Современная проза

После съемки Женя спрашивал меня: — Не больно? Ну правда не больно? — И просил: — Ну стукни меня хоть раз, а то я тебя пятнадцать раз стукнул, а ты меня ни разу. Ведь обидно, правда? У него часто проскальзывало это слово — «правда». Он с почти детской верой и простодушием отождествлял себя со своими героями, жил их переживаниями, мучился от малейшей фальши, громко радовался удачам. Как-то на съемках Татьяна Самойлова рассказывала режиссеру о том, как задумала провести эпизод своей…

Первую они пили со страхом, особенно девицы. Мне пришлось даже покрикивать на них. Многие подносили рюмки к губам, как люди, опасающиеся обжечься. А я настаивал, чтобы они выпили обязательно залпом и немедленно закусили. И вот они сделали это. Видели бы вы их лица! Самое главное, что на них было сначала — это удивление! Удивление, что они это сделали, не умерли, и ничего страшного с ними не случилось. Следующее выражение лиц означало: О, мон дьё! А это же очень вкусно! Потом они выпили ещё и…

Гранжу вовсе не улыбалось ужинать в противотанковой роте; захваченный этим маховиком войны, который тихо вращался, оставаясь на мертвой точке, он и не помышлял о том, чтобы роптать на возможную работу, но от добровольного участия отказывался — инстинктивно, всякий раз, когда мог, он обособлялся и отстранялся. Когда его сундучок поставили в небольшой грузовик, который должен был отвезти в Фализы и его самого, он заказал себе яичницу с ветчиной в дешевом рабочем кафе на улице Басс, где уже закрывали…

Два первых рассказа — «По следу твоей крови на снегу» и «Счастливое лето сеньоры Форбес» — я написал в 1976 году и сразу же опубликовал в литературных приложениях в разных странах. Я не позволял себе ни дня отдыха, но на середине третьего рассказа, который, разумеется, был рассказом о моих похоронах, я почувствовал, что устал больше, чем если бы писал роман. То же самое произошло, и когда я писал четвертый рассказ. Короче, у меня не хватило сил и духу довести дело до конца. И теперь я понимаю почему:…

Чень Чжэнь тихонько кивнул и сжал снег рукой так, что он затвердел и превратился в кусок льда. Сбоку от склона горы, находившейся напротив них, стадо дзеренов [2] по-прежнему пощипывало травку и ещё не догадывалось о приближении волков. Тем временем стая всё ближе и ближе подступала к людям, сидящим в засаде. Чень Чжэнь не смел пошевелиться, он чувствовал, что почти превратился в ледяную статую… * * * Уже второй раз Чень Чжэнь столкнулся в степи с большой волчьей стаей. Теперь страх, который…

Теперь, когда Мэрилин Монро стала так называемой «знаменитостью», Норма Джин перестала доверять кому бы то ни было, особенно тем, кто знал ее прежде и не любил еще тогда. Еще Касс Чаплин предупреждал, что все они будут виться вокруг нее, как мухи. Касс сказал тогда: — Знаешь, какая у моего отца любимая поговорка? «Стоит заработать миллионы долларов, и тут же обзаведешься миллионом друзей». У Нормы Джин никогда не было миллионов долларов, но ее «слава» сама по себе являлась состоянием, и расходовать…

Глава первая ЭПИДУРАЛЬНАЯ АНЕСТЕЗИЯ — Вы так и будете сидеть и ничего не делать? — услышал Данилов, еще не успев войти в родовой зал. — За что вообще я вам плачу? Медсестра-анестезист Ира закатила глаза и вздохнула: очередной скандалист, да еще «договорной». Данилов ободряюще подмигнул ей и указал взглядом на часы, висевшие над входом. До конца дежурства оставалось четыре часа. Индивидуальный родильный бокс меньше обычного, общего, а в остальном такой же. Все в нем есть: и особенная кровать,…

Но он не знал, откуда начинать думать о самом себе, не знал, где искать центр. Первый телефонный звонок? Нет, это случилось всего три дня назад и было, по сути дела, концом, а не началом. Что ж, можно было начать с Ирвинга, поскольку Ирвинг был первым, с кем он познакомился в Нью-Йорке. Так вот, этот Ирвинг был симпатичным еврейчиком, который хорошо умел играть в шахматы, а больше, пожалуй, ничего не умел; шелковистые волосы и по-детски розовые щеки делали его похожим на шестнадцатилетнего, хотя…

Тот не любил хозяина — от него пахло табаком, а иногда и спиртом. К тому же он мучал его. Стиснув рукой морду, хозяин раскачивал ее из стороны в сторону. Молодые острые зубы впивались в щеки, а жесткая рука мешала дышать. Фокер — такую кличку позднее дали щенку по названию известных в прошедшую войну стремительных боевых самолетов, поразивших воображение столяра, — убегал под навес и прятался за дровами. Но хозяин выманивал его оттуда и опять таскал за морду или, хуже того, мыл едким хозяйственным…

Дверь широко распахнулась, и в проеме показалась вульгарная фигура толстяка Шампольона, входившего в ресторан вслед за своей тщедушной супругой. — Хайль Гитлер! Этот пьянчуга, хозяин монтажной мастерской в Сен — Дени, каждое утро здоровался, вскидывая руку в фашистском приветствии, и при этом хитро подмигивал, вкладывая в свой жест циничный смысл и насмешку. Мне хотелось крикнуть ему в ответ какое-нибудь ругательство. «Хайль Гитлер!» возвращало меня на три десятилетия назад в родительский дом…

Он сдавал одни только брюки, у меня была полная сумка, и я пропустил его вперед. — Фамилия! — прохрипела приемщица, угрожающе играя карандашом над квитанцией. Вместо того чтобы сказать “Голубец”, Голубец бросил пальцы. На левой руке выпало два, на правой, если я не ошибаюсь, четыре. — Кибиров! — выпалил он. Меня уже ничто не удивляло, но сам Голубец почему-то смутился. — Обожаю стихи Кибирова, — виновато пояснил он. — По-моему, он — гений. В дальнейшем Голубец потерял квитанцию, паспорт…

Охрана ушла. Уснули. Зек Филя-Филимон тоже спал. Но не на спине, а скрючившись, с зажатым в кулаке гвоздем, чтобы проснуться и с маху всадить в глотку, как только среди ночи этот тронутый опять завопит: «Аввакумов!.. Арье!.. Бугаев!.. Буражников!» Плевать, вожак или не вожак. Список Филя ему докричать не даст. На Р-рр-абиновиче он его прикончит! Век без воли! С того же дня… Вырубленная на скале «А», она стала давить на старого Коняева. Давила на его глаза. На мозги. На дряхлевшую душу. Коняев,…

Луна О, полнолуния мучительное время! И светом сдавлено чувствительное темя. И бледным янтарем ты в облаках сонливых, Прибежище самоубийц счастливых, Хранилище судеб давно забытых И не допущенных навеки в Божью свиту Всех зачатых детей, но не рожденных, Тех неполюбленных, тех некрещеных, Тех безымянных, что златой лактозой сыты, Тех, похотью и болью оскверненных, Почти невидимых в лучах твоих зеленых. * * * Родства запоздалый помин Мне горечью к сердцу…

— Тезка, — отдуваясь, представился первый из них, сильно растолстевший атлет с грушеобразной головой, приплюснутым носом, губастым ртом и взглядом невыспавшегося бегемота. — Чей тезка? — поинтересовался на всякий случай Алтынов. — Твой. Ты ведь Александр? — Точно. — Евгений, — назвался второй, среднего роста поджарый крепыш, чье пожатие показалось Алтынову замаскированной попыткой искалечить его ладонь, причем попытка эта чуть было не увенчалась успехом. — А это Светик, которая стыдится…

— Твой поп звонил! — кривая шутит над мамой. — Да не поп он! — мама злится. — Дак расстрига! Еще хуже! — Он инженер! — Инженер! Он же Воскресенский! Валериан Воскресенский непременно поп должен быть! …— Я как ты, Марусенька! Лучше как ты буду. Замуж не выйду. Зачем замуж? — А чтоб — детки! — Не хочу! — А Михасика своего любишь? И Алика целлулоидного! Привольно лежать на тканевом одеяле Марусиной девичьей постели, раскинуться да взирать с упоением, как Маруся моет и чистит глаз на ночь.…

Поэма К читателю Дорогой друг! Книга, которую ты держишь сейчас в руках — книга необычайной Судьбы. Ночью на вторник с 11 на 12 февраля 1852 года огонь уничтожил страницы рукописи второго тома «Мёртвых душ», обратив бумагу, на которой она была написана в пепел, а содержание рукописи в тайну, на протяжении вот уже более 140 лет занимающую не одно поколение читателей и исследователей творчества Николая Васильевича Гоголя. В огне уцелели лишь первая глава рукописи, часть…

 А вот теперь мне нужна была тачка, и – о, чудо! – не успел я встать на край тротуара и поднять руку, как тормознула видавшая виды «Волга». Машина была явно ветераном таксомоторного парка, ей под стать был и водитель. Поговорив с заскорузлым шефом о цели поездки и цене вопроса, и придя с ним к концесусу, я брякнулся в продавленное кресло жёлтой колымаги, водила дал по газам и мы понеслись. Прощай мир, я ухожу в нирвану!  Люблю ездить с профессиональными таксистами – чёткие, выверенные движения,…

выпьешь вина и наешься снега. с анемонами едешь через весь город и плачешь. придумываешь подарки. покупаешь пирожки. рисуешь улитку. вышиваешь бабочку. купишь ткань для красивой ночнушки — шьешь и думаешь — не получится. наполняешь квартиру керосиновыми лампами — а толку-то что? — без конца вытираешь с них пыль. анемоны желто-красные, синие. фиолетовые анемоны. анемоны и молчание. анемонов полны глаза. анемонами на балконе покрываешь морозный воздух. анемоны — когда на улице поцелуешь себя…

Девушка сказала: — Алле! Ларсон, вот человек, который тебе нужен. Мужчина в шляпе с перьями осветил крысу, пощелкал ей языком, осветил незнакомца, пробурчал что-то, подумал, смахнул слезу с правого глаза и сказал: «Значит!» Девушка взяла фонарь, обративший в сумерки пять кубометров темноты, а мужчины понесли клетку. Крыса оказалась самцом нутрии. Его доставили из Южной Америки. Они снесли его в вольер к другим нутриям, и это была первая работа приезжего на звероферме. Ему дали поесть…

А вообще-то палата у них подобралась на славу, Йоссариан и Дэнбар никогда еще, пожалуй, в такой не лежали. Их соседом был, во-первых, двадцатичетырехлетний капитан с жидкими золотистыми усиками — летчик-истребитель, сбитый прошлой зимой над Адриатическим морем и даже не простудившийся. Сейчас-то стояло лето, но капитан, которого больше не сбивали, утверждал, что у него грипп. Справа от Йоссариана обессиленно покоился — всегда на животе — обомлевший офицер с малярийной инфекцией в крови и укусом комара…