Проза

«Конечно же». «Были женщины?» «Разумеется, как же без женщин». «Наверное, плясали в ресторане?» «Может быть». «Точно или может быть?» «Вполне может быть». Чайник закипел. Коньшин заварил прямо в стакане крепкий зеленый чай – он любил зеленый чай, хотя никогда не жил на Востоке. Занавеска на окне надувалась от ветра маленьким солнечным парусом. Даже не подходя к окну, чувствовалось, какой на улице зной. Но в кухне было прохладно. В кухне всегда почему-то было прохладно: кроме того, Петр Кириллович…

– Берите билет, – буркнул он. Продолжая недоумевать, Музей взял билет. Вопросы были пустяковые. – Можно без подготовки – спросил он. – Ждите очереди. «Какое-то недоразумение, – подумал Петр Музей. – Надо остаться после экзамена и выяснить». Этот инцидент сильно расстроил отличника, но на качестве ответа он не отразился. Петр Музей изложил материал быстро и полно. Доцент Свирько, маленький, черный, с длинными усами, которые его делали похожим на рогатого жука, крутился на своем любимом вертящемся…

Лейтенантов в роту дали двоих — талии, как у ос, щеки с круглым суровым румянцем: лейтенант Крикунов, в первый взвод к Ваське, и лейтенант Еремин, во второй взвод к Степану. Настоящий командир Васькиного взвода ушел в госпиталь подлечить язву желудка. Лейтенант Крикунов ухватил взвод за горло. Оружие заблестело. Пряжки ремня на солдатских животах впились в пуп, не болтались за ненужностью где-то там, ниже пояса. Во втором взводе та же картина — у них настоящего командира давно перевели в разведбатальон…

— А куда тебе, браток, дальше-то ехать? — спросил меня майор. Я пожал плечами, ответив, что знаю лишь номер полевой почты. — А по должности кто? — Командир роты. — Ясно. Воевать, значит, будешь? А я редактор газеты… Комендант шел вдоль строя, проверяя предписания. Поравнявшись со мной, он долго изучал мои документы, потом поднял глаза, внимательно рассматривая меня. Наконец сказал: — Вы, если хотите, можете сейчас представиться своему комбату. Петровский у командира дивизии, там у них…

Ее голос дрогнул. Поспешные и полные сочувствия слова женщины: «Я немедленно сообщу обо всем своему мужу» отняли у нее последние силы, и, повесив трубку, она бросилась наверх, в спальню. Отец лежал в том же положении, выражение ужаса так и не исчезло с его лица. Она подошла и, встав на колени возле кровати, поцеловала его руку. По ее щекам текли слезы. «Почему? – спросила она себя. – Что случилось? Что я сделала?» Наверняка он вскрикнул не от боли – ведь он назвал ее ласкательным детским прозвищем.…

Но это же должно нарушать, перекашивать, ставить под вопрос всю художественную условность действия! Должно. В том случае, если художественное действие традиционно условно. Но перед нами то, что в новейшей культурной ситуации зовется «другой прозой». Ей прежние законы не писаны. В ней фэкшн и фикшн мешаются непредсказуемо. Вернее так: фэкшн, со всей непреложностью документальной фактуры вправляется в фикшн, то есть в непредсказуемое коловращение смыслов, которые теряют связь с вещами и соотносятся…

На деньги, полученные за эту серию, Василий Николаевич и жил все последние годы. Жил, опять-таки, экономно и расчетливо, не позволяя себе ничего лишнего: только еда, одежда и расходы на краски и холсты. Семьи у него никакой не было, не завелось с ранней молодости, а в зрелости он уже не заводил ее намеренно, предчувствуя, что ни жена, ни дети при нем счастливы не будут. Он весь в работе, в живописи и не сможет уделять им должного, необходимого внимания. В конце концов пойдут разлады, скандалы, как…

Фауста. Ах, так? (Свистит.) Животное, ко мне! На сцену с рыком выскакивает большой плюшевый зверь. Критик и критикесса разбегаются с воплями. Фауста, Марк и Животное (взявшись за руки, пляшут и поют). Обмана ищет этот мир. Пусть будет он обманут. Чему быть, того не миновать, да и наша история слишком заманчива, чтобы упустить такой случай выманить деньги у любителей театра. Хозяин балагана (снова появляясь на подмостках). Мы превосходно изобразим отчаянье Фаусты и кривлянье остальных. Балет…

Я обречено вздохнул, но, вглядевшись в темноту улицы, увидел знакомый забор: – Нет. Мы уже подъезжаем, Мерилин. Я внес ее, благоухающую «Шанелью», в наш нефешенебельный лифт. Чтобы она не замарала свое белое платье, поднял повыше. На уровень трех букв, искусно выгравированных местным художником. Ее локоны щекотали мою шею. Лифт тронулся. Быстрей, быстрей, а то ей приспичит прямо здесь, в этой общественной клетке. Мы вломились в квартиру. Я опустил Мерилин на пол. Она, видимо, обезумевшая…

Пробежали недели, окончился трехмесячный курс моих лекций, и У. наряду с другими слушателями представил экзаменационное сочинение. Прочитав его опус, я убедился, что интуиция меня не подвела. Там начисто отсутствовала всякая литературность, не говоря уж о сюжете или композиции. Не то чтобы стиль его был хуже, чем у других, или отдельные места вопиюще плохи – просто все было абсолютно бессвязно. Я хотел сказать ему, чтобы он и не пытался писать, а занялся бы лучше ветеринарией. Мне думалось, что…

– Ах, если бы не было детей! В детстве эти слова пугали Киёмори, безмерно печалили и беспокоили, и потому к шестнадцати – семнадцати годам он стал смотреть на мать так сурово, что часто приводил ее в недоумение. Что бы она сделала, если б не было детей, думал Киёмори. И отвечал себе: более всего мать жалела о своем замужестве. Будь это возможно, она бы бросила отца даже сейчас, чтобы, вернувшись к изысканному великолепию, наверстывать упущенные годы – разъезжать, как ее родственницы-аристократки,…

Утром я прочитываю несколько страниц книги, которую читал вчера с вечера. У меня выработан целый ряд приемов для засыпания. Я включаю телевизор, перевожу звук на малый уровень и довольно быстро от дневной усталости отключаюсь. Но такое отключение чревато скорым просыпанием. Телевизор либо еще работает, и на его экране всё те же тусклые лица политиков, или бессмысленные лица эстрадных певцов, либо через весь экран идут дрожащие полосы – это уже хороший признак, значит часа два или даже три – и передачи…

Так вот, мой батальон стоял на Фонтанке. Думал ли я, что когда-нибудь забуду имена тех начальствующих лиц, чьим распоряжением немецкие связисты заняли два симметричных особняка около городского цирка? И вот забыл, забыл безвозвратно. Но уверенно свидетельствую: цирк не прерывал свои веселые мессы ни на один день, и это, безусловно, говорит о том, что причиною нашего размещения в Петербурге была не война. Нет, не война. Но в ту пору мой кузен Отто Вольцов бесповоротно обошел меня по службе, и любой…

– Необходимо увидеться, – сказал Родченко. А Кукольников, прищурившись, сказал, что он знает, кто это звонит ни свет ни заря и что он скажет сейчас Гордееву. Максим, однако, не стал пускаться в подробности, он сказал, что подойдет к семи вечера, и тем закончил. Теперь Филипп и Георгий сидели друг против друга, пили кофе и откусывали каждый от своей половинки калача. – Ты уже догадался? – спросил Георгий. – И где ж ты был? – спросил он, чуть-чуть даже и негодуя, когда выяснилось, что Филипп действительно…

Так вот, мой батальон стоял на Фонтанке. Думал ли я, что когда-нибудь забуду имена тех начальствующих лиц, чьим распоряжением немецкие связисты заняли два симметричных особняка около городского цирка? И вот забыл, забыл безвозвратно. Но уверенно свидетельствую: цирк не прерывал свои веселые мессы ни на один день, и это, безусловно, говорит о том, что причиною нашего размещения в Петербурге была не война. Нет, не война. Но в ту пору мой кузен Отто Вольцов бесповоротно обошел меня по службе, и…

Все пустил в ход Борис, не остановился ни перед чем, особенно в 1598 году, когда собрался Земский собор для избрания царя. Друзья и сродники Годунова щедро задаривали более влиятельных членов собора. Патриарх Иов давно был дружен с правителем, как назывался Годунов после отречения его сестры, царицы Ирины, от наследия царского, врученного вдове после смерти Федора Ивановича, последнего из рода Ивана Калиты. Московские выборные и послы из городов знали давно, что землею правит Борис от имени царя…

Мамаша отперла дверь и вкатила коляску в квартиру. Я вошел следом. Передо мною открылась просторная прихожая, по которой неторопливо прогуливался кот. Прихожая больше походила на танцзал с огромным, от полу до потолка, зеркалом, вделанным в простенок против двери. Интерьер являл собою странное сочетание учрежденческого и коммунального быта. Висела Доска почета, стояло в углу переходящее красное знамя, но тут же рядом висел на крюке велосипед. Угол прихожей занимали развешанные на веревке пеленки.…

А Геныч подумал-подумал да и согласился: — Лады, — решил он. — Валим, устроим им какой-нибудь кипиш. В их малочисленном племени Геныч исполнял обязанности вождя. Он был и.о., потому что Гарик его на эту должность не назначал, но и не выражал протеста. Таким образом, раз Геныч постановил идти, значит, решение было принято окончательно. Ходу до «Дружбы», если даже добираться не проезжими дорогами, а напрямик, было километров пять. Однако испытание предстояло не столько ногам индейцев, сколько…

Вода в чудо-бутылке была темно-зеленого цвета и по вкусу напоминала сладкое сахарное желе. Иногда желе казалось мне кислым, но это само собой было обусловлено моим дурным вкусом и неверием в лучшие времена. Теперь у меня нет бутылки. А значит не о чем и рассказывать. 3 Порой мне начинает казаться, что я геркулесовая каша. В этом случае я хватаю столовую ложку и начинаю себя есть. Ведь каша чертовски полезна! А геркулесовая вдвойне! Очень часто мне кажется, что дом высосет из меня все…

Ухмыляешься? Вечно ты так!!! Я вот тут тебе душу изливаю, а ты только смеешься! Все, между нами все кончено! Больше не напишу тебе ни слова! Ну шучу, шучу. Извини меня. Ты ведь знаешь, как я на самом деле тебя люблю, когда твои птицы выклевывают у меня не все сердце. Искренне Ваш граф де Ла Фер. P.S.: Прошу вас выслать мне пару марок, чтобы я мог отправить это письмо! С любовью и т. д. и т. п. 2. Письмо к леди Винтер В моем саду, ланфрен-ланфра, поселились кроты. Они ничего не видят,…