Современная проза

И так было со всеми людьми по всей стране. Часы между книжными шкафами ударили три раза. Звук был тих, мягок, как если бы существовала в природе холодная жидкая бронза и были бы возможны её переливания из часов в воздух. Никифоров подошёл к окну. Весь день летал сухой лёгкий снег. На огороженных пространствах, к примеру, между никифоровским окном и стеной склада завода электромоторов, грязь и мерзость запустения были сокрыты искрящейся белизной. Но там, где ходили люди, ездили машины, чистый, падающий…

– Нет. А что это означает? – Да то, что она не хочет ничем никому мешать, ничем выделяться, чтобы никого не раздражать. Она даже отказалась от цвета полотенец, чтобы ее цвет, не дай бог, кому-то глаз не резанул. Она старается быть как можно более незаметной в своей семье, не в том смысле, что ее не должны замечать, а в том, чтобы никому не помешать и для всех быть удобной и комфортной. Она стремится ни для кого не быть раздражителем – вот так я бы сформулировал. – Думаешь? – с сомнением произнес…

Я стал смотреть на свое отражение в противоположном окне. Оно ритмично покачивалось в такт движению поезда. Когда поезд совсем разогнался, слева, на самом краю моего поля зрения, появилось какое-то светлое пятно. Я повернул голову и увидел сквозь заросшее грязью стекло межвагонной двери лица четырех молодых парней, втиснутые в черную раму окна. Мгновение спустя дверь распахнулась, и в вагоне стало очень шумно; к постукиванию колес, превратившемуся в надсадный грохот, присоединился…

Между тем, стала жена детей считать, прицепленного деда посчитала, баловницы хватились – нету. Посылают зятька к магазину: – Федь, сходи! А и где она, пьянь наша? Пребольно ухватил зятек Закарманову за ухо, преогромной рукой пошарив в щелочках. – Ага, попалась! – Ой, Федьку боюсь! – завизжала бабулька. – Ты, маманька, чего опять хулиганишь? – строг был Федька; ни рюмочкой не подкупишь, ни окурочком. Только и взвизгнуть: – Ой, Федьку боюсь! Посадил зятек ее в клетку, попку залепил лейкопластырем,…

Он усмехнулся, впрочем благодушно. В глазах у него светились желтые искорки, и когда он улыбался, внешние уголки глаз приподнимались, и он, долговязый, с ленивыми движениями, странным образом становился похожим на большого длинного кота. Одет он был небрежно и пестро, несколько богемно. Узкие вельветовые брюки, сапоги «чакка» для верховой езды, довольно поношенные, ситцевая голубая рубашка, надетая поверх желтого свитера, и замшевая куртка, очень старая, залоснившаяся на локтях и на воротнике. Он…

Войдя внутрь, гость осмотрелся и направился в глубь дома. В просторной гостиной на диване сидели три женщины. Дамы пили чай и, негромко посмеиваясь, о чем-то беседовали. Когда в комнату вошел незнакомый мужчина, все замолчали, а одна из них, полноватая, но с очень приятным лицом, поднялась навстречу. – Здравствуй, Витя. Владимир Львович на веранде. Верандой в этом доме, более известном в Петербурге как дача канцлера Белобородко, называлась широкая терраса с балюстрадой и прекрасным видом на Неву.…

Колесова Наталья Поминки Сняв плащ, она нерешительно пошла вдоль столов. Люди, в ос-новном мужчины, сидели тихо, переговаривались негромко. Кое-кто ки-вал ей. Зря она постеснялась надеть форму. В пиджаках-костюмах здесь было всего-ничего… — Аня! — от дальнего стола взметнулась рука, и она с облегчением поспешила на зов. Соболев подвинулся, чтобы она могла сесть рядом. Обнял за плечи. — Привет! — Привет, — слабо улыбнувшись, она кивнула сидящим за столом. Кое-кто взглянул с недоумением.…

Света снова подумала, что не стоило им ехать в Грецию, в наивной надежде собрать и слепить обломки их отношений. Склеенный сосуд всё равно остаётся разбитым. Они поженились не сразу, не впопыхах, не в бурном бесшабашном студенчестве, когда всё кажется простым и понятным, а потом вдруг усложняется и запутывается. Их отношения не были незрелыми и скоропалительными, а сами Борис и Светлана были уже взрослыми самостоятельными, достаточно успешными людьми с высшими образованиями, востребованными профессиями…

Период после Зимы я назвал Весной. Это было время агонии и порабощения. Оно закончилось, когда я достаточно окреп, чтобы преодолеть боль и вырваться из плена корней, которые хоть в начале и потянулись за мной, но потом высохли и обратились в прах. И я понял, что не корни кормили меня жизнью, а я их - своей свободой и болью. После этого поднялась такая жара, что даже время задохнулось и опять остановилось. Я жил, мысленно превращая цветы на стенах в рожицы, пока в один прекрасный день они не начали…

2 Ближайшая суббота выдалась дождливой. Я доехал городской электричкой до Восточного Берлина, который выглядел еще более серым и пустынным, чем обычно. От станции «Рансдорф» пошел к озеру, дождь не прекращался, было холодно, и рука, державшая зонт, закоченела. Еще издалека я увидел, что кафе закрыто. Но тут же я заметил Свена. На нем были те же синие брюки матросского покроя и кожаная фуражка-капитанка, что и в минувшую субботу; пухлые щеки и круглые очки делали его похожим на юного и наивного…

На комбинате Кома оттрубила от звонка до звонка простым инженером. Выдвигалась и в начальники цеха, и на главного технолога (лет пятнадцать – советскими темпами – внедряли электронный набор), но на высоких постах немедленно принималась конфликтовать с начальством за справедливость, так что ее быстренько задвигали. Есть такие особи, которым наверху делать нечего. А в начале девяностых спровадили на заслуженный отдых. Время для пенсии подгадали самое то: рубль уронили, газету “Правда” с потрохами,…

Не то чтобы я как-то остро ощущал разницу в возрасте между нами. Скорее наоборот – совсем не ощущал, и это удивительно, потому что Пудис всюду оставался самим собой и не пытался подлаживаться под чью-либо манеру общения и чужие ритуалы. Но я всегда чувствовал, что какой-то своей частью Пудис все-таки – человек из другого времени. Он успел пожить и покуролесить здесь, когда страна управлялась не теми правилами, которые знал я, и даже выглядела иначе. И это оставило на нем отпечаток. Но подружились…

Помимо языковых тканей мешают и культурные — в данном случае назойливые реалии Нью-Йорка. Герои «Ground Up» обитают в крайне конкретном месте (Манхэттен) и времени (2006–2007), и многие адреса откровенно рассчитаны на ухмылку узнавания со стороны читателя. Здесь стоит, наверное, упомянуть, что в книге выдуманные места беспорядочно смешаны с настоящими. На Нижнем Ист-Сайде нет улицы Фуллертон-стрит, например, но есть все ее соседи; судя по описанию, она находится, как перрон 9 3 4 в «Гарри Поттере»…

— Первый взвод, справа по одному, короткими перебежками — вперед! Справа из-за своих укрытий поднимались товарищи. Бежали, падали, снова поднимались. Пошел второй взвод, наш, — шум от выстрелов и взрыв-пакетов усиливается. Поле заволакивает густым белым дымом. Вот и моя очередь. Я поднимаюсь, бросаюсь вперед и, пробежав метров двадцать, падаю в какую-то заросшую высокой травой ямку. Поле полно земляникой. Эх, некогда! Товарищи подтягиваются. И вдруг я вижу — совсем рядом поднимается замполит. Рука…

Она оказалась совсем не такой, как он себе представлял. У нее было простоватое милое лицо: большие глаза неопределенно-серого цвета, бледные веснушки, неаккуратно рассыпанные по миниатюрному кукольному носу, тонкие, но красивые губы, каштановые, с рыжеватым отливом волосы, стянутые в небрежный хвост. Отдельные пряди выбились из сделанной наскоро прически и мягкими пружинками змеились вдоль ее слегка пухлощекого лица. Он знал, что ей никак не может быть меньше двадцати. Но она смотрелась девчонкой,…

В комнату входит Карин, санитарка. Заметив Кристиана, она быстро разворачивается, выбегает в коридор и зовет на помощь. Она пробует отнять у него термос, сил не хватает; ошпарив руку, она ругается от боли. Вбегают два санитара. Они дерутся с Кристианом, не могут его удержать. Всё в комнате забрызгано кофе. Появляется четвертый санитар с каталкой. Вот они надевают на него смирительную рубашку. Кристиану все равно, он по-прежнему борется за термос. Его укладывают и делают укол. Кристиан крутится,…

Через пролив порядка двух километров. Вода холодновата еще, но все-таки переплыть можно. Только вот… Только вот не нравится мне катерок на горизонте. Не для того ли он там кувыркается, чтобы плывущих отлавливать и в казарму возвращать? Понаблюдаем. Я устроился на камушке, глядя, как сокурсники бродят по берегу. Насчет парома не соблазнился никто, ежу понятно, сразу снимут. Некоторые обреченно вошли в воду, но большинство все же отправились на поиски подручных плавсредств, которые можно было бы…

Он отбыл, а я осталась сидеть у барной стойки. Когда только коктейльчик под руку подставили? Народу в зале было немного. День будний, время позднее. Что я там бормотала про ненавижу? Неправда. Я люблю это место. Даже не конкретно это, а вообще игровой зал, полумрак, треск шарика, важно шествующие смены крупье, прямо как смена караула у Букингемского Дворца. Здесь выпадаешь из времени и из суеты. Здесь все по-настоящему. Здесь нельзя сделать вид, что играешь. По-настоящему играешь и по-настоящему…

Я не обедаю во время съемок, поэтому в перерыве опять сижу в гримерной, неприкаянная, в тяжелом парике, стянутая корсетом. Болит голова. После перерыва опять долго собираются, раскачиваются. Что-то приколачивают в декорации, что-то передвигают из мебели, поправляют грим, проверяют свет. Потом снимают — не мои планы. Я жду. Приблизительно за 40 минут до конца смены приступают ко мне. Крупный план — ставят свет. Болят глаза. Я уже устала. От ожидания и бездействия. Помощник режиссера посматривает…

Наша киска мигом выскочила, но та кошка, не отрываясь от еды, завыла, как милицейская машина. Тем временем дядя, не зевая, схватил обеих за шкирки и сунул их в какую-то сумку. Обе несчастные ничего не могли понять, ослепли, задохнулись и замерли. Затем дядя пришел куда надо и вытряхнул кошек на пол. Наша киска огляделась и увидела висящие кое-где по стенам на гвоздях новенькие меховые шапки, серые в полосочку, бело-черные, рыженькие… Что-то очень знакомое было в этих шапках. На полу валялись обрезки…