Современная проза

— О девушке, которая неправильно выбирала себе друзей, — сказала она. — Ну это, наверно, неинтересно, — сказал Пол. — Мы идём или нет? — нетерпеливо спросил мистер Леонард. — Сеанс начинается через десять минут. Миссис Леонард закусила губу. — Хорошо, — решилась она. — Закрой окна и дверь чёрного хода, а я запишу ему телефоны полиции и доктора Фейли. Она повернулась к Полу. — Ты ведь сумеешь набрать номер, да? — Да он уже сто лет набирает номера! — закричал мистер Леонард. — Ш-ш-ш-ш! —…

Джеляль же в своих корреспонденциях – ими перемежаются сюжетные главы романа – пытался среди прочего разгадать тайну Мевляны: понять загадочную фигуру его духовного возлюбленного-двойника и наставника-мюрида, «зеркала его лица и души» Шемса Тебризи, разобраться в подробностях и смысле таинственного убийства Тебризи – из тоски по ушедшему другу и родилась у Руми его великая «Месневи». Кроме того, журналист, видимо, оказался опасным свидетелем политических игр в верхах. С образами закулисного комплота…

Однако перед тем как отформатировать диск, шпион сделал копию файла и переправил ее разработчикам серийной модели LKW-21 15, которая позволила акционерам корпорации заработать 18 миллиардов долларов. Ее доработка на основании полученной в Москве информации сулила фантастическое увеличение прибылей. Глава 1 Начальная трудность 18.08. Наконец-то я научилась пользоваться этой чертовой железякой! Стучать по клавишам, гонять стрелку по экрану монитора, открывать файлы и запускать нужные…

Но скорее бы, скорее неслись годы. Может быть, еще успею. Может быть, похоронят на Ваганьковском, где-нибудь поближе к Есенину и Высоцкому. Помогут вечно молодые поэты. В одной регистрационной книге смертей, смотришь, в одной строке оказался и в энциклопедии. Дерзай, художник! Дерзай, иллюзионист! Но молчи. Молчи! И чтобы у наследничков не возникло, на гибель себе же, никаких сомнений, так и пометим на первой странице этой тетради: "После моей смерти – сжечь!" ГЛАВА I Я никогда…

У него это выходило как-то по особенному. Он двигал своими широкими плечами и одновременно старался подчеркнуть смысл сказанного всею тяжестью огромных рук, энергично взмахивая ими. – Но что бы ты ни говорил, твой шурин все-таки какой-то подозрительный. – Да ладно тебе, Тони. Еще не хватало нам ссориться из-за цвета его волос или блестящего кушака. – Дело не только в одежде, он ведь еще и красится. Дэвид тяжело вздохнул. Только он объяснил Тони суть нового романтизма, как тот…

Я уселся в кресло, стараясь не смотреть в сторону шкафчика с аккуратно разложенными пыточными инструментами. Хирург неторопливо надевал халат. Бедняга, он уже уверен был, что я не ускользну. – Доктор, – произнес я вкрадчиво и проникновенно, – я себя пока что резать не дам. Попробуйте антибиотики. А если не помогут, то я завтра к вам приду и сдамся. – Но завтра я не работаю, – растерянно возразил молодой энтузиаст. Меня восхитила его римская прямота, но улыбаться было очень больно. – Потерплю…

За всю мою длинную жизнь — хотя мне всего 20 лет — я впервые потеряла любимого человека, и мне было так плохо, что казалось — вот-вот остановится дыхание. С той ночи, когда он погиб, мое сердце перенеслось в другое пространство и никак не может вернуться обратно. Я не могу смотреть на мир так, как смотрела раньше. В голове всё перепуталось, кидает то вверх, то вниз, никак не успокоюсь, я в полном оцепенении и все время тяжело дышать. Остается только жалеть, что меня коснулось то, с чем кому-нибудь…

Потом прошло много, много часов. Все короче звучал голос матери из глубины комнаты, все чаще слышались щелчки чемоданных застежек и хлопанье двери, все молчаливее делался отец, и без того неслышный, неяркий человек. Только однажды обнаружил силу своего голоса: когда в последний раз захлопнулась дверь и исчезли материнские шаги, он громко крикнул вслед слово «дрянь». Очевидно, так называлась вещь, которую мать позабыла вложить в чемодан… Однажды утром мир сделался неузнаваемым. Какой-то рассеянный…

Заперто… Рядом флигель, рядом — летняя кухня, там тоже горит лампочка, совсем маленькая. Заперто. Не пускают… Придется уходить. В мертвом саду мы не одни. Опасно! Земля под ногами начинает шевелиться, проваливаться знакомыми ямами — неглубокими, поросшими высохшей травой… Но это не кладбище, тут не должно быть могил! Просто сад, ночной сад, где нам надо переждать ночь, обыкновенный сад, к тому же лето… Нет, не лето — осень. Поздняя осень, хотя совсем не холодно. …Как ее зовут? «Здесь»,…

Он поймал ее сегодня утром у площадки для игры в гольф и принес на завод ловить мышей. Только вчера вечером мышь прогрызла изоляцию на контрольном кабеле и временно вывела из строя здания 17, 19 и 21. Пол включил интерком на своем столе. — Катарина? — Да, доктор Протеус? — Катарина, когда же будет напечатана моя речь? — Я ее как раз делаю, сэр. Еще десять-пятнадцать минут, честное слово. Доктор Катарина Финч была его секретарем и единственной женщиной на Заводах Айлиум. Фактически она была…

— Вот что, Дарья Андреевна, готовьте завтра к операции обоих, — решительно вернулся он к столу. — Обоих?! Но почка-то одна! И вторая неизвестно когда будет… — Знаю, — повторил главврач и в ровном голосе прозвучали металлические нотки. — Завтра утром я решу, кого оперировать. — Хорошо, — точно уловив изменения в настроении шефа, кивнула та и исчезла за дверью. — Крыса, — прошептал Павел Андреевич, вновь устраиваясь в кресле. — Хорошо, что принимаю решения и оперирую сам. А нашей Дарье только бухгалтерией…

Пока я наблюдал за погрузкой, вслушиваясь в выкрики на французском и польском языках, на палубу вышла Астрид и встала рядом. Ей Удалось поговорить с кем-то из экипажа: оказывается, мы отплываем через час. Мы нашли два шезлонга, уселись и стали ждать. Цепочка огней на причале погасла, небо на востоке заалело, мы закрыли глаза, и нас, покачивая, медленно понесло в новый солнечный, жаркий день, в новое безветренное затишье где-то между войной и миром. Прошел час, но мы не отплывали, мы как будто и не…

Светило солнце, облако, похожее на льдинку, висело над зеленой Обью, над головой млели в истоме загнутые саблями листья старой ивы, покой, первозданность, тишина, в которой слышно, как бьется собственное сердце, как радостно струится кровь в розовых от солнца пальцах. А вечером, когда мир делался маленьким и уютным, и мне наутро предстояло уезжать, сами по себе приходили на ум строчки, заканчивающие пушкинскую поэму «Руслан и Людмила»: Пора сердечных вдохновений! Восторгов краткий день…

Погоды у нас в основном благостные и удивительный свет. Утро, и без того бледное, на глазах вянет, линяет, выгорает, переходя в белый полдень, а ближе к закату цвета становятся жестокими, дикими, способными вызвать испуг. Нефритовые и сапфировые волны бьются друг с дружкой, взметывая вверх столько пены, что неровен час промокнут простыни в номерах. Вечернее небо ведет себя так, словно оно от другой планеты – где нет никаких правил, где солнце при желании может стать лиловым, как слива, а облака вдруг…

Он начинал себя жалеть. Пожалуй, и завыть бы мог. От досады. Но вдруг вспомнил ту девочку. Перерыл ящики, отыскал старый блокнот и тот рисунок. Вроде есть сходство, только чего-то неуловимо важного не хватает. Как-то в январе зашел в «Мальчик-с-пальчик» выпить вина, потрепаться с кем-нибудь (хотя это мечты-несбывайки о легкости вращения в мире), сел у барной стойки, стал рисовать в блокноте — по привычке, — и вдруг… Дыхание перехватило, с первой секунды захотелось обнять ее нежно, осторожно,…

Не знаю, хорошо ли, плохо, покажу литрачу. А сейчас побежал в школу. 25 апреля 198. г. Не писал, потому что все время запоем читал «Идиота». Достоевский — великий писатель! Черт побери! На душе праздник, ведь я не думал, не мог думать, что такое может быть! 26 апреля 198. г. Все еще под влиянием «Идиота». Странно все это, конечно. Человек — в прошлом сумасшедший, импотент, и — такой человек! Слов нет. Я таким никогда не буду. Сходил сегодня на самбо. Спросил, что с Шевчуком. Амтоныч…

Ставят хлеб на тёплой колодезной воде, заквашивают. Добрыми руками тщательно вымешивают, жамкают, определяя заодно густоту. При необходимости досыпают муки и оставляют на ночь выспеть. Утро. Затемно разжигают русскую печь. Покачивая, с тугим полязгиванием, отодвигают печную вьюшку. Дрова в печи уложены с вечера. Янтарные лучины, ощетинившись, торчат из-под сухих берёзовых поленьев. Чирк! Огонёк на конце спички на долю секунды задумался, полез по ней вверх, лениво перебрался на бересту, на деревянные…

Так было и в канун Дня всех святых 1954 года. Хеллоуин. Моя самая любимая ночь в году. Если бы ее не было, я никогда не сел бы писать эту новую «Повесть о двух городах» 6 . Как я мог устоять, когда холодный резец выгравировал на камне приглашение? Как я мог не преклонить колено, не набрать в грудь побольше воздуха и не сдуть пыль с мраморной плиты? 2 Первым пришел… В то утро после Хеллоуина я пришел на студию в семь утра. Последним ушел… Было почти десять вечера, когда…

– Антихристовы спицы! Истинно так! Царевну-лягушку везут! Истинно говорю! И отстал. Как вдруг все звуки разом оборвались. Валерия повернула лицо и встретилась взглядом – внезапно, будто с разбегу налетела на стенку – с лицом господина лет тридцати пяти, лицом смуглым, с усами и бородкой, с длинной шевелюрой и слегка раскосыми глазами. Он стоял у ограды канала и смотрел на Валерию столь пронзительным взглядом, что она отшатнулась и, повернувшись к шоферу, воскликнула: – Ну что же так медленно,…