Современная проза

В общем, я просто хотела сказать, что моя осень – это не грибы, и не золотые листья и Пушкин, и даже не дожди. Разве что предчувствие дождя. Тот особенный запах, который появляется в воздухе в начале или середине сентября, когда отходят последние хамсины, и в небе висит, как флаг, первое робкое облако, и в классе еще открывают окна, чтобы проветрить, и вроде еще жарко, но что-то изменилось, и это невозможно не почувствовать, не заметить – такой запах обновления и надежды, запах влаги, запах близости…

Бабушка расспросила Иру о грядущей жизни в новом городе: о соседке, об общежитии, о магистерской программе, о президентской стипендии. Обе переживали, но по своим причинам: бабуля беспокоилась за бытовую сторону дела, а Ира – за то, не наскучит ли ей вызов. Она понимала, что говорит с бабулей на разных языках, и давно бросила затею свести эти непохожие языки к единому целому или хотя бы сблизить их. Наверное, быть взрослой – это в том числе отказаться от стремлений наладить вещи, которые наладить…

Был конец марта, каникулы, подходящие к концу. А там последняя четверть и свобода, долгожданная и желанная. Им по шестнадцать и должно казаться, что вся жизнь впереди, но глядя на Леру, оглядываясь на свою жизнь с отцом, Ян понимал безысходность ситуации, и ещё больше жаждал свободы, и не просто свободы, ограниченной каникулами, а безбрежной, как древний океан, полновластный, не знающей что такое суша. Без слов, на уровне чувств он знал, что и Лера мечтает об этом, но если уж она не решается скинуть…

В Доме культуры, куда я прибыл за десять минут до начала концерта, царило праздничное оживление. Зрители в одеждах радужных, словно на карнавале, расцветок. занимали места в большом зале, над сценой которого с бархатисто-золотистыми шторами был закреплен лозунг: «С праздником, дорогие работники торговли!» В просторном фойе у буфетных стоек, до объявления «сухого закона» еще было пятнадцать лет, толпились в основном мужчины, решившие для бодрости и моторности, дегустировать коньяк, водку, марочные…

Смотря прямо в самую нутрь меня пустыми светящимися глазами, на меня надвигался череп. Мне стало так страшно, как прежде никогда. Я запрятала своё жуткое творчество на чердак и следующие несколько ночей не ходила в туалет. Туалет был в саду, а в сад выходило чердачное окно, и я знала, что череп подлетает к нему и ждёт, ждёт, пока ветер распахнёт болтающуюся створку, чтобы тогда… Днём всё было в порядке. Я смущённо рассматривала так напугавший меня лист бумаги и думала о том, какой же…

– Ступайте, госпожа Зарецкая, ступайте, – ровным, спокойным, как и всегда, голосом произнес Копейкин. – Я постараюсь исправить это; обещаю вам. – Не желаете ли покушать с нами? – спросила она, немного погодя. – Нет, нет, благодарствуйте; кажется, Лев Аркадич вовсе не голоден, а я, изволите видеть, кушаю только с ним. Смутившись, мать вышла, затворив дверь. Копейкин осторожно присел в кресла и закинул ноги на пуфик. Все его тело расслабилось и приготовилось к продолжительному отдыху, но взгляд,…

Наше веселье нас всех и подвело, исчезло, как исчезает под водой резиновый надувной матрас, когда на него взбирается целая толпа народу. Каждый подошел к открытому люку и посмотрел вниз, а потом вернулся на свое место на скамейке подумать и решиться. Инструктор глянул на нас и предложил еще раз прыгнуть с тросом. Все закивали головами, не в силах произнести предательское «да», и лишь не бедный консерватор, уже любимый мною, не согласился. – Не будем менять программу, – произнес он так сухо, что…

– Извините, Вы заняли мое место,– размышления бесцеремонно прервала какая-то дама, вставшая рядом с моим креслом в проходе. – Посмотрим,– я равнодушно достал свой посадочный талон, посмотрел сначала на его содержание, затем сравнил с написанным над креслом номером ряда и буквенным обозначением самого кресла. – Извините, но нет,– ответил я тете и, закрыв глаза, откинулся в кресле. Далее последовал краткий и громкий диалог возмущенной пассажирки со стюардессой, которая помогла найти действительно…

– А ты его? – Хотя ответ был, увы, известен. – И я. – Слишком быстро ответила она, возможно, до конца не веря в это. – Тогда ты счастливый человек! – Скрестив руки на груди, он пытался унять дрожь. Не от ветра. – Вовсе нет. – Она повернулась и посмотрела ему в глаза. Невозможно было прочесть, что именно в них отражалось. Но точно не счастье. Он встревоженно поднял бровь, присел ближе и взял ее за руку. – Почему? – Она покачала головой: – Не могу объяснить. Все слишком сложно, – не отпуская…

– Я обещала отдать тебе твою книгу, – тихо говорит Итами. – Она и так слишком долго у меня пролежала. – Подождет, я все равно не читаю, – Эден улыбается ей. – И вообще, это книга Айриса. Да и ты бы могла отдать ее завтра. – Я бы забыла. – Ты никогда ничего не забываешь, – парирует Эден. – Так в чем дело? –  Он запретил мне работать, – сдается Итами. – А его картины никто не покупает. У меня нет денег на кофе, ясно? Эден пораженно замирает. Айрис вздыхает. Старший брат Итами тот еще сумасшедший:…

– Да. – Ответил Ронни. – А почему ты так в этом уверен? – Потому, что я перерезал эскимосу глотку сразу, как только он окончил свой рассказ о золотом Пеликене. Теперь ты спокоен? – Ронни прикрыл глаза, не взглянув на Чарли. – Теперь да. – Чарли скосил глаза. – Ронни, мы ведь друзья? – Да, мы друзья, Чарли. – Светло-серые глаза Ронни стали ещё светлее. Через четыре часа шхуна, миновав лиман, вошла в устье реки, с широким руслом. Ветер стих, но сыплющаяся с неба водяная пыль, перешла в мелкий…

– Увеличьте дозу дневного препарата. Вместо полтаблетки принимайте целиком, запивая достаточным количеством жидкости, а также… Принимайте вот эти успокоительные лёгкого действия перед сном, – добавила я в конце, отрывая листок с очередным вердиктом на пожизненное лечение. – Сейчас не самое благоприятное время года для хорошего самочувствия. Осень – холодный предвестник зимних ночей. Закончив осмотр, я передала рецепт сидящей напротив меня медсестре Анастасии для проставления оттиска печати, чтобы…

Впрочем, не следует раскисать, даже когда произведение не сразу находит дорогу к читателю – бывает, что и читатель неправ. 4 «Я ненавижу всех богов!» – торжественно объявил Прометей, и этим возгласом он открыл не только историю богоборчества, но и любого Сопротивления. Хотя и не вполне просчитал его истребительные последствия. Можно сказать, что так началась эпоха религиозных войн, и, не подозревая о том, он бросил свою вязанку хвороста в грядущие костры инквизиции и все бесчисленные расправы…

Часть первая: Ничего не предвещало. 19 ноября 2004 года, 01:38, пятница. Москва. Потребность писать. Так уж у меня получается, что с новым этапом жизни заводится новый дневник. Или, наоборот, с новым дневником у меня начинается новый этап жизни. Данный мой этап жизни можно назвать московским, и начался он в начале июня 2004 года, когда я переехал из Бальцера в Москву. Но, в связи с тем, что этот этап у меня получается очень насыщенным, дневник я не заводил, а описывал все свои…

Приближается Время! Надо быть готовым. Другие готовятся к смерти. Это не составляет труда. Мне надо приготовиться к Жизни! Это мучительно трудно. Ведь я могу оказаться в любой точке времени и пространства, даже одновременно в разных местах или единовременно в одном месте несколько раз. Ведь я – мысль! Откуда мне знать, кто меня подумает, и где я появлюсь на свет? Это откроется мне только в момент истины – и тут же канет в забвение. Только миг я буду чувствовать, знать и понимать все! Чаще…

– Привет, девчонки, – радостно поприветствовал девушек Егор. Девушки ответили на приветствие, а Марк рассматривал новенькую оценивающим взглядом. – Зачем пришли? – Спросила Таня. – Вас проведать, – ответил Егор. Девушки хором рассмеялись и мужчины вышли. – Ну как тебе? – Осведомился Егор. – Она ничего, все при ней, – довольно ответил Марк. Это было одно из его любимых занятий, он всегда приходил на работу, чтобы посмотреть на новенькую молоденькую девушку, которая устраивалась работать…

Я не объяснил ей, почему мы заехали в этот городок на краю света – это было мое сугубо личное дело, сказал, как обычно, «надо!» – и она с привычной легкостью согласилась. Легкомыслие и доверчивость, определяющие ее характер, порой пугали меня до неуверенности в завтрашнем дне: точно так же она могла бы послушаться кого угодно, кто кстати оказался бы рядом. Ведь ни о какой взаимности не было и речи. В глупые моменты я спрашивал ее: «Ты любишь меня?» – и она с рассеянной готовностью отвечала: «Конечно!»…

Поворачиваю от вокзала налево, к авеню Жан Мед-сен. Иду и смотрю на пальмы, на растущие под ними на газоне, как сорняки, кактусы, и все вокруг представляется немного ирреальным. Вот так близко, если, конечно, не считать оранжерей, я видела пальмы в далеком детстве, когда была трехлетняя в Гаграх и Сухуми. Но об этом я знаю скорее по рассказам, а в памяти, может быть, сохранилась от сухумского ботанического сада одна огромная Victoria Regia, распластавшаяся на черной воде огромным, как плот, плоским…

Артур, проживший достаточно в этом городе, быстро насытился прогулкой. Я , видавший множество подобных городов с их изобилием магазинов и каменных изваяний-идолов, тоже потерял интерес к бесплодной ходьбе . Решили , что теперь непременно надо посетить местную синагогу. Посреди старинного района, окружённая раскошными особняками, прижатыми боками к друг другу, среди бурой зелени поздней осени стояла она. Хотя, если дать волю фантазии и излагать события аллегорично, я бы написал , что это громадное…

Потом танцы начались. Под магнитофон, импортный. Не танцы – кривлянье. Дёргались, кривлялись один перед другим, как припадочные. Иван Трофимович, будучи помоложе, к таким разминкам относился терпимо, иногда и сам принимал в них участие. Но с возрастом начал стесняться. Что-то находил в них дурственное, неприличествующее людям среднего возраста, к коим стал себя относить. Но сейчас, куда не глянь, везде паралитики: по телевизору, в кино, на дискотеках, и вот, на гулянках тоже. В детстве, в школе…