Советская классическая проза

1914–1915 Хорошо! Октябрьская поэма. 1 Время — вещь необычайно длинная, — были времена — прошли былинные. Ни былин, ни эпосов, ни эпопей. Телеграммой лети, строфа! Воспаленной губой припади и попей из реки по имени – «Факт». Это время гудит телеграфной струной, это сердце с правдой вдвоем. Это было  с бойцами, или страной, или в сердце было в моем. Я хожу, чтобы, с этою книгой побыв, из квартирного мирка шел опять на плечах пулеметной пальбы, как штыком,…

Если он опять увильнет от «Униженных», уйду в другой театр, подумала она. Что ему искусство, он трясется, как бы успех спектакля не приписали кому-нибудь, кроме него, — ну и оставайся со своей дурацкой амбицией, мне с тобой делать нечего. Он — это был главный режиссер, борьба с которым стоила ей изнуряющего, выматывающего напряжения, мелкий честолюбец, завистник. Принятое решение немного утихомирило ее нервы, она заснула в глубоком кресле, скрестив ноги в простеньких туфлях без каблуков, рукой прикрыв…

— Грамоты научиться не могли, а кляузничать находятъ время! — скажетъ Іаковъ Васильевичъ и велитъ не читать остальныхъ писемъ, выбросить ихъ вонъ. — Распорядись съ ними, — обратится онъ къ приказчику. — Вотъ этотъ Петръ Косой пятый разъ мн пишетъ… Должно-быть, негодный мужичонка. — Пьяница, батюшка Іаковъ Васильевичъ, — отвтить приказчикъ:- безъ проекту пьянствуетъ… — И буйный, должно-быть? — Какъ же, за нимъ больше всхъ недоимокъ… — Нтъ, ты мн скажи: буйный онъ, или нтъ? — Буйный,…

И вот – первая правительственная награда: орден Красного Знамени. Вынужденная посадка Дни шли за днями. Я уже считал себя настоящим лётчиком-североморцем. Полёты в сером полярном небе стали привычным делом. Обычно начался и этот полёт. Мой самолёт по сигналу тревоги поднялся в воздух. Вслед взмыла машина Дмитрия Соколова. Мы с ним вместе начинали воевать и дружили с тех пор. Под крылом самолёта мелькали замёрзшие озёра и речки, низкорослые северные кустарники, в беспорядке разбросанные гранитные…

— А пух-то она выщипала сама и яйца греет голым животом, чтобы каждую каплю своего тепла отдать зарождающимся птицам, — сказал подошедший учитель. — Это как наша мама. Она всё нам отдаёт. Всё-всё, каждую капельку… — грустно, по-взрослому сказал кто-то из ребят и, должно быть застеснявшись этих нежных слов, произнесённых впервые в жизни, недовольно крикнул: — А ну пошли стадо догонять! И все весело побежали от капалухиного гнезда. Капалуха сидела на сучке, вытянув вслед нам шею. Но глаза её уже…

Мужики наперебой ластились к ней. Она их прогоняла. А те за это грубо обзывали ее. Сначала она плакала, давала тому или иному прилипале по морде, а больше терпела и постепенно свыклась со своей бедой, и уже не лила слез, не дралась и научилась делать невозмутимый вид. Вот только сердце у нее рано начало сдавать, может быть, потому она осталась на всю жизнь худенькой, заморенной. Университет она закончила с отличием, стала работать. Все образовалось и даже как-то перекипело, ссохлось. Она ни в…

Ничего, жить можно. А тут еще сюрприз. Раздается звонок, и голос моего лучшего приятеля Володьки: – Старик! Ты чем занимаешься? – Поел яичницы с салом и читаю газету, – отвечаю я. – Хандра? – спрашивает Володька. – Нисколько. Наслаждаюсь, – отвечаю. Володька задумался, потом говорит: – Ну ничего, сейчас мы тебя расшевелим. Нагрянем к тебе всей компанией. – Ни в коем случае! – кричу я в трубку. – Кто за вами посуду мыть будет? Но Володька уже положил трубку. Через минут сорок действительно…

Новая бригада – люди более пожилые, а поэтому более опытные выключили мощную технику и принялись, не торопясь, рыть лопатами рядом с дворцом огромный котлован. На недоуменные вопросы зевак строители флегматично отвечали: – Тык зачем она, техника-то? Лопатой и сподручнее, и деньжат поболее. – А яма, яма для чего? – горячились зеваки. – Тык… как это зачем? Ежели яма есть, в нее обязательно кто-нибудь упадет. – Кто же? Уж не дворец ли падчерицы? – А почему бы и не упасть дворцу? Хуже он других,…

Говорит, а у самого рожа так и лоснится, так и сияет. – Ну давай, – говорю. – Выкладывай, только бесполезно. У Сенькина рот до ушей. – Встречает меня сейчас Виталий Иванович и говорит: «Чтобы завтра утром расчет Е3856 был у меня на столе. Наш отчет в министерстве». Сел в машину и укатил в главк. Вот так! Я обомлел. Задание Е3856 мы с Сенькиным получили всего неделю назад, о срочности и речи не было, и я, честно говоря, даже не думал к нему приступать. – Врешь! – говорю. – Хочешь верь,…

– Вот… тогда… пожалуйста… – молодой человек залился краской и выложил завернутые в промасленную бумагу, похожую на картон, которым застилают полы во время ремонта, пирожки. – Ешьте, пожалуйста… Я машинально развернул сверток и увидел два пухлых, румяных, источающих запах жареной капусты пирожка. Не знаю уж как это получилось, но я в два укуса проглотил пирожок, а второй машинально завернул в тот же картон и сунул в стол. – Сыну отнесу, – зачем-то сказал я. Это совсем уж было глупо. – Мой…

– Дедка, пойдем домой! Анастас вздрогнул и удивленно посмотрел на девчонку: – А? Чего ты говоришь-то? Девочка подпрыгнула и засмеялась: – Зову, зову, а ты как глухой. Пора завтракать. Картошка стынет, и мамка ругается, – радостно, без передышки сыпала она и тянула Анастаса за руку. Он едва поспевал за ней и широко, бессмысленно улыбался. Они вышли из сада, обогнули дом с наглухо заколоченными окнами, и тут Анастас решительно заупрямился: – Куда ты меня, пострел, тянешь? Вот ведь дом-то…

Замятин Мы Роман (1920—1921, опубл. 1952) Далекое будущее. Д-503, талантливый инженер, строитель космичес­кого корабля «Интеграл», ведет записки для потомков, рассказывает им о «высочайших вершинах в человеческой истории» – жизни Еди­ного Государства и его главе Благодетеле. Название рукописи – «Мы». Д-503 восхищается тем, что граждане Единого Государства, нумера, ведут рассчитанную по системе Тэйлора, строго регламентиро­ванную Часовой Скрижалью жизнь: в одно и то же время встают, начинают…

– О! – вскричал я обрадованно. – Я никуда не поеду. Я хочу ее видеть. Я хочу, чтоб она рассказала мне о прадедушке! – Боже тебя сохрани! – вскричал отец испуганно. – Чтоб я не слышал ни одного звука о прадедушке! – Почему? – удивился я. Отец беспомощно посмотрел на дедушку Симона. Тот степенно огладил свою красивую серебряную бороду и сказал: – Твоя прабабушка очень старенькая. И она не любит, когда говорят о покойниках. Дети всегда чувствуют, когда взрослые врут. Я промолчал, но твердо решил…

Василий Шукшин Письмо любимой В пятнадцать лет я писал свое первое любовное письмо. Невероятное письмо. Голова у меня шла кругом, в жар кидало, когда писал, но – писал. Как я влюбился. Она была приезжая – это поразило мое воображение. Все сразу полюбилось мне в этой девочке: глаза, косы, походка… Нравилось, что она тихая, что учится в школе (я там уже не учился), что она – комсомолка. А когда у них там, в школе, один парень пытался из-за нее отравиться (потом говорили, только попугал), я совсем…

Василий Шукшин Пост скриптум (Чужое письмо) Это письмо я нашел в номере гостиницы, в ящике длинного узкого стола, к которому можно подсесть только боком. Можно сесть и прямо, но тогда надо ноги, положив их одну на другую, просунуть между тем самым ящиком, где лежало письмо, и доской, которая прикрывает батарею парового отопления. Я решил, что письмо это можно опубликовать, если изменить имена. Оно показалось мне интересным. Вот оно: "Здравствуй, Катя! Здравствуйте, детки: Коля и Любочка!…

Василий Шукшин Сапожки Ездили в город за запчастями… И Сергей Духанин увидел там в магазине женские сапожки. И потерял покой: захотелось купить такие жене. Хоть один раз-то, думал он, надо сделать ей настоящий подарок. Главное, красивый подарок… Она таких сапожек во сне не носила. Сергей долго любовался на сапожки, потом пощелкал ногтем по стеклу прилавка и спросил весело: – Это сколько же такие пипеточки стоят? – Какие пипеточки? – не поняла продавщица. – Да вот… сапожки-то. – Пипеточки…

Пятый – А вот сон тоже. Лежала я в больнице, а со мной вместе девушка одна лежала, сиротка. Я приголубила ее, она меня и полюбила. Да так привыкла! Ночевать потом ко мне ходила, когда мы из больницы-то выписались. А работала она на складе весовщицей. Каждый вечер, бывало, идет: «Мария Сергеевна, я опять к вам». Давай, милая, все веселей двоим-то. – Ей что, жить, что ли, негде было? – Да пошто же! Вот – привыкла. И я уж тоже к ей привыкла. Так мы дружно с ей жили! А потом она померла: плеврит,…

Девушка, улыбаясь Бернесу, трижды взмахнула деревянным, с окованными жестью концами эталонным метром, лязгнула ножницами. – Полдела сделали, – сказал он, садясь в машину. – Теперь слушай внимательно: заказывай однобортный костюм. Я тебе здесь не нужен. Я приду на примерку. Даже не на первую, на вторую. Ателье помещалось на Тверском бульваре, в подвале Литературного института – Дома Герцена. Примерка была назначена на девять утра, сразу после открытия. Не такой я был важный клиент, чтобы беречь…

– Хочешь, пойдем в театр? – спросила она. – У меня тетя может доставать билеты. Он сказал, что хочет. – Телефон есть у тебя? Телефона не было, но был адрес. Не адрес подмосковной станции, а номер полевой почты. И через несколько дней он получил от нее письмецо с этим номером и штемпелем на конверте: «проверено военной цензурой». Она сообщала, что билеты есть, и в очередной его приезд они пошли на концерт мастеров искусств, а в следующий на «Свадьбу в Малиновке». Тетя доставала билеты исправно.…

– Исключительно красивая птица, – говорил между тем Поликарп Герасимович. – Чучело хотели сделать на память, для кают-компании, но команда запротестовала. Пожил три дня, и отпустили. Пищи, правда, много берет… Наша палата была самая большая в отделении, и к нам заходили многие, запросто, поболтать. – Ну что? – спросил Поликарп Герасимович стоящего у дверей человека. – Завтра операция? А жена уже прилетела? – Да, – смущенно улыбнулся тот. – Как погоду дали, первым бортом вылетела. – И, продолжая…