Проза

А в доме у девочек вечно паслось множество друзей и подруг, все они весело учились и проводили время, и предсказание злой соседки (а кто, собственно, сказал, что она была колдунья? Сплетни и все.) - предсказания эти не сбылись. Единственно, что было плохо в жизни сестер - это то, что они никого не любили. То есть они любили папу-маму, брата, дедушку и бабушек и своих друзей, но что это такое для шестнадцатилетних девушек! Далеко не все, скажем прямо. Короче, когда в городке появился молодой…

Тут же Петр, услышав во второй раз такой шутливый разговор о поисках фиктивного жениха для Леки (Вова предлагал одного своего друга-хохла, бездомного лаборанта, который еще и деньги приплатит), сделал вполне конкретное предложение: давай мы поженимся, и тебе дадут двухкомнатную. Давай. Все произошло как бы в шутку, но Петр быстро развелся, съездил домой к жене-студентке, застал ее в далеко зашедшем беременном состоянии с круглыми глазами, уже готовой родить Петровича-Петровну неведомо от кого,…

Кошка, голодная как волк, выбежала на улицу опять за почтальоншей и полезла в близлежащую помойку, но там хозяйничали жуткие вороны с огромными, как ножницы, клювами, и пришлось опять сидеть под машиной в ожидании ночи. Ночью же кошка была побита своими же кошками, когда пыталась схватить кусочек мерзлого хлеба из помойки. - Ну и ну, - думала кошка, сидя в задумчивости под машиной (кошки вообще задумчивые существа), - ну и ну. На рассвете она увидела чьи-то стариковские ноги, топтавшиеся…

Там, в тот приезд, в Москве, Ира и забеременела и, пребывая на родине, в сентябре родила. Мать Иры, хазарка Катя, после скандала с младшей дочерью, которая в честь рождения племянницы лежала дома пьяная, эта Катя пошла в роддом с запиской «иди куда знаешь», грех, конечно, но теперь дела не поправишь. Катя имела в виду, что пьянство младшей дочери не есть ли результат влияния старшей, которая достукалась до родов в шестнадцать лет. Ира же, наоборот, не бросила своего младенчика, но и не вышла из…

- Да? - усмехнулся колдун. - Тогда и от меня подарочек! Вы больше никогда не сможете плакать! Это раз! И во-вторых, во-вторых, вы больше никогда друг друга не увидите! Если уж на то пошло! Но сестры возразили: - Фея Бродбутер и это предусмотрела. Она сказала, что если кто нас разъединит, тот превратится в микроб дизентерии и всю свою оставшуюся жизнь проведет по больницам в жутких условиях! - А, тем лучше, - воскликнул неудачливый жених-колдун, - тогда я вас, так и быть, соединю навеки.…

Так что девочка затихла и сидела дома, смотрела телевизор, замотавши лоб платком, чтобы ее личный прямой свет не мешал смотреть на экран. Но долго так жить было невозможно, по городу ползли слухи, все люди собирались кучками и провожали долгими взглядами папу и маму в их постоянно темных очках (темных причем и утром и на ночь), а деда с бабкой все время пытали бойкие старушки-подружки, что это вы шапки-то не сымаете никогда, уже же тепло! Некоторые даже пытались помочь бабе-деду, стаскивали…

АНИ. Конечно, тебе необходим отдых. (пауза) УОЛТЕР. А как поживает мистер Солто? АНИ. По-прежнему самый преуспевающий домовладелец в наших краях. Лучший хозяин во всем районе. УОЛТЕР. Таки жильцов, как вы, тоже еще поискать. АНИ. Он такой добрый. Совсем как родной. Только живет отдельно. Правда, он не заходит вот уже несколько месяцев. Даже на чашку чая. УОЛТЕР. Хочу одолжить у него немного денег. АНИ. А вот и наша Милли. УОЛТЕР. Что для него какая-то пара сотен? Сущий пустяк,…

Начал неплохо . Как кончить, не знаю. Жидковато немного, но, если разобраться, писать-то чего? Лучше, я сначала видио сниму и, классная идея, - на СЕКАМ переделаю для Европы, пошлю Толику вместо письма. Я это кино, господа, задумал как гимн Америке. Исповедь и признание в любви. Вот, доложу вам, где по-настоящему строится общество будущего и всяческое благоухание. Мы, фраера, воображали, что живем в главной стране мира, в оплоте мира и социализма. Облажались по-страшному. Здесь гораздо главнее.…

Хозяин покатился со смеху. - Ну, Никон Семеныч! - сказал он, махнув рукою. - Вы говорите такие уморительные вещи, что вам даже и возражать нечего, а надобно только смеяться. Никон Семеныч побледнел. - Смеяться я сам умею громче вашего, но не смеюсь, хотя ваши мнения и дерут мне уши, - возразил он. - Мои мнения не могут драть ничьих ушей, - перебил хозяин, - я их высказывал в столицах, и высказывал людям, понимающим театр. И наконец: я мои мнения, Никон Семеныч, печатал и даже советовал бы…

- Здравствуй, Семен, надевай шапку. Что скажешь хорошего? - говорю я. - Овес выкидали, - отвечает Семен неторопливо. - Ну, и слава богу! Вовремя, значит, управляемся; теперь, стало быть, ячмень и лен только остался, - продолжаю я. - Лен и ячмень остался теперь, - подтверждает Семен. Несколько времени мы оба молчим. - Теперь бы дождичка надо, - замечаю я. Семен вздыхает. - Не мешало бы и дождичка, - соглашается он. Вообще он говорит как-то лениво: видно, устал да и... Я, впрочем, понимаю,…

- Я, кажется, имею удовольствие видеть Петрушу Коробова? - отнесся он к нему, как бы совершенно еще к мальчику. Антону Федотычу и в голову не приходило принять в соображение, что сей юный птенец тринадцати лет бежал без позволения родителей из корпуса, прожил затем в Петербурге девять лет без копейки денег и даже без бумаг для свободного проживания, а потому знал жизнь и мог понимать людей. - Точно так-с! - отвечал молодой человек совершенно развязно. - Еще маменьки вашей пользовался расположением!..…

- И что же? - спросил я. - Ничего, побранились, - отвечала старуха; и потом, вдруг переменив насмешливое выражение на грустное, произнесла печальным голосом: Тетенька-то твоя, батюшка, Марья Николавна, померла. - Какая тетенька Марья Николавна? - спросил я. - Ой, да Ометкина-то, чтой-то в Питере-то всех перезабыл. - Ну, баушка, провралась, такой тетки у меня не бывало, - проговорил я. - На, аль взаправду это не тебе тетка-то? Так, так, так!.. Николаю Егорычу Бекасову, вот ведь чья она тетка-то,…

- Осади, осади назад - говорят вам. Рабочие и женщины осадили. Они вполне поняли, революция затихла. Галифе скакнуло дальше. Революция сменилась "порядком" и парадом. 3. Мертвые ДУШИ в советской бричке Едет советская бричка. В ней солидный мужчина, разбрюзгшая на ворованных харчах барыня, кучер и кобелек. Это едут по всем мостовым, улицам и переулкам мертвые души в советских бричках. Едут и едут, никак не доедут. А ведь, доедут - придет время. Доедут до рабочего ада, и им там воткнут…

Вскоре Артем снова обернулся, чтобы поглядеть на мать, однако ее уже не было видно. И пошел он опять один и заплакал. Тут гусак вытянул шею из-за изгороди, крякнул и защемил клювом штанину у Артема, а заодно захватил и живую кожу на его ноге. Артем рванулся прочь и спасся от гусака. "Это страшные дикие птицы, - решил Артем, - они живут вместе с орлами". На другом дворе были открыты ворота. Артем увидел лохматое животное с приставшими к нему репьями, животное стояло к Артему хвостом, но все…

Это мне все рассказал Демьян Фомич — его живые слова. Демьяновы предки тут четыреста лет наращивали стаж и квалификацию, так что один из них — Никанор Тесьма — уже делал сафьяновые полусапожки Иоанну Грозному. А другой предок Демьяна Фомича, сбежав из солдат на волго-донские степи, впоследствии чинил сапоги Степану Разину и был помилован единственно из-за своего знаменитого мастерства; он дожил жизнь в Москве, перейдя стариком на валенки. Были у Демьяна Фомича в родне и латошники — люди ущербного…

Тогда дети опяять толкали Юшку и кидали в него комьяя земли, пусть он лучше злится, раз он вправду живет на свете. Но Юшка шел и молчал. Тогда сами дети начинали серчать на Юшку. Им было скучно и нехорошо играть, если Юшка всегда молчит, не пугает их и не гонится за ними. И они еще сильнее толкали старика и кричали вкруг него, чтоб он отозвался им злом и развеселил их. Тогда бы они отбежали от него и в испуге, в радости снова дразнили бы его издали и звали к себе, убегая затем прятаться в сумрак…

И Эрна ушла от него в свой круг людей. Крейцкопф тосковал, он не знал, что ему делать одному среди множества людей. * * * От всеобщей занятости, электрических реклам, запаха отработанных газов и рева бушевавших машин тоска Крейцкопфа удесятерилась. Он вспомнил прошедшие годы своей жизни, полные труда, доверия к людям, технического творчества и преданности любимой жене. И вот все истреблено неясными стихиями: люди обманули и предали, его труд был не нужен для них, жена полюбила другого и возненавидела…

Маркун очнулся. Архимед, зачем ты позабыл землю, когда искал точку опоры, чтобы под твоей рукой вздрогнула вселенная? Эта точка была под твоими ногами – это центр земли. Там нет веса, нет тяготения – массы кругом одинаковы, нет сопротивления. Качни его – и всю вселенную нарушишь, все вылетит из гнезд. Земля ведь связана со всем хорошо. Для этого не нужно быть у земного центра: от него есть ручки рычаги, они выходят по всей поверхности. Ты не сумел, а я сумею, Архимед, ухватиться за них. …

А теперь скажи, служба: сколько морская глубина глубока? – А чего глубока! Про то неизвестно. Служил на море мой дед, утонул в воду тому уже сорок лет, и теперь его нет. Понимает Агей-царь, простою загадкою старого солдата не одолеть. Велел ему денег дать на домашнее обзаведение и за стол его посадил, чай пить. Представь мне, служивый, теперь историю, а потом я тебя домой отпущу. А солдат богатым не бывает, он куда как деньгам обрадовался. Стало Ивану и у царя скучно, и чаю ему не надо. …

Бродя по городу далее, Сарториус всюду замечал счастливые, тревожные или загадочные лица, и они ему казались прекрасными от предположения их души. Он думал, что дело музыки есть выражение чужой, разнообразной жизни, а не одной своей, — своей мало, личное тело слишком узко для помещения в нем предмета, представляющего вечный и всеобщий интерес, а не вечно жить — не надо. И Сарториус выбирал среди встречных людей, кем ему стать из них, чтобы узнать чужую тайну для музыки. Воображение другой души,…