Современная проза

И вдруг… Она заметила черных санитаров. Они все еще рядышком, шепчутся. Не слышали, как она вошла в отделение. Теперь почувствовали ее злой взгляд, но поздно. Хватило ума собраться и лясы точить перед самым ее приходом. Их лица отскакивают в разные стороны, смущенные. Она, пригнувшись, двинула на них — они попались в конце коридора. Она знает, про что они толковали, и, видно, себя не помнит от ярости. В клочья разорвет черных паразитов, до того разъярилась. Она раздувается, раздувается — белая форма…

Так почему же двенадцать лет спустя тот же самый Пес сидел в номере дорогой гостиницы, когда я, обернув полотенцем мокрую голову, вышла из душа и с удовольствием отметила, что он застелил постель? Постель, которую мы с ним делили в течение последних десяти часов с прежней нашей страстью? Потому что берешь то, что можешь получить. Женщины любят поговорить. И если встречается мужчина, который любит слушать и вдобавок великолепен в постели, к черту все остальное. В твоих шкуре и сознании приходится…

Во-первых, это жизнь. В природе Аллы Пугачевой нет ничего смутного, темного, лунного, взыскующего отвлеченных пустых небес, тянущегося к гибели или распаду. Русская жажда жизни, как она сказалась в Пугачевой, не имеет никакой истерии, безумия и болезни. Это здоровая жажда здорового существа. Лирическая героиня певицы не хочет ничего сверхъестественного – только естественного, в границах здорового прирожденного аппетита. Аппетит, конечно, такой, что дай боже всякому – но это именно аппетит, на реальные…

И меня мучает видение. Водитель выносит руку с сигаретой, увенчанной пеплом, за окно, бросает мимолетный взгляд в зеркало заднего вида, пытаясь прикинуть, кто ещё не заплатил за проезд, правая нога машинально давит на газ, потому что глаза его, сотую часть секунды назад, уже передали в мозг донесение о том, что дорога на ближайшие сто метров пуста, - все легковые машины ушли вперед. Он выносит руку с сигаретой, давит на газ, смотрит в зеркало заднего вида, и не знает, что спустя мгновенье его автобус…

Женатое солнце с камнями закатилось за горизонт, ушло в Америку. Но остались скрипка и искра божия, которую он преподал. И вот теперь «Европа слушает». Самолет приземлился в парижском аэропорту. Марину встретила переводчица, которая держала в руках табличку. На табличке латинскими буквами была написана ее фамилия. Марина подошла к переводчице, они радостно заулыбались друг другу. Переводчица радовалась, что так легко нашла Марину. А Марина радовалась, в свою очередь, что ее встретили. Все-таки…

Но осуществить свое намерение ей опять не удалось. В дверь позвонили. – Кого это черт принес? – проворчала Марина. И пошла открывать. На пороге стояла соседка со второго этажа – Надежда Романовна. – Марина, я просто не могу молчать! – с места в карьер начала она. – Ты должна призвать сына к порядку! Он ведет себя просто безобразно! Ему только девять, а что будет, когда он вырастет! Ты должна обратить внимание! – В чем дело? – сухо спросила Марина. – Он торгует животными! – Какими животными? –…

Все мы – пылим в страхе одиночества, которое проступает сквозь вопли самовыражения. Все мы – хамим, даже и не друг другу, а статистически, по площади общения. Самоупоённая поэтесса, заведя себе «мальчика», посылает его в буфет, а когда тот возвращается, спрашивает заботливо: «Тебе не нахамили?» Дело происходит в Доме творчества. Этот вопросик ещё и пострашнее, чем колёса, под которые попадёшь, зазевавшись: хамство – точка отсчёта нынешнего общения. Никто ни в ком не видит ни соратника, ни собеседника,…

Иногда Павлу Павловичу казалось, что она хмурится. Иногда – что счастлива и благодарна, что он снова – в какой уже раз – начал день с общения с ней. Он всегда говорил ей что-то – обычное, обыденное – и просил напоследок: «Молись за меня». Ему часто казалось, что она недовольна им, его жизнью. Нет, Павел Павлович прожил вроде бы вполне успешную жизнь. Дети, дача, машина, трое внуков. Он был известен, почти знаменит, много работал и много зарабатывал… Он был редкостно талантливый человек! Но про…

– Детей у нее не было, она жила с мужем. Сейчас он в Барселоне, должен вернуться вечером. – Можно убрать тело? – Отпечатков мы не обнаружили. – У консьержки и горничной были запасные ключи. – Вызовите их ко мне. И соседа тоже. Санитары с носилками скрылись в коридоре. Как всегда, едва вынесли тело, комната сразу почти опустела. Старший инспектор застегнул на молнию свою куртку, его коллега в последний раз посмотрел в окно. В комнате воцарилась тишина. Было около одиннадцати, и полицейские…

Но белые носки при черном костюме — дурной тон, равно как и коричневые туфли, необходимы черные носки и черные туфли. Подумано — сделано: носки и туфли тут же почернели. Невейзер вышел из машины, не прекратившей движения, ловко прокрутился вальсом с милой девушкой, видя себя в огромном зеркале и удивляясь стройности своей фигуры, подчеркнутой гусарским мундиром, шепнул на ушко красавице приятное словцо, почувствовал ее горячую сухую ладонь на своей прохладной пояснице, поерзал на сиденье, разминая…

О себе Я – москвич в четвертом поколении (предки мои были подмосковными – можайскими и дмитровскими). И проза моя – московская. Правда, юношеские увлечения на несколько лет переносили мои интересы в Сибирь. Но и увлечение Сибирью свойственно москвичам. Родился я 31 августа 1936 года. Тридцать два года прожил в коммунальной квартире посреди Мещанских улиц, южнее Останкина и Марьиной рощи. На 1-й Мещанской окончил школу, потом этой же улицей троллейбусом ездил на Моховую – там и теперь размещается…

Сэр Джайлс вздохнул и посмотрел в окно. Леди Мод пропала, однако вид из окна отраднее не стал: по лужайке в сторону огорода плелся садовник Блотт. Сэр Джайлс оглядел коренастую фигурку с неприязнью. Блотт всегда действовал ему на нервы. Вот наглец: садовник, мало того, садовник-итальянец, да вдобавок бывший военнопленный, а сияет как медный пятак! В слуге главное что? Подобострастие. А где оно у Блотта? Можно подумать, он тут не слуга, а хозяин. Дойдя до стены, окружавшей огород, Блотт исчез за…

— Докладываю план на день. Завтрак, состоящий из лангустового жмыха с соком, поездка на работу в личном автомобиле «Бенц» с блестящими крыльями, передним приводом и чудо-рулём, прибытие на родную работу — фирму «жужуинвест», где вы трудитесь уже не первый год, дорогой Захар Захарович, где вас уважают, ценят, любят, особенно, ваш начальник — Свен Свенович Труть, который сегодня вам должен сообщить неведомую мне информацию…Вот и всё — рекламная… — Пошёл вон! — огрызнулся 3. 3. — Ну и ладно, — обиделся…

Точно такое же выражение на лице Зинаиды Ивановны. Ее взгляд пробегает по мебели – цела, по стенам – все на месте, по Егору Ильичу – живой и невредимый. Только после этого Зинаида Ивановна входит и поджимает губы. – Ходишь? – с неприкрытой иронией спрашивает она. – Хожу! – На месте? – На месте! – тоже насмешливо отвечает он и улыбается такой улыбкой, от которой другой человек, не Зинаида Ивановна, провалился бы в тартарары. Но Зинаида Ивановна не проваливается в тартарары, а, напротив, нагоняет…

А почему только картошка на гарнир? Маловато будет. Кто нам запрещает сделать салат из свежих овощей и открыть баночку с грибами? Маринованные грибы требуют рюмку водки. Андрей прислушался к себе: нет, пить не хочется. Но рюмочка перед обедом, под маринованный масленок, который, упругий подлец, бегает по тарелке, выскальзывает из-под вилки, — это святое. Купить правильный стейк — мало, надо уметь его приготовить. Женщины, убежден Андрей, с мясом обращаться не умеют. Они его жарят на слабом огне,…

Ехать в сторону Бамута. В воинскую часть за номером икс-икс. Давай-давай! Колонна кое-как слепливается… Давай-давай! Вот и грузовики с бензином! Не бойсь! Не сгорим! Появляется тихий старичок-чеченец. С форменной бляхой носильщика на груди. Седая голова. На лице непреходящий нервный тик. Он пытается ухватить Красную Повязку за рукав. Чтобы тот к нему обернулся: – Сашик будет недоволен. – Чего тебе? – Ты зачем солдат к его колонне цепляешь? Сашик будет сердит. – А мне по фигу… Ты, старик,…

Эта его привычка класть кресты при виде православных маковок здорово забавляла новых друзей в Москве, а самый умный друг Марлен Кузенков даже увещевал его: Андрей, ведь ты почти марксист, но даже и не с марксистской, с чисто экзистенциальной точки зрения смешно употреблять эти наивные символы. Лучников в ответ только ухмылялся и всякий раз, увидев золотой крест в небе, быстренько, как бы формально отмахивал знамение. Он-то как раз казнил себя за формальность, за суетность своей жизни, за удаление…

И тогда на похоронах Юлии, и теперь на похоронах бывшего тестя он ждал облегчения. Ему хотелось освободиться от тесноты в горле, от этих бессмысленных речей, от скопившейся вокруг гроба праздной толпы с ее извечно пещерным интересом к чужой смерти, от притворного потрясения нелюбимого им Чернышова, украдкой косящего влажными глазами в направлении крючковатой бородки академика Козина. Главное было в ином. У него уже не было сил долго глядеть в сторону гроба, где еле видное из навала цветов белым…

Маша тоже больше не имела детей, поэтому неизвестно, кто из них все-таки был виноват. Врачи сказали: «Случай очень редкий, но бывает и хуже: слепые рождаются, глухонемые и тому подобное. А у вашего все в порядке, кроме одного. Можно, конечно, оформить в Дом ребенка, решайте сами». Маша съездила в этот Дом ребенка за тридцать километров от города — посмотреть. Ничего страшнее она в своей жизни не видела (запомнилась служащая, во время разговора отодвинувшая ногой огромную голову ползавшего по полу…

— Я этого ее Виталика терпеть не могу, так и знай. «Я тоже его терпеть не могу», — чуть не сказала вслух Тамара, но вовремя прикусила язык и подавила тяжелый вздох. — Наташка, — сказала она как можно строже. — Ты мне это брось. Мало ли кто кого терпеть не может! Вот представь: ты выйдешь замуж — а я тебе вдруг заявлю, что терпеть не могу твоего мужа. Тебе ведь обидно будет, правда? — Вот еще. — Наташка скроила надменную физиономию и опять уставилась на какую-то деталь интерьера. — Ничего мне…