Проза

– Я вовсе не обманываю, – запротестовал Сунь У-кун. – А говорю сущую правду. – Куда же ты думаешь отправиться? – снова спросил Сюань-цзан. – Еще в древности люди говорили, что «всякая помощь исходит от моря», – отвечал на это Сунь У-кун. – Так вот я и думаю отправиться к Великому Восточному морю, объеду три острова небожителей [2] и десять материков, побываю у бессмертных духов и мудрых старцев и попрошу у них средство для оживления умерших. Ручаюсь вам, что дерево оживет. …

И с этой минуты все покатилось симфонической лавиной, сминающей, сметающей на своем пути их прошлые чувства, привязанности и любови – все то, чем набиты заплечные мешки всякой судьбы… Он нагнал ее в фойе, у гардероба: – Простите, н-не расслышал ваших… – Неважно, я только хотела уточнить… – Позвольте, я п-помогу вам пальто… – Да не надо, спасибо, нет, постойте, там шарф в рукаве, шарф… Ее растерянные руки, не попадающие в рукава поданного им пальто, и его беспризорные руки, неловко коснувшиеся…

— Bonjour, mon ieur! Приезжий не ответил. Он прошел через всю комнату, мимо новенькой металлической стойки, к открытой двери, за которой сидела женщина неопределенного возраста, лет так около сорока, и поглядывала на него поверх шитья, лежавшего у нее на коленях. — Bonjour, madame, — сказал он. — Dormie, madame? [1] Женщина окинула его быстрым спокойным взглядом. — Ce'e t ca, mon ieur, — ответила она, вставая. [2] 1 Переночевать, мадам? — искаж. фр. …

Подошёл дворник Степаныч, глубокомысленно свернул цигарку и неожиданно завёл с Волькой солидный разговор, как равный с равным. У мальчика от гордости и счастья слегка закружилась голова. Он с уважением отозвался о сложности дворницкой профессии, потом набрался духу и пригласил Степаныча в гости на новую квартиру. Дворник сказал: «Мерси». Словом, налаживалась серьёзная и положительная беседа двух мужчин, когда вдруг из квартиры раздался раздражённый голос матери: — Волька! Волька!… Ну куда девался…

– Ну, танцуете, – напомнила Марьяна. – Да. Рука жесткая. Голова мелкая, как у породистого коня. Пахнет дождем. – А где он под дождь попал? – Ну какой дождь в ресторане? Ты странная. Свежестью пахнет. В смысле – ничем не пахнет. Стерильный. Чистый. Но в глазах что-то не то. Шьет глазами влево, вправо, соображает… – Плохо, когда не смотрят в глаза, – согласилась Марьяна. – Я этого терпеть не могу. Как будто курицу украл. – Да мне вообще-то было плевать – куда он смотрит. У меня тогда депрессия…

Вступление I. ПАСТОР Наконец-то пастор поднялся на церковную кафедру. Прихожане подняли головы. Явился все-таки! Стало быть, в это воскресенье он отслужит обедню, не то что на прошлой неделе и много-много воскресений тому назад. Пастор был молод, высок ростом, статен и ослепительно красив. Если бы водрузить на голову этого человека шлем, опоясать его мечом и надеть на грудь кольчугу, его можно было бы изваять в мраморе и дать скульптуре имя прекраснейшего из афинян. Пастор обладал…

— Что, стойки-то у него пошли? — Пошли. — Значит, кузов менять. — Менять. — Значит, кузов в металле тысяча шестьсот, да поди его еще достань… — Да, дела… Бывает, знаете ли, стоит вот такая спокойно-рассудительная, туповато-любопытная толпа, но вдруг налетит какой-нибудь весельчак или пьяненький и всех как-то растормошит, разбередит болото. Здесь, видно, такого поблизости не было. В другое время я, быть может, внимательнее присмотрелся бы к этим людям, подумал о причинах их вяловато-сыроватопрочноватого…

Лили больше не смотрела по сторонам, лишь иногда поднимала глаза и мгновенно опускала, словно взглядывала на что-то неприличное. Не было больше Петербурга, был военный Петроград, несчастный, заросший травой, ободранный, без ярких вывесок и огней, растерянный, будто застыдившаяся наготы красавица. Содрали вывески, а булочников, портных, бакалейщиков вымели вон. Лили и сама бы с радостью вымелась вон. Сразу после Октябрьского переворота отец отпустил почти всю прислугу, а остальные слуги после его…

Обострения болезни все чаще укладывали ее в постель – на длительное время. Возле была верная Надя, рвалась, тянулась из последних силенок – лишь бы Оленьке стало получше! Но болезнь неумолимо прогрессировала. Температура почти постоянно была повышенной. Оля лежала, бездумно глядя в потолок, безразличная ко всему окружающему. Однажды лучиком надежды промелькнуло сообщение, вычитанное в медицинском журнале. Оказывается, при такой, как у нее, болезни все же делают операции – разрезают гнойники. Правда,…

— Ладно, не скромничай, — скрежещет короед. — Зато предсказания из твоего романа по всему Интернету цитируют. Кто-то внутри меня собирается разомлеть от услышанного. Но я беру эту внутреннюю гниду за жабры и хорошенько скручиваю. Нельзя, нельзя. С издателями надо как с мертвыми, только наоборот — либо плохое, либо ничего. — А ты в курсе, какой гонорар был за тот роман? Мне за одну подтирочную статью в «Плейбое» заплатили больше. Да и вообще, с фантастикой я… — Отстой, однозначно! — радостно…

Потом услышала, как она поёт их под гитару: Эти дома без крыш Словно куда-то шли… Фея Новелла умеет одушевлять неодушевлённые предметы, а точнее, умеет открывать в душном доме приземлённой души форточки в Небо. Вообще песенное творчество Новеллы Матвеевой - замечательная страница в истории авторской песни. Помню её вечера в битком набитых залах, где она с гитарой, проникновенна и необыкновенна. Поклонники и поклонницы бисируют, не уходят, а она поёт и поёт. Сегодня, говоря об авторской…

Гари те были велики, были они чудовищны. Но дым от них едва ль достигал ноздрей первосвященников синодальных. – Жалеть ли их нам? – говорил Феофан Прокопович и отвечал за весь Синод: – Не стоят они и слезинки нашей… Ибо убытки души заблудшей сильнее всех иных убытков в осударстве русском! Ропот же всенародный тогда утишали через — «ХОМУТЫ, притягивающие главу, руки и ноги в едино место, от которого злейшего мучительства по хребту кости лежащие по суставам сокрушаются, кровь же из уст, из…

– Господи, Господи, – прошептал еле слышно. Он утер подбородок ладонью. Белоглазый криво усмехнулся, проблеснули желтые прокуренные звериные зубы. – Бурдуковский! Тащи бабу сюда. Будем начинать. Сначала пусть баба поглядит, чем заканчивается предательство мужей. Из юрты выволокли за ноги расхристанную, распатланную, в разорванном в клочья платье молодую женщину. Под солнцем дико, страшно светился белый голый живот, золотом переливались волоски меж раздвинутых окровавленных ног. Грудь вся в…

Степан Степанович и сам не любил пререканий. - Решим так,-сказал он.-Куда захочет-туда и пойдет. Сумеет-пусть поступает. Нянькой не буду. Я, слава богу, без нянек вырос. Скобочки густых бровей Нины Владимировны полезли кверху. - Вырос! .. Теперь не то время. Сейчас диплом нужен. - Диплом не щиток-им от жизни не прикроешься. Нина Владимировна стала спорить и горячиться. Но Степан Степанович, не проронив больше ни слова, надел шинель с темными полосками на месте погон, каракулевую папаху…

В этом проявляется явная самобытность русской культуры и русского ума. (Другой несомненный аспект — связь с Востоком, особенно с Индией.) Однако этот процесс русского самопознания, русскоискательства только начат в исторической России. Такое искательство не раз — в разной форме — отмечалось глубокими наблюдателями; в частности, Рудольф Штейнер [1] отмечал, например, что русские еще не знают (в полной мере) собственной души, и реализация Русской Души — дело будущего (в историческом смысле, конечно).…

Дерево было метров двадцати высотой, на самой верхушке его гнездились вороны, а пониже, на более толстых ветвях, виднелись останки «хижины Тарзана», выстроенной детскими руками задолго до моего рождения. В архивных аэроснимках британских военно-воздушных сил и в рассказах деревенских старожилов эвкалипт предстает как живой, но сегодня о нем напоминает лишь необъятный пень. Дата его срубки выжжена на могучем боку, как день смерти на кладбищенском мраморе: 10 февраля 1950 г. Моше Рабинович, человек,…

Бабушка и мать, конечно, против Абакана. Отец сдает: «Надо поискать где поближе». «Поближе» — значит к Белоносихе, на спичечный завод. Но туда редко удавалось поступить. Обыкновенно там было переполнено рабочими, и работали они задаром. На мельницах тоже ничего не было. Оставалось «пытать счастья» в «городе». (Так безыменно звался Екатеринбург.) Отец недели на две, на три исчезает из дому. Мать усиленно работает днем и ночью, вконец изводит глаза: плетет широкие кружева или вяжет узорные чулки…

— Сколько? — спрашивает он. — Двадцать рублей, — отвечает мальчишка. — Ого! — говорит гражданин. — За что же столько? За красоту? — А что? — хладнокровно говорит мальчишка. — Хорошая елка. Большая во. — Все-таки двадцать — это чересчур. — Ищите дешевле. Ваше счастье, что такую нашли. — Счастье, положим, обоюдное, — говорит гражданин, подавая две серенькие бумажки. — Ладно, пользуйся. Мальчишка берет бумажки с оскорбительным пренебрежением. Он презирает чудака, выбросившего такие деньги черт…

Окна же своего номера люкс она распахнула потому, что эта октябрьская ночь, открывшая художнику и свою красоту, и свое безобразие, была чрезвычайно жаркой, что в это время года для Лондона достаточно непривычно. Ни открывавшийся из них вид на исторический сад Тсмпль, ни излюбленный лондонскими самоубийцами мост темной громадой написавший над освещенными железнодорожными стрелками, ее не интересовали. Она просто скучала в обществе своей подруги и неизменной компаньонки Лизы Ла Джуффриа, которая вот…

Михайло молчит, утонув в пиве. — Только мелочное все это, что у меня есть, — продолжает Гриша. — Не по размерам, а просто так, по душе… Мелочное, потому что мысли у меня есть. Оттого и страшно. — Иди ты, — отвечает Михайло. — Тоскливо мне чего-то жить, Мишук, — бормочет Гриша, опустив свою квадратную челюсть на стол. — А чево? — Да так… Тяжело все… Люди везде, комары… Опять же ночи… Облака… Очень скушно мне вставать по утрам… Руки… Сердце… — Плохое это, — мычит Михайло. Напившись пива,…