Проза

Всем, кто хотел, дали белую бумагу, краски - рисуй! Один будто бы войну нарисовал: шакербура**, рядом свеча и гриб. Его высмеяли...! Хватит. Натупает вечер! 2. В последний чершембе горело колесо, на него вылили нефти; из старших никто не прыгал и никто не радовался. Лица были рассеяны, задумчивы и растеряны. Как-будто греться собрались, так и были одной ногой на стороне. Интересно, докуда дотянутся язычки пламени. Только сами и подпрыгивали от радости, рассеянные отцы, стоящие в стороне,…

- Вот тебе и раз, - сказал он, вытаскивая ее из-под себя, - где ты это раздобыла? - Это? - переспросила она, уставясь на книгу поверх очков. - Что-то не припомню. А, ну да, в библиотеке. Кажется, очень поучительно, да что толку - такой шрифт не для моих глаз. - Почитать тебе немножко? - спросил Бенджи, который частенько читал ей вслух, когда они сидели вечером дома. - Как хочешь, - сказала она равнодушно. Чтобы доставить матери удовольствие, он взялся за книгу, но уже через несколько…

Она отвечала: "Спасибо. Мне и здесь хорошо. Надо подумать. Мысли есть... Интересные и очень типичные". Услышав такое, женщины склонялись над ведрами и начинали лихорадочно качать воду. Накануне казни в поселке было тихо. Редкий звук доносился до ушей Инч, нахохлившейся на своем высоком насесте. Вода в реке спала. Турбины на станции, при которой вырос поселок, замерли. Только и слышно было, как выплеснет кто-нибудь помои или ребята закричат вдали. Раньше, рассорившись с приятелями, - а это случалось…

В тот вечер она возвращалась из кино в молчаливой задумчивости. Дорогой она не слышала замечаний мужа о фильме, а дома все как-то странно приглядывалась к нему. Ей не сиделось на месте, ложиться спать она явно не собиралась, отмалчивалась, виновато поглядывала на мужа, забыла помолиться на ночь и долго еще лежала без сна, глядя, как по отрогам холмов пробегают тусклые блики городских огней. На следующий день утром она одна пошла в тот же кинотеатр, а вечером попросила его пойти с ней еще раз,…

– Ну и достанется тебе на орехи, – сказал один из приятелей, явно предвкушая удовольствие. – Это уж моя забота, – сурово отрезал Малыш. – Наливай, Майк. Когда все выпили, Бэрк – прихлебатель, секундант, друг и великий визирь Малыша вывел его на улицу, к ларьку чистильщика сапог на углу, где решались все важнейшие дела Клуба Полуночников. Пока Тони в пятый раз за этот день наводил глянец на желтые ботинки председателя и секретаря клуба, Бэрк пытался образумить своего начальника. – Брось…

Каждый год в Орлиный Дом приезжал некий Абрам Стронг и жил там некоторое время в качестве почетного и любимого посетителя. В Лэклендсе его звали "отец Абрам", потому что волосы у него были такие белые, лицо такое мужественное, доброе и цветущее, смех такой веселый, а сюртук и широкополая шляпа так похожи на одежду священника. Даже вновь приезжие через три-четыре дня знакомства звали его этим фамильярным именем. Отец Абрам приезжал в Лэклендс издалека. Он жил в большом, шумном городе на Северо-Западе,…

Но этот Нью-Йорк создан на идее воздержания от речи. К концу трех недель никто не сказал мне ни единого слова, за исключением лакея в с'естном учреждении, где я питался. А так как его синтактические выпаливания были не чем иным, как плагиаризмом карты кушаний, то он никак не мог удовлетворить мои желания, заключавшиеся в том, чтоб кого-нибудь зацепить. Если я стоял рядом с кем-нибудь у бара, он отворачивался и кидал на меня взгляд Бальдвин-Циглера, точно подозревая, что я спрятал в себе северный…

Я немедленно уплатил ему за них вперед пятнадцать долларов. - Есть ли среди этих болезней одна или две смертельных?- спросил я, думаю, что моя связь с ними оправдывает проявление некоторой доли внимания с моей стороны. - Все! - весело ответил он: - но развитие их может быть остановлено. Если беречься, то при соответствующем постоянном лечении вы можете прожить до восьмидесяти пяти или до девяноста лет. Я стал думать о докторском счете. "Восемьдесят пять, мне кажется, будет достаточно" размышлял…

Это обеспечило нам рис и жареные бананы на месяц. Затем Чика однажды утром с печальным и серьезным видом тузила Ливерпуля в течение пятнадцати минут кастрюлей, сохранившейся с каменного века. И тогда мы поняли, что нам делать здесь больше нечего. В тот же вечер мы заключили контракт с доном Хаиме Мак-Спиноза местным авантюристом-плантатором, человеком смешанного происхождения - на работу на его консервном заводе в девяти милях от города. Нам пришлось поступить так, чтобы не быть обреченными…

Двадцатого декабря Болди, почтальон, прискакал в Желтую Кирку с потрясающей новостью. - Как вы думаете, кого я видел в Альбукерке? - спросил Болди, заняв свое место у стойки бара. - Чероки. Разряжен в пух и прах, словно какой-нибудь султан турецкий, и швыряет деньгами направо и налево. Мы с ним погуляли на славу и отпробовали слабительной шипучки, и Чероки оплачивал все счета наложенным платежом. Карманы у него раздулись от денег, как бильярдные лузы, набитые шарами. - Чероки, должно быть,…

Большинство столовников м-с Вердемэн отсутствовали в течение дня, потому что все они были или департаментские клерки, или деловые люди, но один из них бывал дома очень много - с утра до вечера. Это был молодой человек, по имени Генри Хопкинс Харгрэвс, - все в доме называли его полным именем, - служивший в одном из популярных водевильных театров. Водевиль за несколько лет поднялся до почтенного уровня, а м-р Харгрэвс был таким скромным и воспитанным человеком, что мс Вердемэн не находила возражений…

- И часто актеры снимают у вас комнаты? - спросил молодой человек. - Всяко бывает. Многие из моих постояльцев работают в театре. Да, сэр, в этом районе много театров. Актеры, они, знаете, нигде подолгу не живут. Бывает, что и у меня поселятся, всяко бывает. Он сказал, что комната ему подходит и что он устал и никуда сегодня не пойдет. Он отдал деньги вперед за неделю. Комната прибрана, сказала хозяйка, даже вода и полотенце приготовлены. Когда она собралась уходить, он в тысячный раз задал…

Стол был убран по-парадному, весь покрыт цветами, и у каждой тарелки лежал целый набор инструментов. Вы бы подумали, что вам надо ограбить ресторан, прежде чем получить свою еду. Но я уже был в Нью-Йорке целую неделю и привык к изящным манерам. Я ждал и смотрел, как другие обращались с железными орудиями, а после с тем же оружием нападал на цыпленка. Не так уж трудно ладить с этими чудаками: надо только узнать их повадки. Дело у меня шло хорошо. Мне было прохладно и приятно, и скоро я уже болтал…

Голос был невидимкой. Он исходил из кухни и не блистал оригинальностью. Это был непросвещенный Голос, который довольствовался простым повторением кулинарных восклицаний, издаваемых официантками. Вы позволите мне еще раз повторить, что Эйлин была красива? Если бы она надела двухсотдолларовое платье, и прошлась бы в нем на пасхальной выставке нарядов, и вы увидели бы ее, вы сами поторопились бы сказать это. Клиенты Богля были ее рабами. Она умела обслуживать сразу шесть столов. Торопившиеся сдерживали…

- Заработайте сначала,- сказал Корриган,- затем покупайте. Барней остался; он не знал другого дела. Сначала он не отдавал себа отчета, что табак для него - отец и мать, духовник и возлюбленная, жена и ребенок. В течение трех дней ему удавалось наполнять трубку из мешочков товарищей, но затем все они перестали допускать его к своим кисетам. Они грубо, но по - дружески сказали ему, что из всех вещей в мире скорее всего надо поделиться табаком с тем, кто хочет курить, но прибавили при этом, что…

- Говорят, Джек, ты помогаешь Мэдж Хант? - спросила она как-то вечером, когда они были одни в гостиной. - Мэдж - очень славная, миссис Двайер, - сказал он. - И, по-моему, плохо, что она уходит на работу, а такой малыш, как Майкл, остается с чужими людьми. - Да, тяжело, - согласилась миссис Двайер довольно любезно. Она всегда знала, что мир - это юдоль слез, и не считала себя обязанной оправдывать его несовершенство, - но тебе не будет из-за этого тяжелее самому устроиться? - Да, бог…

С точки зрения формы, рассказ знаменателен главным образом тем, что инте,рес к событиям в нем почти полностью снят. Мы знакомимся с неким Полутининым, тупым помещиком, которому принадлежат и Хорь, и Калиныч, и постепенно уясняем себе, что, если Калиныч сам позволяет хозяину эксплуатировать себя, то Хорь даст тому сто очков вперед. Вместо устаревшего приема - повествования - Тургенев прибегает к антитезе противопоставлению мечтателя и практического человека, - и, хотя этот прием затаскан последующими…

- А потом что он сделал? - обратился к миссис Лайнем ее адвокат Кенефик, выспросив во всех подробностях - про каждую чашку, про каждый стул - сведения о разгроме дома. - Он меня обозвал... нужно ли мне повторять как, милорд? - Нет, нет, мадам, - ободряюще отозвался судья, - напишите. Секретарь дал ей бумагу и карандаш. Миссис Лайнем писала, поднимая глаза к потолку, так же медленно и вдумчиво, как говорила. Потом она вручила бумагу секретарю, а тот передал ее судье. О'Мира, не меняя выражения…

Покончив с планами на день, я вставал, подвигал стул: к окошку и открывал его, только чтобы высунуть голову. Окно выходило на другую улочку, и я видел садики перед домами, дальше, за глубокой долиной, на холме - высокие дома из красного кирпича, пока еще в тени, а дома на нашей стороне долины уже освещались солнцем, хотя причудливые тени делали их какими-то чужими - добротными и свежевыкрашенными. Потом я шел в мамину комнату и забирался в большую кровать. Мама просыпалась, и я начинал рассказывать…

И правда, получил лодку. После обеда они вдвоем пошли гулять в лес. Тетя шагала широко, на ходу размахивала руками, поэтому никак не удавалось идти с ней в ногу, но все равно, она была мировая, и Терри очень хотелось, чтобы она приезжала почаще. А когда она была с ним, он изо всех сил старался вести себя как взрослый. В то утро он твердил себе: "Помни, Терри, ты теперь не маленький, тебе уже девять лет, не забывай об этом!" Конечно, никаких девяти ему не было, он все еще оставался пятилетним карапузом,…