Проза

— Как отца-то твоего звали? — спросил он. — Господи! Опять оскорбление нашему чувствительному сердцу! — всплеснула руками сибирка. — В жизнь не поверю, чтобы вы тятенькино богоспасаемое имя запамятовали. Человек вам четыреста пятьдесят рублей по векселю должен остался, а вы имя его спрашиваете. — Не хорохорься! Не хорохорься! Печенка с сердцов-то лопнет! Ты думаешь, что у меня только и долгов, что за твоим отцом! Делов-то страсть! Помню, что был Запайкин по фамилии, а имя забыл. — Зиновий…

— И зачем это только сюда с ребятами пускают! — восклицает он. — Здесь присутственное место… — Это вы, ваше благородие, действительно… Детскому сословию здесь не место, потому самая крикливая нация, — откликается купец. Но баба уже воет над ребенком, а тот так и заливается… — Эй, тетка, ребенка-то бы следовало дома оставить, — продолжает он. — Да не на кого, голубчик, не на кого. Неужто бы я на себя такую муку взяла? — отвечает баба. — Мы, прачки, изволите ли видеть… Все наши бабы на реку…

Конечно, в жизни товарищей были разные моменты. Случалось, что в одно и то же время у каждого оказывалось по совершенно новому пиджаку; одно время в комнате фигурировал великолепный чёрный сюртук, из хорошего сукна. Но все эти вещи были случайны и очень скоро сплавлялись в кассу ссуд или просто на толкучку. Висевшие же на стене брюки были постоянным украшением комнаты. Они были совершенно необходимы, это было признано раз навсегда, и поэтому судьба их была обеспечена. Камзолин проснулся на диване,…

— Да? Представьте, я тоже только семь рублей могу… Так именно и искал. — Трудно найти такую! — заметил я. — Я вот уж третий день шляюсь. Совсем нет маленьких комнат. — Третий день? А я уж неделю взлетаю в пятые этажи… Послушайте, вот идея! А впрочем, извините, вы… вы студент? — Да, я студент. — Какого курса? — Я только что поступил. — А на каком вы факультете? — Я поступил на естественный. Но потом переменю. Может быть, медиком буду… — Гм!.. представьте. я тоже. Так что, выходит,…

— Да, так я того, Леля… гм… — бормотал он, глядя на часы. — Мне нужно торопиться на вокзал… — Скажите, пожалуйста, какие нежности!.. Я предчувствую, что ты его притащишь к нам, и предупреждаю вперед, что совсем этого не желаю. У нас не постоялый двор… Радостное настроение Авдея Семеныча как-то сразу погасло. Ведь он уже вперед уступал гостю свой кабинет. Пусть бы пожил, недельки две можно было бы и потесниться. Но у Елены Павловны были специально петербургские нервы, и она не выносила присутствия…

— Много слышал о вас… да… — шепеляво говорил Иннокентий Павлыч, тогда еще молодой, но уже обрюзглый от полноты человек. — Да, много… Мне будет приятно работать вместе с вами… да. Близкими людьми к владельцу тогда были один остзейский барон и польский граф без титула. Насколько добродушно отнесся сам владелец к своему заводскому самородку, настолько высокомерно встретили его эти приспешники. Они даже не подавали ему руки, и Сократ Иваныч сразу понял, какую борьбу ему придется вынести с этими случайными…

— О Мансветове. — Да, да… Извините, захлестывает у меня иногда, потому что и стар, и дряхл, и обременен летами… Говорил уж я, кажется? Да, так о Георгии Самсоновиче речь идет. Был такой случай у меня. Я смотрителем каторги был, так раз ночью и докладывают, что в общей камере произошло убийство. Конечно, сейчас следствие, розыски, но ничего обнаружить невозможно. Известно, каторжные… На следующий день вызываю к допросу всю камеру. Следствия у нас производились тут же, в конторе. Ну, выстроили в…

— Не избывай постылого, матушка, приберет бог милого, — ворчала ведьма. — Вот вы всегда так, маменька: сами накликаете беду. Недавно опять проклинали невинных младенцев… — У, змееныши… — шипела ведьма, страшно ворочая своими мутными глазами. — Мало их проклясть… да. Надо было случиться так, что и Коля и Варя действительно умерли, умерли от тех безжалостных детских болезней, бессмысленных и обидных, как самая величайшая несправедливость. Еще накануне шалун Коля за общим чаем с удивительной ловкостью…

Поднятый разговор об экспедиции, затеянной председателем земской управы Костылевым, как доктор и предчувствовал, закончился следующим супружеским диалогом: — С нами примет участие Люстиг, — вскользь заметила она. — Не может быть? У него блуждающая почка… Это не целесообразно… Виноват, я только теперь догадываюсь, для чего ты сшила себе зеленую фланелевую мужскую блузу… — Оставь, пожалуйста… Ты ничего не понимаешь. У тебя всегда найдется какой-нибудь паллиатив… Образование Дарьи Гавриловны…

— Уж Гаврила Семеныч знает, он всю округу наскрозь знает… — Чего же тут не знать? — скромно отзывался Гаврила Семеныч. — Всем известно, слава богу… Кто не знает, отчего разорились Курчаевы? И очень просто… У них золото шло гнездовое, а они разведку закатили по всей россыпи шахматом. Ну, где шурфом-то угодишь прямо на гнездо?.. Бились-бились, денег издержали уйму, а под конец и обессилели. Тыщ пять проработали, а потом едва за пятьсот рублей продали прииск. Мелькову. — А тот близко восьмидесяти…

— Еграфу Палычу сорок одно с кисточкой… Эх, сосед, айда ко мне в помощники: я ничего не делаю, а ты помогать мне будешь! Сохранить свое достоинство при таких обстоятельствах довольно трудно, и Ковшов должен был ругаться. — Острог-то давно о тебе плачет, Никешка… Мотри, не ошибись: только даром время проводишь в своей избушке. — А, вы Еграф Палыч, слава богу, мучки аржаной возик купили… — не унимался Никешка. — Где господь железка пошлет, где бревешко подвезут даром, где что, а хорошему человеку…

— Отчего ты не заведешь себе ружья? — несколько раз спрашивал я у Мизгиря. — Сколько бы добыл себе дичи… — Не люблю, — коротко отвечал Мизгирь. — Да отчего не любишь? — А так… неподходящее дело. Сколько я ни добивался более обстоятельного ответа, но ничего не мог выпытать. В своей даче Мизгирь знал каждый уголок, каждое дерево, каждый камень и мог пройти ее из конца в конец с завязанными глазами. Вообще в нем было много качеств настоящего лесника, начиная с необычайной способности ориентироваться.…

Конечно, Калачиков согласился, и они отправились в дорогу вместе. До Степной ярмарки было дней пять пути, но зимой эта дорога легкая, а шубы у Максунова, как печи с герметическими заслонками. Одел он и Калачикова, который щеголял в сак-пальто с барашковым воротником. Едет Максунов и все жалеет своего невольного спутника. Приехали в Степную, — Максунов по своим делам, а Калачиков опять место ищет. Искал-искал, ничего не нашел. И Максунов за него хлопотал — ничего не выходит. Такой уж, значит, незадачливый…

Скажыце мне, прашу вас, чаму, калі глядзіш на Бузю, успамінаеш «Песню песняў»? І чаму, калі вучыш «Песню песняў», у думках з'яўляецца Бузя? 5 Рэдкі перадвелікодны дзень. Ясны, светлы. Цяплынь на дварэ. — Пойдзем? Так звяртаецца да мяне Бузя, і я адчуваю, што ўвесь гару. Мама не пашкадавала нам арэхаў. Поўныя кішэні арэхаў. Яна, аднак, узяла з нас слова, што мы не будзем цяпер, да ўрачыстай трапезы, гэтыя арэхі грызці. Гуляць у іх — колькі душа папросіць. Мы ідзём, арэхі пастукваюць. На…

«Благодарствуем, благодарствуем», — казалось, кричали они, приветствуя хриплым карканьем странного монашка. — Это будет святой вроде святого Франциска, — говорил о нем настоятель монастыря падре Кирку, который днем пил горькую, а по ночам, плача, истязал себя за греховную слабость. Но однажды падре Топес впал в смертный грех. А случилось это вот как. Раз, в начале апреля, когда монашек стоял у своего окна, любуясь голубым небом, по которому плыли легкие облачка, похожие на розовые лепестки,…

— Мне сказали, что вы покупаете старинные рукописи. Антиквар взял с прилавка очки, надел их и неторопливо оглядел покупателя с головы до ног. — А какие у вас рукописи? Посетитель расстегнул портфель и достал небольшой, в четверть, листок голубоватой, просвечивающей бумаги. Листок был исписан короткими строчками, много раз перечеркнутыми, профиль в колпаке нарисован в разных местах среди начатых и брошенных вариантов. Если верно, что в почерке, как в характере, есть неизменные привычки,…

Ее пошедшая под откос жизнь, ее пропитанное кислым мужицким запахом тело, теплая сперма, стекающая сейчас по ее ногам – все, все, все, все будет совсем, совсем, совсем зря. – Хорошие у тебя пирожные. – Кушайте еще. – А ты что же? – Не хочу пока, Григорий Ефимович. Кушайте вы. Он тщательно прожевывал каждое из пирожных, а потом глотал с этаким омерзительным гулким звуком. Гуммм – и еще один эклер проваливался вовнутрь. Он проглатывал, стряхивал крошки с редкой бороденки и брал следующий. А она…

Еще Алекса прозвали Мясником – но вовсе не потому, что его главное оружие – топор, просто он как-то упомянул, что первым местом его работы был мясоразделочный цех в мюнхенском супермаркете. С другой стороны, как еще можно называть рослого двухметрового детину с квадратной арийской мордой, как не Мясником? – Что тебе приготовить на обед? – Хелен подходит сзади и гладит Алекса по плечу. – Хочешь сказать – «курятину или курятину»? – Алекс оборачивается в ухмылке. Два соседних участка, где когда-то…

– Предписания надо исполнять, – буркнул Федор, – если они не мешают работать, конечно. – Как это у вас говорится – тише воды, ниже травы? Я постараюсь быть именно такой, – сообщила журналистка. – Когда отправляемся на задание? Вздохнув, Федор сказал: – Скоро. – Понимаете, у меня есть желание добиться не буквы закона, а осознанного взаимодействия, – жизнерадостно прощебетала Шила Белура. – И как вы себе это представляете? Федор стоял ко мне спиной, и физиономию его я не видел, но в голосе бугра…

- Нет-нет! Погодите! Без доклада нельзя! - услышал я голос секретарши за дверью. - Ой, да отстань! В следующую секунду двери распахнулись настежь, и в кабинет ворвалась высокая загорелая девушка с пышной гривой чёрных волос. Стуча своими высокими каблучками по паркету, она шла прямо ко мне. Следом за ней семенила невысокая пухленькая секретарша, пытаясь поймать гостью за локоть. Забавная смесь... - Ливви! - Латиша бросила передо мной свою маленькую сумочку. - Прикажи этой... вот ей меня…