Проза

Шагает по валам морским, И дом ей — океан. [2] (Бурные овации, и дерзкого удаляют с собрания.) Когда наш почтенный друг обратился с призывом к избирателям округа Многословия по случаю одного особенно славного своего триумфа, некоторые из его врагов предполагали, что даже он окажется в затруднительном положении в силу следующего, в сущности, незначительного стечения обстоятельств: двенадцать знатных и незнатных джентльменов, которых поддерживал наш почтенный друг, прошли в парламент, обязавшись…

Я понимал, что это не на шутку огорчает мистера Омера, и поделился с ним своими соображениями на этот счет. – Надеюсь, корыстен я не больше, чем всякий другой, – продолжал мистер Омер. – Посмотрите на меня! В любую минуту я могу задохнуться, а при таких обстоятельствах мне, на мой взгляд, уже не до корысти. Не до того, знаете ли, человеку, который чувствует, что ему вот-вот не хватит воздуха, да что там – уже не хватает, словно дырявым кузнечным мехам. А вдобавок этот человек – дедушка, – присовокупил…

До конца месяца и до конца года оставалось девять дней. Почтовый пароход, направлявшийся в Соединенные Штаты, должен был выйти из Ливерпуля первого числа будущего месяца — если позволит погода, — и я мог располагать этими девятью днями по своему усмотрению. Я принял это во внимание и решил заехать в одно место (называть которое нет нужды) на отдаленной окраине Йоркшира. Оно было дорого мне, потому что именно там я впервые увидел Анджелу в одном фермерском доме, и я испытывал грустную радость при…

Я. Рядом с Цезарем, Марком Аврелием, Сократом. Он. Нет. Я бы лучше чувствовал себя подле Диогена и Фрины. Я бесстыдник, как первый из них, и с удовольствием бываю в обществе особ вроде второй. Я. Хорошо ли вы чувствуете себя? Он. Обычно – да, но сегодня не особенно. Я. Что вы! Да у вас брюхо, как у Силена, а лицо… Он. Лицо, которое можно принять за противоположную часть тела. Что ж, от печали, которая сушит моего дорогого дядюшку, его милый племянник, очевидно, жиреет. Я. Кстати,…

Заговорил третий: — Давно прикована моя душа к миражу симфоний, и я боюсь очнуться. Мне внятна всякая гармония — от лиры Терпандра [4] до мощного взлета оркестровой фантазии Вагнера. В мои пророческие минуты мне брезжил идеал. Как древний философ, я слышал музыку сфер. Все шорохи созвучны, все отзвуки сливаются в аккорды. Весь мир способны вместить мои хроматические гаммы. Трепетание луча рождает гимн, шелест леса будит в моей душе свой отклик, свою мелодию. И грохот бури, и птичье пение — все…

Каждый оборот колеса сопровождался новым вопросом: "Как по-немецки «армия»?… Как спросить, где ванная?… "Как будет «мне плохо»?… «хорошо»?… «тарелка»?… «брат»?… «ботинок»? Мои флегматичные инструктора утомились, и один из них протянул мне брошюру, изданную с целью облегчить солдату в окопе овладение немецким языком. «Там нет нескольких первых страниц», – объяснил жертвователь, когда я спрыгнул с грузовика перед кирпичным фермерским домом бургомистра. «Пошли на самокрутки», – сказал он.…

Но вернемся снова к моему профессиональному опыту. Я заработала первой рецензией один фунт десять шиллингов и шесть пенсов и на эти деньги купила персидского кота. А потом меня разобрало честолюбие: кот это, конечно, очень хорошо. Но кота мне мало. Я хочу автомобиль. Вот так я и стала романисткой. Потому что, как это ни странно, за увлекательную историю люди готовы вознаградить вас автомобилем. А еще страннее то, что, оказывается, самое приятное на свете — рассказывать истории. Это гораздо приятнее,…

Читая эту книгу, мы видим, что вечные и, действительно, незыблемые ценности не стоят на месте, приколотые, как экспонаты, по научным рубрикам. Они – перемещаются в литературном ряду и в читательском сознании и, случается, входят в состав позднейших проблематичных свершений. Куда они поплывут, как повернутся завтра, никто не знает. В непредсказуемости искусства – его главная сила. Это вам не учебный процесс, не прогресс. «Родная речь» Вайля и Гениса – это обновление речи, побуждающее читателя, да…

Он носился с такой силой, словно его толкал вперед какой-то смерч безумия. Попав в царство девственной природы, он, казалось, и передвигается уже по-звериному. Наконец сквозь собачий лай стал пробиваться шум водопада. Один из взрослых сказал: — Уже близко… Солнце слепило. Небо было ясным. Со склона холма я глянул вниз. В глубокой впадине, зажатой двумя горными уступами, виднелась густая чаща острых, режущих глаза листьев осоки; оттуда поднимался сухой, щелкающий шум. — Вот она, осока… — Да,…

Одарите живое существо всем бесполезным и отнимите у него все необходимое – и вы получите гамена. Гамен не лишен художественного чутья. Однако, к крайнему нашему сожалению, классический стиль не в его вкусе. По природе своей гамен не очень академичен. Так, например, мадмуазель Марс пользовалась у этих юных, буйных театралов популярностью, сдобренной некоторой дозой иронии. Гамен называл ее «мадмуазель Шептунья». Это существо горланит, насмешничает, зубоскалит, дерется; оно обмотано в тряпки,…

Энди был польщен, что я помню его. Это был талантливый уличный жулик, и, что важнее всего, он уважал свое ремесло и довольствовался тремястами процентов чистой прибыли. Он имел много предложений перейти на нелегальную торговлю наркотиками, но никому не удавалось совратить его с прямого пути. Мне нужен был компаньон, мы переговорили друг с другом и согласились работать вместе. Я сообщил ему о положении вещей на Рыбачьей Горе, как трудны здесь финансовые операции ввиду вторжения в политику касторки.…

Видишь там, в уголке, кипу печатных брошюрок? Так вот, имей в виду, что это золотые россыпи. Я тут на днях стал было распродавать их, но через два часа должен был прекратить торговлю. Почему? Меня арестовали за то, что я застопорил уличное движение. Люди дрались из-за каждого экземпляра. По дороге в участок я успел продать десяток полисмену, который меня вел. Но после этого я их изъял из обращения. Не могу, понимаешь, просто так брать у людей деньги. Хочу, чтобы они хоть немножко подумали, прежде…

После уплотненного обеда Джон Гопкинс сидел в своей квартире строгого фасона, тесной, как перчатка. Он сидел на каменном диване и сытыми глазами разглядывал «Искусство на дом» в виде картинки «Буря», прикрепленной кнопками к стене. Миссис Гопкинс. Вялым голосом жаловалась на кухонный чад из соседней квартиры. Блохастый терьер человеконенавистнически покосился на Гопкинса и презрительно обнажил клыки. Тут не было ни бедности, ни войны, ни любви; но и к такому бесплодному стволу можно привить эти…

Наверху хрипит дверь, точно прокашливаясь. Она возвращается. Он садится возле пустого очага и рассматривает почерневшие кирпичи, чтобы хоть на миг оставить мысли о ней, о ее торопливом почерке в письме, что лежит у него в кармане. Последний раз он был здесь, в поместье, год назад. И вот всего несколько минут назад он проскакал по аллее к дому, и вихрь скачки взметал за его лошадью ветви деревьев. У него до сих пор захватывает дыхание — наверное, от спешки или от быстрой езды. Он слышит за дверью…

— Нет, что вы, — отмахнулась я. — Чесать языком — это я еще могу, но царапать пером — увольте. — А вы все же попытайтесь. Мне кажется, что вышло бы весьма любопытно, — горячился он. — Представьте, будто бы пишете письмо на двух-трех страницах. Ведь с письмом вы справитесь? — Ну, письма я все же могу писать, но из меня выйдет неважный сочинитель. Да я об этом и не думала, — возразила я. — Все же напишите-ка мне письмо, если у вас появится такое желание. Юмико и Хироси вернулись в Токио раньше…

Джон Рэй, д-р философии Видворт, Массачусетс 5 августа 1955 года Часть I – 1 - Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та. Она была Ло, просто Ло, по утрам, ростом в пять футов (без двух вершков и в одном носке). Она была Лола в длинных штанах. Она была Долли в школе. Она была Долорес на пунктире бланков. Но в моих объятьях она была всегда: Лолита. …

— Вы меня знаете? — спросил покупатель. — Ну как же. Вы ведь адвокат Мазхар-бей! Вот, прошу вас! Мазхар взял в руки перстень и, поворачивая его в руках, долго любовался игрой искусно гранённого камня. Он мысленно примерил перстень на тоненький палец жены и спросил: — Сколько это стоит? — Ведь мы не будем торговаться, эфенди? — Вполне возможно, — сдержанно проговорил Мазхар-бей. — Это особенный перстень, эфенди. Он принадлежал когда-то султану. Можете не сомневаться. Впоследствии он достался…