Русская классическая проза

Когда они кончили, в зале почти никого уже но было. – - Прощай, -- сказал Зеницын, подавая руку Черницкому. – - Что ты? куда? Чтоб я тебя пустил! Нет, как хочешь: сегодня едем ко мне ночевать, а завтра вместе в деревню. – - На первое я согласен, а на второе нет. Мне непременно нужно пробыть несколько дней в городе,-- отвечал Зеницын. – - Даю тебе три дня сроку; после этого ты должен непременно явиться в мое Кубино; я буду ждать. Не думай, чтоб тебе было скучно. Мы в деревне живем веселее, чем…

В такое расположение духа отец впадал обыкновенно от неприятностей по службе, неудач в волокитстве, ревности жены. Помню, раз он при матери поцеловал какую-то хорошенькую женщину. Я готова была кинуться на него, видя слезы матери, которая нисколько не скрывала своего гнева; отец ушел в бешенстве вместе с гостьей… Между тем семейство с каждым годом прибавлялось. Родители признали нужным для нас воспитание и заставляли нас сидеть за столом с книгой по два часа в день. Учение наше не простиралось далее…

— Сам пришел-с, сам, — заговорил старик разбитым! хриплым голосом. — Я ведь не всегда такой был, Ираида Филатьевна. Когда ваш папенька, генерал Касаткин, служили на Урале, они бывали у меня в доме… Как же-с!.. Все бывали, потому что дом у меня был полная чаша. Все тогда знали Якова Порфирыча Шипнцына… Да-с!.. В силе был, в большой силе-с, капиталами страшенными ворочал… Да и вы у меня бывали, сударыня, этакой маленькой девочкой: коротенькое платьице, белые кальсончики, локончики… Хе-хе!.. Конечно,…

— Чего тут понимать? Такие же люди, как и мы, грешные… У них свой закон, у нас свой. Только и всего… Черноногов возмущался. В молодости он был раза два в Париже, когда там пела Жюдик, и считал себя специалистом по части заграницы. Ни одного спектакля с m-me Жюдик [1] не пропустил и пообедал во всех лучших ресторанах. — Французы — самый веселый народ, — объяснял он. — Только французы умеют веселиться и жить вообще. Мы дикари… Да, настоящие дикари… И потом… да… Да что тут говорить, все равно ничего…

Это если хотите знать, то есть если с самого начала брать, то она просто-запросто приходила ко мне тогда закладывать вещи, чтоб оплатить публикацию в «Голосе» о том, что вот, дескать, таки так, гувернантка, согласна и в отъезд, и уроки давать на дому, и проч., и проч. Это было в самом начале, и я, конечно, не различал ее от других: приходит как все, ну и прочее. А потом стал различать. Была она такая тоненькая, белокуренькая, средне-высокого роста; со мной всегда мешковата, как будто конфузилась…

Березы не молятся, но перед ясным закатом они так тихо, так проникновенно шелестят, точно хотят сказать: «Боже, как мы тебя любим… Боже, отец белых ночей…» Над садом только что один за другим почти без перерыва прошумело и отшумело два дождя; оба сначала холодные, с острым стальным отливом, и частые, частые. Потом все реже, все теплее, золотистые, золотые, ослепительные и, наконец, еле ощутимые, совсем обессилевшие, молочно-парные. Томительно жаркий день хотел было снова забрать силу, но было…

Только на два часа в день прячется это лицо. Это случается во время и после обеда, когда он имеет обыкновение отдыхать. Но и тут случись только какое-нибудь происшествие на улице, <Семен> Семенович как паук, к которому попадается в паутину муха, вдруг выбежит из своего угла и уже так знакомое заштатному городишку лицо, цвету еще неношенной подошвы, торчит у окна. <ДЕВИЦЫ ЧАБЛОВЫ> Девицы Чабловы, дочери бедных родителей, вышли вместе из института в одно время и вдруг очутились…

— Рим. Другой голос. Не знаю. — Рима не знаешь? Ну, умен ты! Другой. Да что это Рим? Там, где святейший живет? — Ну, да, кон<ечно>. Пресвятая дева! Если бы мне довелось побывать когда-нибудь в Риме! Говорят, город больше всей Англии и дома из чистого золота. Другой голос. Мне не так Рим, как бы хотелось увидеть папу. Ведь посуди ты: [выше] уж нет никого на свете, как папа, — и епископ и сам король ниже папы. Такой святой, что какие ни есть грехи, то может отпустить. — Вот…

Другая песня, с очень трогательным мотивом, похожим на похоронный марш, чрезвычайно популярна. Она начинается так: Прощай, моя Одесса, Прощай, мой карантин, Нас завтра отвозят На остров Сахалин. И припев, печальный, почти рыдающий припев: Погиб я, мальчишка, погиб навсегда. А годы проходят, проходят лета. Однако мальчишка вовсе не заслуживает этого сожаления, потому что дальше очень подробно перечисляются его прежние подвиги: Зарезал мать родную, Отца я убил, и опять "Погиб…

У витрины книжного магазина стояла хорошо одетая стройная женщина и рассматривала книги. Время от времени она бросала взгляд на свои маленькие наручные часы, озиралась по сторонам и вновь принималась рассматривать обложки на витрине. Изможденное лицо с блестящей увлеченностью последовало примеру женщины и буквально впилось в витрину. То с одной стороны от женщины, то с другой, причем с быстротой необычайной, перемещалось это изможденное лицо. На длинных ногах были надеты какие-то тряпочные летние…

Старый Шкот как приехал в Россию, так увидел, что русские мужики пашут скверно и что если они не станут пахать лучше, то земля скоро выпашется и обессилеет. Это предсказание было сделано не только для орловского неглубокого чернозема, но и для девственной почвы степей, которые теперь заносит песками. {См. статью Вл. Соловьева "Беда с востока". (Прим. автора.)} Предвидя это огромное и неминуемое бедствие, Шкот захотел вывести из употребления дрянные русские сохи и бороны и заменить их лучшими орудиями.…

- Да, - сказал он затем, - одной тебе с садом не обернуться. Ему стало жаль этой высокой костистой старухи, молчаливо предававшейся вдовьей судьбе, были коричневые пятна на ее лице похожи на два родимых пятна на лице матери. И он сейчас же, как только покончили с едой и чайком, отправился осмотреть сад. Он с сокрушением обходил эти три десятка непомерно разросшихся яблонь, осматривал поврежденные стволы, дичающие побеги, посвистывал сквозь зубы. И так же молчаливо, как длинная тень, следовала…

"Великая Франция! Все-таки цивилизация не погибла..." Угрюмая сила, угрожавшая гибелью ей, отброшена назад и разбита... и ему, Пьеру Шаргон, также принадлежала честь защиты и спасения родины. Миром лежали залеченные поля, пахарь прошел своим плугом по местам недавних побоищ. Внезапно открылся извилистый светлый рукав реки. Сияя утренней платиной, отражала река набухающий день. - Марна! - почти торжественно сказал Пьер Шаргон. Это была Марна, Шалон - и дальше Верден... священная страшная…

Дело в том, что прибытие лодки ожидалось в течение последующих двух-трех дней. Трудно было рассчитывать на эффективную работу фотографа сразу после операции и в ближайшую неделю. Его должен был кто-то заменить, желательно, знающий толк в технологии получения волшебных картинок. Об этом тоже было указание с эскадры, чему я значения почему-то не придал. Командир нашего эсминца, которому был поручен выбор фотомастера, назначил, однако, меня. Решение его было основано на одной несуразности, возникшей…

Я отправился на базар. - Эй, Муса! - крикнула вдогонку мать. - Ради аллаха, поторапливайся и нигде не задерживайся! Скорее принеси лед. Говоря по совести, я не очень спешил, хотя и помнил, как тетка, взглянув на меня запавшими    глазами, с трудом    про-шептала: - Милый мой мальчик, сердце разорваться готово, принеси лед поскорее! Я зашагал к базару. Когда я проходил мимо ворот дома Гаджи-Байрама, во дво-ре залаяла собака. Вооружившись двумя увесистыми камнями, я благополучно миновал…

В этот момент показался в воротах казачий офицер в сопро-вождении нескольких казаков; за ними шли кермечатахский старшина Абдулкерим с плетью в руке, его стражник Гейдар-али и, наконец, несколько кермечатахских аксакалов. Вся эта группа, шумно толкуя о чем-то, подошла к управлению. Каза-чий офицер сердито спросил, тут ли начальник, и, не дожи-даясь ответа, прошел прямо в его кабинет. За офицером после-довала и его свита. Меня удивило то, что один из казаков нес четыре флейты. Это были не простые…

В этой части улицы - между Вилшир- и Олимпик-бульварами - размещалось много ювелирных магазинов. Не таких шикарных, как на Родео-драйв, и к тому же будто конспирирующихся. Витька задержался у одной из витрин. - Я сюда вещь сдал... А, вот она... Еще не продалась. - Он показал на портсигар голубой эмали, с двуглавым орлом посередине из россыпи бриллиантов, и добавил: - Фаберже. - Знаю я твои фаберже. Они в Бруклине изготавливаются, - засмеялась Вера. Витька зарабатывал, продавая поддельные предметы…

Вечерело. Над полями плыл туман. Исполинского зверя, живую гору, видели крестьяне, возвращавшиеся домой, и, ошалев, застыли, - а у маленького автомобиля, мчавшегося по шоссе, со страху лопнули сразу все четыре шины, и, подпрыгнув, он угодил в канаву. Но дракон все шел и шел, ничего не замечая; издали тянуло горячим запахом сосредоточенных человеческих толп - и туда-то он и стремился. И вот на широкой синеве ночного неба выросли перед ним черные фабричные трубы, стерегущие большой фабричный город.…

Следовало что-нибудь сделать с окурком,-- он повернул голову, и опять невпопад стукнуло сердце. Кто-то, переменив положение тела, почти всю ее заслонил, вынул белый, как смерть, платок, но сейчас отодвинется чужое плечо, она появится, она сейчас появится. Нет, невозможно смотреть. Пепельница на рояле. Ограда звуков была все так же высока и непроницаема; все так же кривлялись потусторонние руки в лаковой глубине. Мы будем счастливы всегда,-- как это звучало, как переливалось... Она была вся бархатистая,…

-- Очень напрасно меня воображают в виде мужчины с рогами да хвостом. Я только раз появилась в этом образе, и право не знаю, чем именно этот образ заслужил такой длительный успех, Я рождаюсь три раза в два столетия. Последний раз была корольком в африканском захолустье. Это был отдых от более ответственных воплощений. А ныне я госпожа Отт, три раза была замужем, довела до самоубийства нескольких молодых людей, заставила известного художника срисовать с фунта вестминстерское аббатство, подговорила…