Современная проза

Сегодня эта привычная мысль почему-то радовала его меньше обычного. Может быть, сказывалось накопившееся напряжение, столь знакомое деловым людям. Может быть, причина была в странном, раньше незнакомом ему чувстве одиночества, которое не заглушить никакой работой. Иван умел побеждать приливы грусти - он знал, что занимается волнующим и полезным делом,  что речь не только о заработке - речь о превращении его несчастной, разоренной коммунистами страны, в процветающую державу, такую же, как Америка…

Иван Силыч жил тихо да мирно за высоким забором с угрюмой неласковой женой Павлиной, двумя юнцами и злою собакой. Здравствовали они нелюдимо в старенькой избушке-малушке, которая досталась хозяину от деда. Гостей к самовару не звали. И Цыпушкиных никто не приглашал на чашечку чаю. В доме у них было разладно, невесело. Наверное, оттого, что супруги давно лишь терпели друг друга. А любовь их, нечаянно заблудившись до свадьбы, ушла куда-то, подарив на память чудо-сыновей, погодков. Чета и жила по-разному.…

Моим наказанием за успехи в музыке стала потеря единственного реального друга — миссис Бритник. Я четко помню тот день, когда мать отказалась от ее услуг. Старушка лишь спокойно кивнула, улыбаясь — она понимала, что я уже превзошел ее возможности как преподавателя. Но я, хотя и понимал это, все же заплакал, когда она обняла меня на прощание. Когда наши лица сблизились, она шепнула мне на ухо: «Видеть — значит верить», и в тот момент я понял, что она отлично понимала мое состояние. Сиреневый запах…

— По-видимому, но сейчас, по пути домой, это уже не имеет значения. В Индии я бы не позволила. — Миссис Марч поравнялась с детьми и, не останавливаясь, громко произнесла: — Кричите, сколько влезет, но не визжите, только не визжите. — Они должны называться, — сказал Лайонел, что-то вспомнив, — потому что в самом начале Библии Адам нарек всех животных. — Их не было в Библии, м-м-м-м-м. Они все время жили в тонкой части корабля. Только ты оттуда уходишь, они тут как тут. — Он имел в виду Ноев…

Мы шли в сторону бани… Сергей уже переоделся в «вольную» одежду. На нем были новенькие джинсы, кроссовки и ослепительной белизны футболка с крупной красной надписью «Пепси». Волосы у него успели уже чуть-чуть отрасти и пошевеливались на теплом июльском ветерке. Я только теперь заметил, что Сережа блондин и что у него смуглое лицо, с которого, благодаря здешнему яркому солнцу, улетучивалась зоновская землистость. Господи, какой же он все-таки симпатичный парень! Я нес его матрац с постельными принадлежностями…

Нас с Кери никогда не манило многолюдье большого города. Когда через несколько недель после окончания колледжа мне предложили работу в родном городе, мы оба подпрыгнули от радости. Как здорово вернуться туда, где прозрачный воздух и снежные зимы! Почти все наши накопления мы вложили в новый бизнес. Первые доходы обещали кое-что в будущем, но их размер оставлял желать лучшего. Это научило нас расчетливости и умеренности. Тяжелее всего было мириться с нашим более чем скромным жильем — двое взрослых…

Спускаясь вниз на эскалаторе, просыпаюсь окончательно, и день начинается. Итак, я — взрослая, мне уже стукнуло тридцать, к тому же «женщина, возьмите капустку», и, вдобавок, — человек, который пару лет назад начал все с нуля. В Москве. Мой рост — сто семьдесят три сантиметра, волосы короткие, темные, глаза серо-зеленые, красивые, ноги длинные, стройные, умница-красавица, одним словом. Но в этой дурацкой шапище с висящими, торчащими по сторонам, пушистыми ушами, в очках, спадающих с носа, с парой…

— Но вы уже читаете мысли, мистер Шоу. —  Touche ! [3] Ладно, итак. — Старик поскреб тонкими пальцами свою рыжеватую бородку и легонько ткнул Уиллиса под ребро. — Как вышло, что ты единственный на борту этого корабля, кто навещает меня? — Видите ли, сэр… На щеках молодого человека расцвел непрошеный яркий румянец. — Да, да, понимаю, — произнес Шоу. — Все пчелки-самцы, доверху заполнившие этот космический улей, сидят каждый в своей сотовой ячейке со своими сиропными, надувными, сладкоголосыми…

— Мне кажется, у Джека ум за разум заходит, — изрекла миссис Вортерс. Однако мисс Бомонт поняла намеки, надо сказать, довольно остроумные, и подхватила: — А Крез? Во что надо превратиться, чтобы сбежать от Креза? Я поспешил внести поправку в ее познания в мифологии. — Мидас, мисс Бомонт, а не Крез, — сказал я. — И не вам надо превращаться, а он вас превращает. В золото. — Да уж от Мидаса не увильнешь, — подтвердил Форд. — Нет, погодите, — запальчиво начала мисс Бомонт, которая учила латынь…

Я человек рассеянный, и вышеприведенный диалог не привлек бы моего внимания, если бы кузен не повторял его потом, движимый (как я полагаю) своего рода местным патриотизмом и желанием показать полное свое безразличие к насмешливому величанию его всеми тремя именами. Он рассказал, что повстречавшийся нам парень — это Иренео Фунес, известный своими странностями — например, тем, что он ни с кем не дружит и всегда точно знает, который час, как по часам. Он добавил, что Фунес сын здешней гладильщицы…

– А я так, – неожиданно согласился Вадька. – Я же помощник. Ганькин ухмыльнулся, скользнул взглядом по его махровой сорочке и молча натянул толстую брезентовую робу, заляпанную густым глинистым раствором. На буровой двое мужиков колотили кувалдами подвешенную на тросе трубу – выбивали керн. Один из них, увидев Ганькина с Вадькой, бросил кувалду и облегченно сказал: – Вот и смена пришла… Ганькин деловито обошел станок, потрогал рычаги, ручки, сосчитал стоявшие пучком трубы. – Сколько?…

В волнении я отложила письмо. Что последует за дурашливым предисловием? Знаешь ли ты, Зинка, какое большое место заняла в моем сердце, в моей судьбе? Ты стала для меня компасом, тем, по чему сверяют свою совесть, жизнь. А вдруг ты, не выдержав, «отрезвела»? Такое случается. Я нарочно медленно заварила чай, поставила на стол чашку с блюдцем, вазочку с печеньем, привезенным еще из дому, прикрыла чайник с заваркой полотенцем… С Зиной я познакомилась в институте. Мы учились на одном курсе. Небольшого…

В семнадцать я убедил старого архиепископа, что хочу служить церкви. Тот пожаловал мне стипендию в Кембриджском университете, где меня ждал таинственный и странный мир; там мне предложили помочь своей стране и одновременно себе самому. Так я и сделал, и, когда моя ученая степень висела на волоске из-за прогулов и слухов о неподобающем поведении, сам Тайный совет Королевы поручился, что я отсутствовал, оказывая услугу Ее Величеству, и не заслуживаю наказания. Со временем я, как водится, перебрался…

Но сейчас я на красной. Здесь она взмывает вверх, и поезд скользит мимо церкви, одиноко стоящей на островке тишины посреди движения. На повороте поезд замедляется и втягивается под сень вокзала. Вот тут-то и раздается выстрел. Как же медленно тащатся вагоны вдоль платформы, а ведь кто-то уютно устроился в тени на крыше коммерческого банка. Бах! Прямо как тот парень из фильма «Мишени», думаю я. Лежит себе на белой крыше цистерны, аккуратно расставив вокруг себя коробки с патронами, — эдакий пикник…

Чтобы как-то исправить положение, излечить души, зараженные лицемерием, неверием в прекрасное, цинизмом, вдруг шарахнулись мы в другую сторону — к религии, и вместо новых театров, дворцов культуры, стадионов стали строить Храмы: греши, человек, потом покайся всевышнему, и простит он тебя для новых грехов. Но, думаю, одно только обращение к религии не поможет избавиться, например, от преступности, наркомании. И не так, вероятно, важно, посещает ли человек церковь, главное, думаю, чтобы в душе каждого…

Насилие, преступность и наркомания были частью повседневной жизни Эдинбурга. Но менее чем в десяти минутах езды на автобусе существовал другой мир — мир кашемировых пуловеров, чая со сливками и внушительных фасадов учреждений, которые делают город четвертой финансовой столицей Европы. В те дни я чувствовала, что бездна разделяет меня и тех, кто проносился мимо с портфелями и пакетами из «Дженнерз» [3] , и, сказать по правде, так оно и было. Фонд «OneCity» определяет это разделение как культуру…

Мне кажется, что в этом высказывании очень точно и сжато выражена самая суть спортивного состязания под названием «марафонский бег». Мысль написать книжку о беге впервые пришла мне в голову лет десять назад. Может, даже еще раньше. Время шло, но я никак не мог заставить себя взяться за дело. Мучился, страдал — прикидывал и так и этак, но все было не то. Ну что за тема такая непонятная — бег? Что об этом можно написать? Собраться с мыслями никак не удавалось. Но однажды я вдруг подумал: «Надо…

5. Индии я не знаю, если не считать нескольких часов пребывания в Бомбее. Зато две недели был на Цейлоне во время поездки в Австралию в 1914 году. (Я должен был этим похвалиться, потому что если и есть во мне какой снобизм, то только австралийский.) Сам не знаю, зачем я перенес некоторые события в Индию, опираясь при этом на виденное мною на Цейлоне. Также не слишком придерживался я и нашей географии. 6. В качестве эпиграфа помещаю отрывок из стихотворения одного из злейших моих «врагов», Антония…

— А меня Дейл Колер, сэр. Очень признателен, что согласились уделить мне несколько минут. Как я и думал, его протянутая ладонь оказалась костлявой и холодной, как воск, и он жал мне руку слишком старательно, словно не хотел отпускать. — Присядем... Вы сказали, что знакомы с Верной, дочерью моей сестры. Любопытно узнать, как она. Очень любопытно... Я слышал, у нее были неприятности. Устраиваясь в служебном кресле, какими университетские хозяйственники заполняют все кабинеты и помещения (брошюра,…

Сквозная тема его главных произведений неизменна — лагерная. Но для современной истории России лагеря настолько же характерны и значимы, как, скажем, статуя Свободы для той же Америки. Валерий Климушкин. Предатель Огонь горел в неглубокой ямке, покрытой толстой чугунной решеткой. Я сидел рядом с огнем на кошме, переворачивал кусочки мяса, жарившиеся на решетке, и потягивал чай. В юрте никого не было, только изредка заходила жена Паш-аги — проверить, не остыл ли чай и все ли есть на…