в неясных очертаниях туманного дня, плывет…

Запишем поэтому, что можем. 2 Вид деревеньки самый обыкновенный. Холмистые поля спускаются к речке, не широкой и не глубокой, в которой будто бы в прошлые времена было «страсть сколько» рыбы. Теперь рыба перевелась; изредка попадается окунь в четверть величиной да уклейка, занимающаяся съеданием червяков на удочках и потом быстро убегающая. «Прежде были» язи, лещи. «Во какие!» — показывают старожилы (те самые, что говорят: «страху мало»), растопыривая руки на аршин. Щуки в прежнее время попадались…

— Одна парадная дыра осталась… — проговорил он, направляясь к работавшей шахте. — Эй, кто есть жив человек: Родион Потапыч здесь? Из сторожки выглянула кудластая голова, посмотрела удивленно на Кишкина и, не торопясь, ответила: — Был, да весь вышел… — Ах, чтоб ему ни дна ни покрышки! — обругался Кишкин. — Ступай на Фотьянку, там его застанешь, — посоветовала голова. — Легкое место сказать: Фотьянка… Три версты надо отмерить до Фотьянки. Ах, старый черт… Не сидится ему на одном месте. …

Глава I В этот день нечего было и думать о прогулке. Правда, утром мы еще побродили часок по дорожкам облетевшего сада, но после обеда (когда не было гостей, миссис Рид кушала рано) холодный зимний ветер нагнал угрюмые тучи и полил такой пронизывающий дождь, что и речи не могло быть ни о какой попытке выйти еще раз. Что же, тем лучше: я вообще не любила подолгу гулять зимой, особенно под вечер. Мне казалось просто ужасным возвращаться домой в зябких сумерках, когда пальцы на руках и ногах немеют…

— Обещаешь? Катька на всякий случай отодвинулась и высокомерно сморщила аккуратный короткий носик: — А чего обещать-то? — Нет, ты сначала скажи, обещаешь? — Нет, ты первый скажи, что я должна тебе обещать? — Нетушки. Пообещай сначала ты. — Ну, не знаю, — нерешительно протянула девчонка. Тогда Ромка насупился, сделал вид, что жутко обиделся, и примолк. В Катьке же проснулось жгучее любопытство, и она, заинтригованная, забыв о том, что с Ромкой надо держать ухо востро, потеряла всякую…

Из Энциклопедического словаря. Изд. Брокгауза и Ефрона Т. XIX, СПб., 1896 Часть первая 1 С самого Покрова ждала Ксения Юрьевна досады от племянника Дмитрия. Всю зиму в глухих борах под Торжком и на Селигерском пути держала дозорных. Однако молчал Дмитрий Александрович [1] , будто не было промеж них никакого раздору. Одни обозы купеческие санный путь укатывали. Укатали — поверила Ксения Юрьевна в кротость князеву, понадеялась, что забыл он обиду…

Женщина охнула и, едва ступая на скрюченные ступни, поковыляла в ванную. Присела на краешек ванной, спустила ноги. Включила горячую воду, дождалась, пока спрячется в клубах пара острая боль, пока сменится она сильным, но уже вполне терпимым подергиванием и покалыванием, растерла конечности жестким полотенцем и вернулась в постель. Натянув на голову одеяло и создав под ним уютное подобие теплой, закрытой со всех сторон норки, попыталась расслабиться и уснуть. Или хотя бы задремать. В пуховой темноте…

— Заграничные. Хотите? Максимов вынул из шуршащей пачки, любезно поднесенной к его руке, сигарету, помял ее в руках, понюхал. Зажег огонь, прикурил и тут вспомнил: такие же сигареты он курил в Испании. — Приятные, правда? Вы попробуйте сразу затянуться поглубже, тогда почувствуете всю прелесть, — сказал тот, кто дал сигарету. Максимов прислушался: удивительно знакомый голос… — Да мне безразлично, какие они на вкус. Из меня курильщик никудышный. Я просто давно этого запаха…

Что касается меня, то я жив и почти здоров, еще не женат, седеть начал было и перестал. Живу в Крыму, живу скучно; недавно, впрочем, вернулся из-за границы, где прожил зиму довольно весело. Скоро буду в Петербурге и непременно побываю у Вас, если только к тому времени Вы не уедете на дачу. Очень хочется повидаться с Вами. Н. А. Лейкину и Р. Р. Голике мой нижайший поклон и привет. Пришлите мне Ваши пьесы, которых у Вас теперь не мало. А я Вам пришлю свои, когда получу от Маркса. Анне Аркадьевне…

— А я — наоборот! — сказала Аня. — Я согласна на пять уроков арифметики подряд, только бы не было русского письменного… Почему это так? Мы с тобой подруги, с первого класса на одной парте сидим, а у нас все по-разному. — Не знаю, — ответила Катя. — Давай, Аня, я тебе буду каждый день диктовку диктовать, а ты мне каждый день задачу задавай. Хочешь? И давай дружить до десятого класса! То есть, что я — «до десятого»!.. И потом тоже. — Всю жизнь? — Всю жизнь. — Ну, это другое дело. А то если…