Юмористическая проза

Молодые покатались по городу, возложили цветы к памятнику защитникам отечества, покрасовались на центральной площади. Лида желала оставить на память побольше фотографий, где она такая красивая и счастливая. Растроганная мамаша с хлебом и солью встречала их на пороге дома. Дети и молодёжь посыпали молодых крупой, зерном и мелкой монетой. «Нужно больше откусить и первой войти в дом. Тогда я буду главной в семье» – подумала Лида. – Говори речь, – толкнула соседка мамашу. – Доченька, – расплакалась…

Вместе с Аллой Григорьевной в квартиру над нами заехал и рояль, который периодически вытирался от скопившейся пыли, ибо играла она редко, но иногда концерты все же случались. В эти моменты я ее ненавидел, как и Бартоломео Кристофори, Медичей и вообще всю Флоренцию. Она нарушала мой покой и тишину. Поток мысли убивался раздражающей музыкой. Вот если б она на гитарке что-то слабала. Это уже другой разговор, но Алла Григорьевна — манерная бабка. Она принесла в наш убитый подъезд нотки остатков своего…

— Фанечка, — говорил он ей, — ты полюбишь горы, это такая мощь, такое величие природы. А после ужина мы сидим у огня и поем под гитару. Романтика! — Романтика, — соглашалась Фанечка, — а сама принюхивалась к его куртке — отстирался ли запах костра. В общем, когда они поженятся, с походами надо будет завязать, потому что лучше совместный отдых где-нибудь на море. Еще ее смущала дружба Олега с девушками. Ну это даже неприлично как-то. Он уже встречается с ней, почти помолвлен, и продолжает дружить…

— Скорее вреден, — поддакивает медбрат. — Вот так, глядишь, и без наркоза согласятся на свое КТ. И не забудь мне напомнить, когда будем уходить, их всех напрячь сказать нам «спасибо»! Все равно материальной благодарности от этих бедолаг не дождешься. — Может, попросить их похлопать? — Это теперь так модно? — Георгий Константинович хмурится, подозрительно смотрит на Сергея, но тот серьезен. — Нет, это уже будет чересчур! Молодой медбрат идет вниз по лестнице, анестезиолог едет на служебном…

Гриман сделал жест, — оркестр тоскливо грянул похоронный марш. Зал грохнул, галерка слегла вповалку. Опять жест — воцарилась тишина. — А теперь — Молли! — сказал он, но не тут-то было. Под резак на эту скамью лег бы только самоубийца. Зал начал скандировать: "Молли, Молли!" — ясное дело, без толку. — Ложись! — орали на галерке, добавляли нецензурщину, и свистели. Он взмахнул руками, окружив себя черным облаком, подошел к ней, поднял на руки, отнес, положил на скамью: — Не бойся, милая… …

Через минуту няня и Марк снова шли по площади. В сумочке у девушки лежал флакончин духов, а малыш крепко сжимал в руке пистолет. Они уносили с собой "любовь и "смелость", подаренные щедрой Ягг. Однако эти приятные сами по себе дары не гарантировали (к нашему огромному сожалению) им счатья до конца дней. Народ все прибывал и прибывал на ярмарочную площадь. Один за другим Грета внимала с полок свои подарки. Денег с покупателей она, как любая уважающая себя волшебница, не брала, чем вызывала у одних…

- Вот шутники, - и Пауло запустил самолетик. И вот, как будто ночь наступила, а потом, он открыл глаза и увидел, что летит на самолёте. Впереди штурман самолета, какой-то человек, одетый в красный костюм. Сзади на спине было написано «проводник в пятое измерение». Пауло посмотрел в окно самолёта, в котором было только два пассажира - он и этот пилот, и внизу он увидел землю. Мы летим, - подумал Пауло, но ка и спросил пилота где я. - Мы летим в пятое измерение, в страну алхимиков. - Зачем?…

- Вот шутники, - и Пауло запустил самолетик. И вот, как будто ночь наступила, а потом, он открыл глаза и увидел, что летит на самолёте. Впереди штурман самолета, какой-то человек, одетый в красный костюм. Сзади на спине было написано «проводник в пятое измерение». Пауло посмотрел в окно самолёта, в котором было только два пассажира - он и этот пилот, и внизу он увидел землю. Мы летим, - подумал Пауло, но ка и спросил пилота где я. - Мы летим в пятое измерение, в страну алхимиков. - Зачем?…

Через минуту няня и Марк снова шли по площади. В сумочке у девушки лежал флакончин духов, а малыш крепко сжимал в руке пистолет. Они уносили с собой "любовь и "смелость", подаренные щедрой Ягг. Однако эти приятные сами по себе дары не гарантировали (к нашему огромному сожалению) им счатья до конца дней. Народ все прибывал и прибывал на ярмарочную площадь. Один за другим Грета внимала с полок свои подарки. Денег с покупателей она, как любая уважающая себя волшебница, не брала, чем вызывала у одних…

Мама Лёки вышла замуж за военного. Когда Лёку нужно было вот-вот рожать, отец находился в горячих точках в Чечне, шел 1995 год. Семье пришла телеграмма, что боец пропал без вести. Но случилось чудо, и боец вернулся. А каким он вернулся это уже другой разговор. Мама Лёки писала письма брату в армию: “Привет, Олежа. Пишет тебя Н… и Лёка Ты бы знал, какая она стала балованная! Не слушается меня совсем. Кастрюли таскает, на место складывает и себя хвалит. Все на кухне разбросала! Вот что за ребенок…

Что поделаешь, искусство требует жертв. В данном случае в жертву приносились лишь слова и чувство негодования по поводу бездуховности и некомпетентности главы города. Сдубка поступил дипломатично. Впрочем, как оказалось, он напрасно сдержался и наступил на горло своему самолюбию: денег Белоцерковский так и не дал. Ну да Бог с ним! Я вообще не понимаю, какого чёрта речь зашла о нём. Так часто бывает: начнешь за здравие, а кончишь за упокой. Ведь я говорил о зиме. Нет, я говорил о лете. …

– Ты откуда, Мишка? – Я из Рашки. Норм так. Нет? – Where are you? – From Ru ia. А так норм? Теперь понятно, почему беларусы ржут над твоими говнорассуждениями? У них ныне национальная идентичность, и они не белорусы и живут не в Белоруссии. Нельзя проводить параллели между языками, не учитывая фактор национального самосознания. За бел о руса в Беларуси можно сегодня и физических звиздюлей отхватить. Ну, а я спешу поздравить этого недофилолога с тем, что он…

Ну тут у меня от прилива благородства горло перехватило, и я так небрежно перед ним этот перевод кладу. А этот черный свое заладил: «Я Николай Иванович, а не Нина Ивановна, и не надо мне ваших денег». «Вот это да, — думаю, — что же теперь…». А почтовая работница занервничала, опять вмешивается. — Кто перевод получать будет? — кричит. — Мне ваши деньги тут не нужны, разбирайтесь скорее, а то назад в Березовку отправлю. Ну тут я рассердилась окончательно. — Берите деньги, ради бога,…

Пристав взял его руку, пощупал пульс и спросил: — Как вы себя сейчас чувствуете? — Мирнообновленцем! Пристав потыкал пальцем в голову Иванова: — Не готово ещё… Не созрел! А вчера как вы себя чувствовали? — Октябристом, — вздохнул Иванов. — До обеда — правым крылом, а после обеда левым… — Гм… плохо! Болезнь прогрессирует сильными скачками… Жена упала тестю на грудь и заплакала. — Я, собственно, — сказал Иванов, — стою за принудительное отчуждение частновладельч… — Позвольте!…

– Темный вы народ, – сказал студент, вздыхая. Ему бы нужно было, ругнувши мужиков, раскланяться с ними и удалиться, но студента погубило то, что он был интеллигент до мозга костей. – Темный вы народ! – повторил он. – Знаете ли вы, например, что эпидемия холеры распространяется не от порошков, а от маленьких таких штучек, которые бывают в воде, на плодах и овощах – так называемых вибрионов, столь маленьких, что на капле воды их гораздо больше, чем несколько тысяч. – Толкуй! – недоверчиво возразил…

Когда поднялся занавес, на сцене была одна Солнцева. Она ходила по сцене, ломала руки и, читая какую-то записку, шептала: – Неужели? О, негодяй! В это время в гостиную вошла группа гостей, и Солнцева, согнав с лица страдальческое выражение, приветливо встретила пришедших. Она поклонилась молчаливым гостям, поцеловалась с купчихой Полуяновой (Марыськиной), и когда суфлер сказал: «Ах, это вы… вот приятный сюрприз!» – хозяйка тоже обрадовалась и покорно повторила: – Ах, неужели же это вы! Вот…

– Прямо замечательный мальчик! Я спрашиваю: учишься? А он, представьте: учусь, – говорит. Сколько ему? – Девятый. Остальные гости тоже поворачивали ко мне скучающие лица, и разговор начинал тлеть, чадить и дымить, как плохой костер из сырых веток. – Неужели девятый? А я думал – семь. – Время-то как идет! – И не говорите! Только в позапрошлом году был седьмой год, а теперь уже девятый. Он говорил это, а в то же время одно ухо его настороженно приподнималось, как у кошки, услышавшей царапанье…

– Как же вы так допустили до этого? – Да мы-то что же… Мы тут ни при чем. – Подозрение на кого-нибудь имеете? – Никакого подозрения. Я убеждена, что это что-нибудь загадочное. Ходит, роняет вещи и разговаривает. – Сколько же их душ? – Кого? – Вот этих… призраков?! Привидений? – А почем я знаю. Вероятно, одно. – Но вы говорите – он разговаривает. Не может же он сам с собой разговаривать? – А я не знаю. Вам лучше знать – может он или не может. Околоточный обладает чрезвычайно…

– Я могу взять свои слова только наполовину: он грамотный осел. Грамотный настолько, чтобы нацарапать окостеневшей рукой бессмыслицу и пристроить ее в журнале. – Но мы защитники его интересов и не позволим… Я проницательно взглянул на юношей. – Значит, вы согласны с ним, что закат бывает на рассвете? – Нет, не согласны. – …ласны, – подтвердил другой юноша. – Мог ли умный человек написать такую чепуху? – Не мог. – Значит, писал дурак? – Значит, дур… Да нет! Вы не можете так говорить…

Шейбу даже передернуло, и в кармане загремели отмычки. Кошка за дверью испугалась, Шейба слышал, как она метнулась и свалила что-то тяжелое. Грохот разнесся по всему дому. Вор Шейба скорчился и, замерев, стал прислушиваться. Отзвук прокатился и утих. В доме никто не подал голоса. Шейба успокоился и сделал еще глоток. Если уж его, не приведи бог, схватят, то пускай бутылка останется пустой. Допить ведь так или иначе не дадут. Вдруг у входной двери раздался звонок. «Звонят дворничихе», — подумал…