Проза

— И в кого он пошел такой беспокойный? — И тихо, доверительно добавлял бы: — Социалист! И даже водку не пьет. Никогда мне не удовлетворить моего любопытства! Жалеть ли об этом? Вот и поезд мой, наконец, тронулся. Затряслись люди на полках. В окне закачались столбы. Чей-то ласковый бас произнес удовлетворенно: — Значит, поехали! — И добавил: — А в Магнитке, глядишь, и ужинать будем. Кончились мои праздные размышления. Стал думать о Магнитке, о деле, по которому еду. Но на полустанке, где…

Зовут моего героя Леонтий, и вспоминаю я о нем сейчас лишь потому, что фанатизм его основан на предмете, необходимом мне для этого рассказа. Он любит сидеть по-турецки на чем-нибудь мягком, например на диване. — Ты знаешь, откуда взялись славяне? — он спрашивает. — В такой же степени, как и ты. — Нет, дорогой мой, ты целыми днями думаешь о маркизете, а я тружусь. Леонтий, о чем бы он ни говорил, сворачивает на славян. Зацикленный. — Ты, — говорит он мне, — утратил ощущение народности.…

Именно так это началось. Поезд, монотонно покачиваясь, все глубже проваливался в песчаные каньоны, в кудлатые заросли можжевельника, в красноватые туннели измельчавшего соснячка. Неистовый весенний ветер, дурманящий озоном, врывался в вагон, разгуливал по пустому коридору. Усатый кондуктор дырявил серебристым компостером билет Витека. На груди его висел медный фонарь. Из заиндевевшей от карбида горелки сочился голубой огонек, едва различимый в эту пору дня. – Вы, как видно, студент. – Нет,…

Люди одобрительно зашелестели, как роща - осенней листвой. Все четверо суток автобус с сельчанами, - оформленными как две команды по керлингу, и две - по подводному плаванию, - ехал только ночью. Днем водитель съезжал в придорожные кусты, тщательно маскировал машину кустарником, и сельчанам велели особо не шуметь, и из автобуса не выходить. За четверо суток все они, как образно выразился Серафим, пережили еще одно турецкое иго. Многие даже жаловались, что стали меньше ростом. Но водитель был непреклонен…

Муж, видя, что жена финтит, — завел себе на стороне «зазнобушку». И повалилось хозяйство. И повалилась деревня. А когда деревни повалились — зачернел и город. Потому что не стало головы, разума и Бога. * * * Несут письма, какие-то теософические журналы (не выписываю). Какое-то «Таро»… Куда это? зачем мне? «Прочти и загляни». Да почему я должен во всех вас заглядывать? * * * То знание ценно, которое острой иголкой прочертило по душе. Вялые знания — бесценны. (на поданной почтовой…

Пирсу Моффету (ему тридцать шесть, [3] и он стоит на зимней горной дороге, неспособный в данную минуту двинуться вперед или назад, однако способный чувствовать, как катится под ногами в своем полете земной шар) припомнились дни детства в Камберлендских горах в Кентукки, когда они с двоюродными сестрами и братом взяли к себе волчонка, прятали в своих спальнях и пытались приручить. Неужели он действительно этим занимался? С какой стати он себя об этом спрашивает, если помнит, как прикасался к животному,…

Пассажиры у вокзала нанимали извозчиков. – Трудно поверить, что я на краю света. Это и есть Светланская? Значит, ваш Невский проспект… А куда теперь заворачиваем? На Алеутскую… боже, как это все романтично! Владивосток терялся в гиблых окраинах Гнилого Угла, там же протекала и речка Объяснений, где уединялись влюбленные, чтобы, отмахиваясь от жалящих слепней, объясняться в безумной страсти. Ярко-синие воды Золотого Рога и Босфора покачивали дремлющие крейсера; под их днищами танцевали стаи креветок,…

Что бы там ни говорили антропологи, биологи, физиологи о стабильности человеческой природы, он, Валентин Кравчук, знает: наш народ за последние двадцать-тридцать лет изменился ого-го! У Валентина на этот счет своя теория, которую он любит развивать в своем кругу. На трибуну с ней не вылезешь, в статью не вставишь, но как хороша теория! Все в ней объяснимо, все в нее укладывается. Суть ее такова: мы силой загнали в один угол три формации – феодализм, капитализм и социализм – и проживаем их все од-но-вре-мен-но!…

Просторная комната, по старинке служащая и гостиной, и столовой, и кухней. Сначала она замечает только детали. На старинной газовой плите греется вода в помятом алюминиевом чайнике. Тесаный камень, открытые балки, старая деревянная мебель. В углу старый черный телефон с крутящимся диском и скрученным проводом. Теперь она своими глазами видит, что в доме все сохраняется «как прежде», как Марк и говорил. Для нее же это означает, что дом неудобный, что здесь сознательно не хотят переделывать что-либо…

— Не будь педиком, Патси. Глотни вон лучше из бутылки. Где она у тебя? — бросил Гуди, утопив ногой педаль газа. На сей раз наш идиот практически заехал на территорию полицейского управления — кучка копов даже вывалила на улицу, чтобы поглазеть на обнаглевших недоумков, — но в этот момент Гуди выполнил лихой разворот. — Давай, Гуди, жми, черт тебя подери! — в один голос завопили мы с Патси, Норрисом и Джеко, когда машина опять подкатила к полудюжине участковых тупиц. — Давай же, дави на газ, жми!…

Наверное, она была плохая жена своему мужу, но ни он, ни его жизнь интересны ей не были. Совместное проживание казалось чем-то вынужденным, и сколько она ни пыталась убедить себя в том, что в мире миллионы бездетных семей и сотни тысяч из них счастливы, а если и несчастны, то совсем по другим причинам, к ней эти рассуждения не имели никакого отношения. Муж никогда не высказывал недовольства, он много и увлеченно работал, на выходные и праздники часто уезжал в лес и возвращался оттуда свежий и отдохнувший.…

Конечно, если бы я упал замертво, Эдди первый бы украл мои волосы, идеи у их корней, одежду, деньги, женщин, музыку, слова и репутацию. Потом начал бы рассказывать, что я совершал убийства. А потом он повесит на меня воспитание собак и отравление барсуков, пока я буду лежать в кружевном шёлке со скрещенными руками. Молясь в тёмном дальнем углу своей головы, чтобы мои глаза не распахнулись, а багровеющий рот не потребовал доказательств. Эдди сам не знал, что одержим, пока его зубы не выбило изнутри.…

— На четвёртом этаже офисы мистера Тэффи Атома. Глянь на визитку. Гигант берёт карточку, которая в его руке смотрится как почтовый штемпель на боку коровы. Сбивчиво читает: — Тэффи… Атом… частный… дефектив. — Детектив, болван — какой придурок станет рекламировать себя как дефектива? — А чё значит слово на «ч»? — Если верить Кэндимену, — проговаривается Туров, — а он самый образованный джентльмен среди моих знакомых, это значит скрывать свою деятельность, даже если она невинна. Один из самых…

Минут через пять вся свита вышла из вагона и направилась к вокзалу. Авксентьев шел в центре, между Якуниным и генералом Вишневским, раскрасневшийся на морозе, в распахнутом меховом пальто. Ну, как тут у вас, все спокойно? Заболеваний нет никаких? — живо интересовался. — Пока нет, — отвечал Якушев. — Если не считать единичных случаев… Это хорошо. Нам, господа, продержаться бы эту зиму… Но трудностей много. Очень много, — вздохнул премьер. Перед отъездом я разговаривал с военным министром; адмирал…

Ей было двенадцать, когда она познакомилась с одним человеком — закаленным солнцем и непогодой португальцем, на первый взгляд сухим и суровым, но полным внутреннего света и радости. Он повсюду с собой таскал кур, которые отличались невероятной, даже по куриным меркам, страстью ко всему блестящему: как мародеры в захваченной деревне, они жадно склевывали все яркое и сверкающее, что попадалось им на глаза. Затем наступал час расплаты: хозяин одним точным, как у хирурга, движением ножа вспарывал им…

И однажды, придя из школы, когда сестра ушла во двор гулять и дома больше никого не было, Ярослав снял со стены картину, поставил ее на диван, а на стул вместо мольберта водрузил картон и стал копировать "Лесные дали". Уже первые мазки обескуражили начинающего художника: ничего похожего на Шишкина не получалось. Неудача огорчила, но не повергла в отчаяние; напротив, она усилила удивление и преклонение перед большим талантом живописца. Вместе с тем рождалось глубокое уважение к чародейке-кисти…

Жан Пелуер положил книгу на место. Прочитанное хлынуло в него, как полуденный свет в комнату, когда открывают ставни. Жан и впрямь машинально подошел к окну и впустил в комнату приятеля дневной свет, затем еще раз перечитал жестокие слова. Потом закрыл глаза, снова открыл и уставился на свое изображение в зеркале: невзрачная физиономия жителя ланд — «ландурка», как дразнили его в коллеже, тщедушное тело, с которым ничего не смогла поделать даже все преображающая юность. Жалкий тип — таких спартанцы…

Сперва тот ничего не понимал: какая манишка? В голове кружились матовые электрические шары и стоял гулкий шум морского прибоя, словно к каждому уху были прижаты здоровенные раковины фасциолярии. Но помянутая манишка заставила все-таки припомнить вчерашний вечер, непутевый загул, брудершафт, поцелуи, пахнущие острыми соусами, и обещание приехать в гости к Дурову – куда? Позвольте, позвольте… Ах, боже ж ты мой! В Воронеж! В течение дня Б. Б. жадно глотал зельтерскую воду и сочинял фельетон для «Биржевых…

Но растерянные, опустошенные глаза Федорчука робко просили о поддержке. И хотя Старику не верилось, что кто-нибудь выберется живым из этой гиблой, изрезанной летними водами долинки, он бодро хлопнул парня по плечу и пошутил, как всегда добродушно и весело щурясь: — Дурило! Мы еще только начинаем. Неужели ты думаешь, что они, — тут он неопределенно ткнул пальцем в вербовые заросли, — полезут за нами на Эрльдагоускую тропу?.. Нет уж, брат, дудки, этот номер не пройдет!.. Федорчук…

В Университете штата Мичиган: большой специалист по средствам массовой коммуникации Майк Трауготт и Пичиз Томас, который любезно познакомил одного старого дурака со студенческой ночной жизнью, открыв ему двери туда, куда здравомыслящие люди предпочитают не соваться. В Чэпел-хилл: Конни Ибл, лексиколог, специалист по студенческому жаргону, автор книги «Сленг и социализация»; Дороти Холланд, чья «Учеба и личная жизнь» навеки вошла в золотой список литературы об американских студентах; Джейн Д. Браун,…