Проза

— Ну, уж вы, Капитолипа Марковна, кажется, того… — заметил Чиков, не ожидавший такого оборота. — Конечно, есть и акушеры Михайловы, да только у нас-то не родильный дом, сударыня. А руки, действительно… Уродится же этакий человек, подумаешь!.. II А фальшивый человек, видимо, не хотел обращать никакого внимания на общественное мнение Симских промыслов; мало того, он обнаружил несомненные признаки основаться здесь попрочнее. Был куплен дом, привезли откуда-то дорогую мебель, и даже появился…

Когда повозка поравнялась с конторой, из болка показалась маленькая женская рука в желтой шелковой перчатке и остановила кучера. — Нужно спросить, куда ехать… — послышался недовольный женский голос с капризными, по-детски картавившими нотками. — Агап Терентьич, вставайте! Дальше некуда ехать… Мы совсем заблудились в этом проклятом болоте. Борис Борисыч легкой походкой сбежал с террасы, подошел к экипажу и, вежливо раскланявшись с красивой дамой в соломенной шляпке, проговорил: — Не могу…

Экипаж покатился быстрее. «Ну, вот, наконец-то я и у цели! — подумал Крупицын. — Воздух, хороший моцион, молоко, тихая, безыскусственная обстановка, как советовал доктор, всё это, кажется, здесь имеется налицо… Недаром Пелагея Игнатьевна, когда я уведомил её о своём приезде, ответила мне, что у неё на хуторе будет для меня рай земной!.. А изменилась она, я думаю? Неужто всё такая же чопорная?» Пелагея Игнатьевна была дальней родственницей покойной матери Виктора Петровича и, раньше, живя у них…

Здесь, кроме вымытых полов, ничто не напоминало наступающего праздника: тот же спёртый, специфический воздух, те же стены, когда-то голубые, но посеревшие от времени и табачного дыма, который и теперь наполнял клубами всю холостую комнату и от которого казались серыми даже сами её обитатели, лежавшие по своим койкам и сидевшие в различных позах вокруг большого стола с огромным самоваром. На этом последнем заметны были следы сострадательной руки почистить его к празднику, но работа, видимо, оказалась…

— А вы с ним знакомы? — Вот это отлично! — почти вскрикнул дьякон. — Детей его грамоте учил, а вы спрашиваете, знаю ли я Брюханова. Я даже на похоронах у него был. Когда покойница померла, так за мной нарочно присылали. Ведь дьякона басистее меня во всем околотке нет… То-то и оно! И потом, немного помолчав, он прибавил: — Хочу бежать отсюда. — Далеко ли? — В губернию махнуть хочу. Здесь, я вижу, никакого дьявола не выслужишь. Теперь дьяконов-то вовсе мало осталось, и мне в городе стоит…

Лукьян был мой приятель, и потому весть о случившемся весьма огорчила меня. — Ну, братец, — проговорил я, — и рад бы радостью пособить, но в деле этом я ровно ничего не понимаю. — Ну, будет тебе!.. в книгу свою посмотри… Ради господа прошу… — В книге нет про это… На этот случай другая книга есть… — Так ты в другую… И старик просит тебя… Бог знает как просит! — Я и без просьбы сделал бы, да не умею… а мы вот что сделаем… — Ну? — Я сейчас лекарю письмо напишу, и ты вместе с стариком поезжай…

Другая газета объявила что все это вздоръ, что вся эта утка пущена первою газетой съ цлью заманить къ себ этимъ чудомъ большее число подпищиковъ, и въ доказательство того что подобнаго чуда не существуетъ привела описаніе моряка Фредерика Смита, плававшаго на корабл Пекинъ и на основаніи собственныхъ наблюденій объявившаго исторію о морскомъ зм сказкою. При этомъ Смитъ расказалъ подробно что подобное чудовище было изловлено вблизи Мульмейна его моряками, втащено за бортъ и мнимое страшное животное…

— Ну, чего хнычешь-то, ведьма! — крикнул на нее становой. — Как же не хныкать-то, батюшка Петр Николаич, — вступился старик, — вишь ведь горе-то стряслось какое… — Ужасное горе, — перебил его становой, — ужасное!.. Прохожий какой-то подох!.. Кабы свой… ну так!.. — Все-таки неладно… И, немного помявшись и снова пытливо глянув на станового, старик спросил: — Потрошить-то будете, что ли, батюшка? — Еще бы?.. — Нельзя ли как без потрошения… сено у меня там сложено… — Мы сена не попортим,…

В редакции я познакомился с покойным редактором Ф. С. Груздевым, впоследствии моим большим приятелем. Не помню теперь, какую вещь я принес ему тогда для напечатания; он принял рукопись, просил придти за ответом, и вот, выходя, я в дверях конторы встретил какого-то господина. Мне он показался почему-то знакомым. Я ему поклонился, прибавив: — Мы, кажется, с вами где- то встречались? Посмотрел и он на меня, задумался на минуту, точно припоминая, потом весело сказал: — Разве вы забыли Балтийскую…

— Проклятый городишка! — ворчал мой приятель, раздосадованный проигрышем на скачках; большая часть наших скромных средств перешла в широкие карманы бук-мэкеров. Это было еще тем досаднее, что отыграться не было возможности, стоял конец июля и сегодняшние скачки были последними. Июльское солнце палило немилосердно, когда нам удалось добраться до небольшой харчевни, чтобы скрыться от зноя и выпить прохладительного. Три с половиной часа, проведенные на ипподроме, все время на солнце, превратили нас…

— Да, пора, — послышались со всех сторон голоса, и цветы из всех клумб спешили на лужайку, где лежала Мариулла. Они не замечали её, топтали её своими тоненькими ножками-стебельками. Кого, кого тут только не было!.. Красавец Нарцис, под руку с белой Лилией, изящно выступал вперед; скромная Резеда протягивала, здороваясь, свои лепестки; Левкои весело болтали с ярко-красными Настурциями; пятилистная Кадеция хвастала шелковистостью своих лепестков, слушая комплименты от Душистого Горошка; розовый…

Между тем мой друг все больше раскисал. Ровно в полночь он принялся последними словами ругать Кавернаса. Художника. Несколько лет назад дантист купил две его гравюры и повесил на почетном месте в гостиной. Однажды он оказался вместе с этим плодовитым мастером на празднике, устроенном другим дантистом в своем доме в Зона-Роса, дантистом, который, если мне не изменяет память, восстанавливал улыбки звездам мексиканского седьмого искусства (по выражению моего друга). Там он и попытался с Кавернасом заговорить.…

Они вышли на Уяздовские аллеи, а поскольку как раз в тот момент загорелся зеленый свет светофора, перешли на другую сторону улицы и, миновав забор американского посольства, оказались на Пенькной улице. Автомобили стояли в пробке, отравляя воздух выхлопными газами. Водители злились, без конца сигналили, в отчаянии пытались свернуть в один из переулков и кляли на чем свет стоит лавирующих между неподвижными машинами велосипедистов. Больной не обращал на все это внимания. Пожилая дама пришла к выводу,…

И совершенно напрасно. Все равно я перепутывал и перевирал. И был в этом вовсе не оригинален. Как-то в редакции нам с приятелем поручили подготовить доклад о качестве корреспонденции. Мы не поленились взять сотню опубликованных в газете материалов и разослали их «героям» с сопроводительными письмами, в которых просили указать на имеющиеся ошибки и неточности. Каково же было наше удивление, когда оказалось, что ошибки и неточности обнаружились во всех ста материалах без исключения. Но дело даже…

В то утро я получила длинный белый конверт. Перевернула его. Префектура Парижа. Ратуша. И мое имя крупными черными буквами. Я открыла конверт. Слова были четко написаны, но я не могла их разобрать. Хотя очки все так же оставались у меня на носу. Мои руки так сильно дрожали, что пришлось положить письмо на колени и сделать глубокий вздох. Потом я вновь взяла письмо и заставила себя его прочесть. — Мадам Роза, что-то случилось? — охнула Жермена. Должно быть, она увидела выражение моего…

Часа полтора спустя после похищения шкатулки из виллы Ассун Жетон сидел в «Астре» у липкого столика без водки и табаку. По углам шептались или, посадив на колени женщин, спаивали их до истерики и потери сознания. Леаль Ар думал о беспроволочном телеграфе Маркони. Он любил, выбрав какой-либо предмет, чуждый печальному настоящему, мысленно уходить от «Астры» и самого себя. Вошел человек с пытливым и деловым лицом. Это был вор Зитнер, завсегдатай «Астры». Леаль Ар пристально смотрел на него, ожидая…

Кое-кто последовал этому приглашению, кое-кто отстал, но, во всяком случае, нас было теперь не менее десяти. Здесь были и дамы, взволнованные до того, что роняли шпильки на каждом шагу. Большинство из них трагически и воодушевленно стонало, будучи не в силах подобрать слов, кроме общеизвестных и невыразительных междометий. III Когда последний из моих гостей сел на стул или нашел место у притолоки, откуда остальным были видны его блестящие выпученные глаза, все заговорили вдруг, замахали руками…

Рифт был молодой человек, болезненный, склонный к предчувствиям и меланхолии. Собою представлял он не разочарованного, а тот человеческий пустоцвет, с каким склонны возиться истеричные дамы, утверждая «избранность натуры» там, где душа просто зевает от скуки и бесталанности. Рифт любил повторять, что жизнь его трагична и что он предчувствует близкий конец. Правда, трагического в его жизни было лишь множество долгов, но он так уверил себя в горестности своего существования, что разговаривал не иначе,…

— Если ты потревоженный человек, — медленно сказал он, скашивая глаза на сверкающие диски эксцентриков, — то отчепись. — Уши тебе мало драли, — зашипел лоцман. — Я, чать, старшей тебя. Ты как старшему отвечать должен? Масленщик перевел каменный взгляд с машины на свои руки, пестрые от нефти, сплюнул и снова с остервенением принялся подвинчивать крышки масленок. Лоцман, помолчав, продолжал: — Если оно пар, то ты объясни, что и к чему. Ежеле к тебе по-людски, а не то что как… Насчет бани, например.…

Восклицание Сарры Модлей — «старый ватерклозетчик» — относилось к началу деятельности Брамаха. Лингрев и Модлей рассмеялись. — Сарра права, — сказал Модлей. — Один мой самозадерживающий клапан для гидравлических прессов дал дяде Джозефу несколько тысяч фунтов. — Все любили Генри, — продолжала взволнованная Сарра. — А вы знаете, что его нельзя не любить. Он честен и прямодушен. Если он талантливее Брамаха, то… — Довольно, Сарра, — мягко сказал Модлей.…