Проза

Милая Инеска несет моему мужу чай с пирогом и свежие газеты. Я могу быть почти спокойна. Влетает Кетошка с полными пакетами мандаринов, орехов и чурчхелы – подарки грузинской родни. Мы пробуем щедрые дары прекрасной Грузии и как-то отвлекаемся и примиряемся друг с другом. Пока… Кетошке бояться нечего – она самая плотненькая, мягко говоря. И лапа у нее тоже будь здоров. Так что претендовать она может на косметику, цацки, духи и кастрюли. Ей легче. Инеска тоже везука. У нее сорок второй размер…

Кроме необычного и красивого имени, у Инги были распущенные светлые волосы, перехваченные эластичной фиолетовой лентой, лаковые туфельки с пряжкой. И еще – полное презрение к одноклассникам мужского пола. Посадили новенькую с Ниной. Та была счастлива, но тщательно это скрывала. На большой перемене все сорвались в столовую. Все, кроме Инги. Из класса выходить она, похоже, не собиралась. Инга вытащила из портфеля румяное яблоко и зашелестела фольгой от шоколадки. – А обедать, – робея, спросила…

Когда выяснилось, что занятия в нашей группе будет вести Николай Иванович, мы расстроились и испугались: слава об этой преподавательнице шла очень нехорошая. Прозвищем из мужского имени-отчества она была обязана не своему оголтелому феминизму, а всего лишь привычке к месту и не к месту упоминать русского титана хирургии Пирогова, причём каждый раз произнося имя полностью: «как сказал Николай Иванович Пирогов», «Николай Иванович Пирогов впервые в мире» и прочее в том же духе. Впрочем, это была не…

Но, тем не менее, он собрался с мыслями, и начал готовиться к аду в виде проверки и Абаддону в лице главного проверяющего. Свой день он решил начать как обычно: балкон – кофе – сигарета – душ. Где-то к восьми часам он был готов. Ровно в восемь двадцать он вышел, все по расписанию. Прошел, как обычно, мимо невзрачных бетонных стен, какой-то иностранной лавки, надписи на гараже (надпись сильно выцвела, что указывало на ее ценность, и было видно лишь конец выражения «… с нами Бог») до трамвайной остановки…

Наконец, Вадим, после долгих препирательств, сдался: – Да черт с тобой, езжай. Только предупреждаю, делай что хочешь, но нам не мешай … Татьяну посадили на заднее сиденье их «Лады», придерживать сумки с продуктами. Даже сын в дороге выполнял более важную миссию, сидел на переднем сиденье и держал удочки. Этим как бы подчеркивалось ее в этой поездке второстепенное значение. От дачного поселка до озера ехать где-то пять-шесть километров грунтовой проселочной дорогой, проложенной в густом березово-осиновом…

– Это дом, – уверенно говорю ей я, – маленький домик с крышей, у него дверь и… крыльцо. – Он похож на ваш? – спрашивает она, и я чувствую, как волна ужаса опять окатывает меня с ног до головы. Наш Дом… Развороченные стены с дырами вместо окон, груды извёстки и кирпича возле дверей – вот каким в последний раз я видела этот дом… – Наш дом… большой… был, – тихо отвечаю я крутя в руках фигурку, – мы жили в общежитии… –Общежитие? Невзрачное серое здание? – уточняет она. – Нет! – отвечаю…

Сердце стучит в груди в бешеном ритме, мозг совершенно отключен от посторонних проблем, ясность мысли неимоверная! Дрожащие ранее в различных ситуациях руки становятся как точные аппараты или приборы, работающие без сбоев как отлаженные точные манипуляторы роботизированных механизмов. Осень постепенно входит в свои права. Все больше желтых листьев на ветках, на асфальте, на земле… Минута затишья, которая может "взорваться" бешеной работой или продлиться несколько часов… До окончания смены…

– Сдурел?! При чем тут поцеловать? Ты должен мне о себе что-нибудь рассказать в ответ на мою откровенность. – А-а. Ну что рассказывать? Все обычно – мать отец. Я, кот. Дед с бабушкой, два комплекта. – Понятно. – Видишь, ничего интересного. – Ну, все-таки что-то. А кот какой? Серый? – Можно сказать, серый. – Смешно! Что значит «можно сказать»? А на самом деле? – На самом деле серый. С белым. – Васька? Барсик? Тимофей? Мурзик? – Стасик. – Шутишь? – Да нет, правда. Стасик.…

– Ну, тогда поехали! – подытожил я. – Сейчас я ему позвоню, он сказал, что через час примерно будут в городе уже. Через полтора часа произошла встреча. Мы подъехали с Сергеем на «мазде» в ус-ловленное место на въезде в город и с полчаса общались с менеджером и владельцем фир-мы. Разговор вышел банальный. Первое время гости жались и пытались выторговать себе лучшие условия сотрудничества. Минут за десять я понял, что владелец фирмы в бизнесе ноль, и все усилия направил на менеджера. Тот мялся недолго,…

В магазин вошел пожилой мужчина в ветровке с надписью «Ветеринарная клиника». – Эндрю, собака готова? – спросил он. – Стойте! – закричала Реутова. – Я ее забираю! Сколько денег надо? Выписывайте счет. И Эндрю, и Майкл повеселели. – Замечательный пес, – зачастил ветеринар, – умный, добрый, будет вам лучшим другом. – Сделаю вам хорошую скидку, – засуетился Эндрю. – Когда вы уезжаете? – Через две недели, – начала Валя и призадумалась, – в гостиницу меня с ним не пустят. – Подержу его…

Но!.. Именно тут и стали происходить вещи, не предусмотренные боевым уставом. Все началось с того, что полковнику Сидорову вручили телеграмму примерно следующего содержания: «Передайте, пожалуйста, Коле, что через две недели я выхожу замуж. Целую. Машенька». Полковник долго морщил лоб, силясь понять, кого именно целует неизвестная ему Машенька. Потом он спрятал телеграмму и постарался о ней забыть: в данный момент рядовой Коля учился подрывному делу. Практическая часть – «Подрыв моста из подводного…

В середине пятидесятых «Серебряный метеор» стал одним из самых известных и популярных поездов. В 14 часов 50 минут он отправлялся из Нью-Йорка и уже через три с половиной часа прибывал в округ Колумбия. После небольшой стоянки «Серебряный метеор» снова отправлялся в путь, чтобы на следующий день, ровно в четыре пополудни, высадить пассажиров на железнодорожном вокзале в Майами, Флорида. Через небольшой городок Талманн, расположенный в нескольких милях к западу от переезда, где остановилась сейчас…

Горенштейн умер в 2002 году за две недели до своего семидесятилетия. За пятнадцать прошедших лет его «место» почти не изменилось: статус классика он обрел при жизни, когда в начале девяностых вышел его русский трехтомник и была поставлена пьеса «Детоубийца» (а в 2014 году и «Бердичев»), – любой, кто прочел «Место» и в особенности «Искупление», в этом статусе не сомневался. Горенштейн – человек ниоткуда, и биография его – при внешней стандартности – нетипична. Всю жизнь он существовал не только…

Притаились фашистские солдаты. Сигнала ждут. Нет-нет, на часы посмотрят. Вот два часа ночи. Два пять. Два десять. Двадцать минут до двух тридцати осталось. Пятнадцать, десять минут осталось. Десять минут, и тогда… И вдруг! Что такое?! Не могут понять фашистские солдаты, что же вокруг случилось. Не от них, не со стороны фашистских позиций, а оттуда, от русских, прорвав рассвет, огненным гневом ударили пушки. Покатился смертельный вал. Вот подошел к окопам. Вот заплясал, закружил над окопами. Вот…

В 1829 году директор Кассельской библиотеки скончался; его место, конечно, по всем правам и справедливости должно было бы перейти к Якобу Гримму; но ему был предпочтен чужеземец, не заявивший себя никакими заслугами, и оба брата Гримм, оскорбленные этой вопиющей несправедливостью, нашли себя вынужденными подать в отставку. Само собою разумеется, что братья Гримм, в то время уже успевшие приобрести себе весьма громкую известность своими трудами, не остались без дела. Якоб Гримм был в 1830 году приглашен…

И как только поросенок хотел завизжать, вор быстро завернул его в одеяло и тихонько вышел с ним из сарая. Вот поросенок визжит и барахтается в одеяле. Но его крики хозяева не слышат, потому что это было толстое одеяло. И вор очень крепко завернул поросенка. Вдруг вор чувствует, что поросенок не двигается больше в одеяле. И он кричать перестал. И лежит без всякого движения. Вор думает: «Может быть, я очень сильно закрутил его одеялом. И может быть, бедненький поросенок там задохся». …

Литература для молоденькой Люли была объектом изучения! Втайне же она любила раннего Горького. Но так вышло, что Люля, наивная, серьезная и совершенно невинная девушка, забеременела в день своего рождения, 23 августа 1937 года, на даче в Серебряном Бору. Я в детстве слышала своими ушами, что она сказала нашей пузатой, на восьмом месяце, дворничихе Гране, которая пожаловалась, что долго не могла забеременеть. Мы стояли в воротах, и мама засмеялась, показывая на меня: «А я вот с первого раза…»…

– Что главное ты видишь в булавке? – спросили его. – Острие. – Что примечательно в алмазе? – Сияние. – Но впредь ты должен ценить в алмазе не сияние, а лишь его бесподобную твердость, какой станешь обладать сам, и ты сделаешься острее булавки, дабы проникать в сокровенное душ… Скажи честно, ты хочешь повелевать людским стадом? – Хочу! – бестрепетно отвечал Поссевино… Впоследствии нунций Болоньетти писал о нем: «Платит клеветой за дружбу… проявляет жадность к деньгам и подаркам. Страшно…

Царь морской давным-давно овдовел, и хозяйством у него заправляла старуха мать, женщина умная, только больно уж гордившаяся своей родовитостью: на хвосте она носила целых двенадцать устриц, тогда как прочим вельможам полагалось только шесть. В остальном же она заслуживала всяческой похвалы, особенно потому, что души не чаяла в своих маленьких внучках – принцессах. Их было шестеро, все прехорошенькие, но милее всех самая младшая, с кожей чистой и нежной, как лепесток розы, с глазами синими и глубокими,…

Он посвящал свои силы этому занятию до пятидесяти семи лет. Затем, после острого приступа склероза, он решил посвятить остаток своей жизни нравственному возрождению мира. Он стал реформатором из реформаторов. В подражание блистательным усилиям Энтони Комстока [2] , в честь которого его внук получил свое имя, он нацелил внушительную батарею апперкотов и ударов по корпусу на алкоголь, литературу, аморальное поведение, живопись, патентованные лекарства и воскресные театры. Под влиянием той коварной…