Русская классическая проза

Идем к стоянке машин. Дура Мелисса забыла, где поставила свою "Тойоту". Ищем ее минут десять. На кампусе полно добитых машин, но ее - одна из худших: крылья проржавели насквозь, стекла грязные, краска облезла. Я шепчу Оле: - На такой тачке мы до Буффало не доедем. Оля махает рукой - типа, ерунда, все будет в порядке. Ахмед садится спереди - здесь это место почему-то называют "Shotgun", ружье. Я, Оля и Бахыт втискиваемся сзади. Радио в машине нет. Мелисса с гордостью рассказывает, что…

Оставшийся без денег клиент с тоскливой опаскою поглядел назахлопнувшуюся дверь, закоторою занимающаяся делом паравопросительно посмотреланаЖюли. -- Деньги! -- напомнилата. -- Для России! -- Натумбочке, -- не отказала, но и энтузиазмане проявиладевушка. -- юпреподнести десять тысяч одноразовых шприцев, приобретенных насредствадокеров Марселя, -- завершил речь лощеный человек, которого по внешнему виду никак нельзя было принять задокераМарселя, и, кряхтя, понес огромную коробку Кузьме Егоровичу.…

Зачем она зашторила окно – ведь за ним никого и ничего... кроме меня и тьмы. Чем мы ей помешали? Или сегодня она не одна? Кровь ударяет мне в голову. Как, по какому праву?! Как же я это упустил? Или надеялся, что она всю жизнь будет одна садиться перед зеркалом, а я, затаив дыхание, смотреть? Я перебираюсь к кухонному окну, но оно занавешено и темно. Я подтягиваюсь к открытой форточке на почти неслышно стрекочущем ручном подъемнике – хитрая система шестеренок позволяет почти не тратить при этом усилий…

Носил на руках. И не очень-то любил уезжать в свои деловые командировки, боясь подолгу оставлять молодую женщину без внимания и надзора. Он хотел, чтобы она все время занималась материнством и чтобы она кормила его детей. Он этим хотел сохранить ее для себя. Но она, родив ему девочку, не могла почему-то продолжать в том же духе. И муж благодаря этому еще более страшился, что она влюбится в кого-нибудь во время его отъезда. А она, конечно, оставаясь одна, скучала, и в ее южном сердце зарождалось…

- Что я, бога, что ли, буду обманывать?.. После этого слава пошла о нем большая. А что до других монахов-были они не так интересны. Ну, хотя бы молчальники. Ну, молчат и молчат. Эка невидаль! Столпник - тоже пустяки. Стоит на камне и думает, что святой. Пустяки! Был еще один такой - с гирькой на ноге ходил. Этот нравился народу. Одобряли его. Смешил он верующих. Но только долго он не проходил - запил, гирьку продал и ушел восвояси. А все это, конечно, привлекало народ. Любопытно было.…

- Щ-и-п-ц-ы? То есть это как же так? Щипцами из нее дите потянете? Зина вспомнила - доктор ей всегда твердил, чтобы называть акушерские щипцы ложками. Она поспешно сказала: - Это, собственно, не щипцы, а ложки. Их накладывают на голову ребенка и сторожно тянут. Когда у самой матери нет силы родить. Старик решительно сказал: - Нет, на это нашего согласу нет! - Нельзя, товарищ, необходимо это сделать, иначе помрет Акулина. Сама она родить не может. - Что вы, гражданка, толкуете? Как это…

Она. Грязная. Холодная. На другой бок студеный, бедняжка, переворачивается. С залежки-то на колымской мерзлоте коммунизма вечного. Он. Воо! Всем ща холодно. Вот сброшу, на хуй, Шаляпина. Шилепина с балкона, совсем окоченеешь при таком, в пизду, разговоре антикоммунистическом, фригидное влагалище в кофточке! Она. Холодно!!! (Бьет его ударом карате - ребром ладони - по почкам.) Он. Ух ты и... Ух ты и... Целочка Аннушка, сучка Каренина, Манька, блядь, пизда грязная, бомжа, сука трехвокзальная.…

– Травку, барин, травку… хорошую травку. Я поплелся вперед к указанному месту, но старуха меня остановила. – А там, барин, у ключика-то, у меня внучка махонькая покинута, – предупреждала она, заслоняя морщинистое, высохшее лицо от солнца рукой. – Вот песик-то твой не напугал бы… – Хорошо, бабушка, не испугаем. – Спит она, внучка-то… Под кустом черемухи я действительно нашел и ключик и спавшую внучку. Место было прелестное, но можно было пройти в двух шагах, не заметив его. В глубине сцены высился…

Воры, пожары и покупатели долгое время стояли стеной между мной и отцом, и я так и остался бы неграмотным, если бы старшим сестрам не пришла в голову забавная, сулившая им массу новых ощущений мысль заняться моим образованием. Очевидно, я представлял из себя лакомый кусочек, так как из-за весьма сомнительного удовольствия осветить мой ленивый мозг светом знания сестры не только спорили, но однажды даже вступили врукопашную, и результат схватки -- вывихнутый палец - нисколько не охладил преподавательского…

— Это откуда такая красавица?.. совсем лисица, и шерстью, и хвостом, и мордочкой. — Бродячая, в саду взяли… — Славная собачка! не сажать ее в клетку, пусть в конторе живет, а то псов прорва, а хорошего ни одного нет… Кличка ей будет «Лиска»… Лиска, Лиска, иси сюды! Лиска, услыхав свое имя, подбежала к коротенькому человечку и завиляла хвостом. Ее накормили, устроили ей постель в сенях конторы, и участь ее была обеспечена, — она стала общей любимицей… Только что увезли ловчие Лиску, возвратился…

Правда все та же! Средь мрака ненастного Верьте чудесной звезде вдохновения, Дружно гребите, во имя прекрасного, Против течения! 3 Вспомните: в дни Византии расслабленной, В приступах ярых на божьи обители, Дерзко ругаясь святыне награбленной, Так же кричали икон истребители: «Кто воспротивится нашему множеству? Мир обносили мы силой мышления — Где ж побежденному спорить художеству Против течения?» 4 В оные ж дни, после казни Спасителя, В дни, как апостолы шли вдохновенные,…

Студент осмотрел его лапти, онучи: ноги тонки и слабы, онучи тонки и стары, лапти разбиты, велики… И как это он ухитряется ходить по такому морозу? – Уж очень у тебя, дядя, обужа-одежа плоха! – сказал студент. – Обужа, верно, плоха, – согласился нищий. – А вот одежа… Нет, одежа ничего. У меня под ней кофта ватная. – Все-таки студишься небось без валенок-то? – Студишься… Бока колет… Закашляешься – прямо смерть. Говорить на ходу было трудно. И студент остановился. Остановился и нищий и поспешил…

– Но сегодня царский день, все заперто, – соврал я, чтобы оттянуть дело до завтра или хоть до вечера: уж очень не хотелось мне идти в город. Но ты замотал головою. – Нет, нет, не царский! – закричал ты тонким голоском, поднимая брови. – Вовсе не царский, – я знаю. – Да уверяю тебя, царский! – сказал я. – А я знаю, что не царский! Ну, пожа-алуйста! – Если ты будешь приставать, – сказал я строго и твердо то, что говорят в таких случаях все дяди, – если ты будешь приставать, так и совсем не куплю…

Ричард Толмедж был показан в безрукавке и коротеньких штанишках. Он лечился от любви, и врач его осматривал. – Милашка Ричард, – улыбались мы и взглядывали друг на друга, сияя. Сверх программы – музыкальные сатирики Фис-Дис трубили в веники. – Осел, осел, – кричали они, – где ты? – и отвечали: – Я в президиуме Второго Интернационала. Наскакивая на прохожих, я гналась за ним. – Послушайте, – хотела крикнуть я. Он шел, раскачиваясь, невысокий, с поднятым воротником к в кепке с клапаном. Отец…

Обедала поспешно. Хотела сходить к Сусловой. Но, встав из-за стола, разомлела и едва добралась до кровати. Проснувшись, к Сусловой поленилась. Отправила Авдотью встречать корову и пошла на огород. Солнце садилось, и закат был простенький – одна полоска красноватая и одна зеленоватая… Козлова была любительница поливать. – Когда поливаешь, – говорила она, – душа отдыхает и погружается в сладостное состояние. Лила двенадцатую лейку – и луна блестела в быстро исчезавших лужицах. Заиграл оркестр, Козлова…

Михаил Иванович почувствовал себя злым после этого взгляда; ему захотелось наговорить этой компании целую кучу раздражительных вещей, назвать им книги, которые они ещё не нюхали, идеи, с которыми не успели познакомиться, явления, которые они упорно игнорируют, оставляя их вне сферы своих спекуляций в области мысли. Всё это, по его мнению, существовало, якобы было ново, не исследовано, и он был готов развернуть пред ними картину их недосмотров и пропусков… Но именно в этот момент его глаза встретились…

– А что? – Вам, голубчик, посидеть бы дома. Сегодня вы совсем нездоровы… – Сегодня я такой, каким и вчера был. А если вам неприятно мое присутствие, то я могу уйти. – Ну, к чему эти слова, Федор Лукич? Зачем говорить это? Милости просим! Собственно ведь не мы, а вы виновник торжества. Нам даже очень приятно, помилуйте!.. В квартире директора фабрики всё уже было готово к торжеству. В большой столовой с немецкими олеографиями и запахом герани и лака стояли два стола: один большой – для обеда,…

– А, чтоб тебя подстрелило! – слышит он, как вдова набрасывается на Катю. – Погибели на тебя нету! Художник выпивает рюмку, и мрачная туча на его душе мало-помалу проясняется, и он испытывает такое ощущение, точно у него в животе улыбаются все внутренности. Он начинает мечтать… Воображение его рисует, как он становится знаменитостью. Будущих произведений своих он представить себе не может, но ему ясно видно, как про него говорят газеты, как в магазинах продают его карточки, с какою завистью глядят…

Тигров полез в боковой карман, достал оттуда пачку трактирных счетов и потряс ею в воздухе. – Вот доказательство! – крикнул он, гордо поднимая голову. – Счет московской гостиницы «Гранд-Отель», счет харьковской гостиницы «Бель-Вю», пензенской Варенцова, таганрогской «Европейской», саратовской «Столичной», оренбургской «Европейской», тамбовской «Гранд-Отель», архангельской «Золотой якорь» и так далее! Вот! Тридцать шесть городов! И что же?! Не проходило ни одного дня в моей жизни, чтобы я не падал…

Мигая красными, озябшими глазами, Егор Иваныч застучал по полу калошами и захлопал руками, как озябший извозчик. – Такой проклятущий мороз, что хуже собаки всякой! – продолжал он говорить, улыбаясь во всё лицо. – Сущая казнь! – Это здорово, – сказал губернатор. – Мороз укрепляет человека, бодрит. – Хоть и здорово, но лучше б его вовсе не было, – сказал голова, утирая красным платком свою клиновидную бородку. – Бог с ним! Я так понимаю, ваше превосходительство, господь в наказание нам его посылает,…