Юмористическая проза

Мрачно сдвинув брови, глядел граф неотступно куда-то в угол. — О, не гляди так! — простонала графиня… — Ну, хочешь уйдем от света! Я последую за тобой, куда угодно. — Ха-ха-ха! — болезненно рассмеялся граф — «куда угодно»… Но, ведь, и мода эта проникнет куда угодно. Нигде не найдем мы места, где на нас бы смотрели без насмешки и язвительности. Всеми презираемые, будем мы влачить бремя нашей жизни. О, Боже! Как тяжело!! — Послушай… — робко прошептала графиня. — А, может быть, все обойдется……

— Вся власть беднейшим крестьянам! Почему? Я, наоборот, говорю: — Вся власть богатейшим крестьянам, потому что среди вас не будет бедных! Вы, товарищи рабочие! Большевики и вас обманули! Подумаешь, важное кушанье — контроль над производством? А заводы и фабрики все-таки у буржуев-капиталистов! Нет, я вам дам побольше! К нам пожалуйте, первый сорт у нас покупали! Каждый рабочий у меня получит собственный небольшой завод или фабрику на сто персон, и пусть он отныне ходит по заводу, заложив руки…

— А вы думаете, меня не били? Били-с! — язвительно шепчет он, наклоняясь к слушателю и пронизывая его во тьме своими слезящимися глазками. У того на лице появляется выражение ужаса, и он инстинктивно защищается рукой, как будто от чего-то страшного. — Били-с! Это уж купцы такие. Вдовица одна, которая бедная, покупает у него фунт сахару, можно сказать, на последнюю лепту. А он, представьте, ей чуть не полфунта бумаги оберточной на сахар наворотил. Ну, на что вдове бумага, посудите сами? Я не вытерпел…

Приходилось фантазировать, что вовсе мне не по душе… Написав несколько строк о том, что души покойников после смерти переселяются на верхушки стоящих около могил деревьев, занимаясь потом, при появлении живых родственников, печальным киванием этими верхушками, я недоверчиво пожал плечами и задумался. — Вот, — говорил я сам себе, — за моей спиной в глубине кабинета висит женский скелет, подаренный мне приятелем… И этот нелепый, никому ненужный костяк знает о загробной жизни в сто раз больше меня,…

Слякин смахнул непрошеную слезу и свернул в малолюдный переулок. Мимо него прошел, сгорбившись, пытаясь закутаться в воротник пальто, неизвестный человек. Сердце Слякина сжалось. — Послушайте… эй! Путник! Обождите. Он догнал прохожего и, молча, сунул ему в руку три рубля. Прохожий остановился поднял из воротника изумленное лицо и поглядел на Слякина. — Это… что значит? — Это вам, путник. Дорога вам, я знаю, предстоит дальняя, а лошадок нанять не на что. Не благодарите! Чем могу, помог.…

Мамайский иронически покачал головой: — Артист. Подумаешь, тоже Росси! — сказал он, имея в виду Моисеи. Названный артистом Казак Ю. С. был весьма далек от творческой деятельности. Он являлся скромным гонцом за железнодорожными билетами и одновременно владельцем огорода, возделыванием какового он и занимался, когда во двор влетела запыхавшаяся Поля Куликова. — Товарищ Казак, — сказала Поля, — возьмите себя в руки. Из Москвы приехала комиссия по поводу штатов. Председатель комиссии сказал, что…

Я же, как старлей, всегда стоял в первом ряду (мало нас офицеров было в семерке), как раз напротив Белевского. И вот — кульминация — пение гимна СССР. Оркестр затянул что-то, очень сильно похожее на похоронный марш, но только слегка адаптированное под гимн. Мы с Белевским стоим напротив друг друга метрах в пяти, смотрим в глаза друг другу и поем. Первый куплет, припев. Дальше слов я не знаю. Начинаю просто разевать рот и по глазам командира понимаю, что он это прекрасно видит. От похоронной музыки…

— Сударыня, я далек от намерения быть невежливым с дамой, но чтоб мне провалиться, если я не мечтаю о прекращении ваших дьявольских визитов в мой дом. Ступайте себе сидеть на озеро, если вам нравятся развлечения такого сорта, заберитесь в бочку с дождевой водой, коли пожелаете, но заклинаю вас, не являйтесь более в дом джентльмена и не причиняйте вреда ему и его имуществу. Это, черт побери, сущее безобразие! — Генри Хартвик Оглторп, — пробулькало привидение, — вы сами не знаете, о чем толкуете.…

А тем временем позабывший о своём обещании Пух писал злобнейший вирус, который был намерен запустить на BBS Кролика. Этот вирус каждую ночь в половину первого должен был звонить Кролику, называться именем «айтбёрд» и иметь пароль «СоВА». Потом он должен был форматировать Кролику винтчестер. А Кролик этого не любил. Кролик сидел в своей норе и жевал гнилую капусту. Ещё он пытался установить на своей ЕС-ке «Zhmote Acce 2.0», что ему не удавалось по многим причинам. Вдруг вход в нору заслонило что-то…

Онъ сдлалъ новую попытку съ ацтекскими надписями и чучелами китовъ, и опять неудача, посл ужасныхъ трудовъ и расходовъ. Когда его собраніе казалось, наконецъ, полнымъ, появилось чучело кита изъ Гренландіи и одна ацтекская надпись изъ мстности кондуранговъ въ средней Америк, затмившая совершенно вс прежніе экземпляры. Мой дядя поспшилъ пріобрсти для себя эти драгоцнности: ему удалось раздобыть чучело кита, но надпись попала въ руки другого собирателя. Настоящая кондуранго, какъ вы, вроятно, знаете, —…

Дверь отворилась. — Извиняюсь, что опоздал, — сказал мистер Корнер, весело влетая в комнату. Мистер Корнер всегда бывал весел по утрам. — Встреть, день с улыбкой, и он благословит тебя. — Сие изречение мистрис Корнер (бывшая замужем шесть месяцев и три недели) слышала из уст своего супруга ровным счетом двести два раза, когда он по утрам бормотал его, собираясь вставать с постели. Изречения вообще играли большую роль в жизни мистера Корнера. Избранный ассортимент их, напечатанный изящным шрифтом…

Вова, вместе с Ариной Петровной, уже объездил весь мир. Вы можете себе представить, какой это кошмар и морока взять с собой животное куда-нибудь в Исландию или Непал. Все эти запреты, справки и прочее. Я уже не говорю о деньгах. Но на то она и Тракторина Петровна Жабова-Давилова, чтобы преодолевать трудности ради любимого Вовы. Нельзя на самолёте — плывут на пароходе. Нельзя на пароходе — едут поездом. Нельзя поездом — идут пешком. И вот где-то три-четыре года назад произошла та самая история.…

Историю я знал хорошо, лучше всех других предметов, потому что выучил её сам, без всякой помощи Хабибулина. На экзамене меня спросили, когда была основана Москва. Я просто оскорбился простоте вопроса, тут же рассказал годы правления Юрия Долгорукого и стал скороговоркой перечислять всех князей и царей с датами их жизни и правления. У аспиранта, принимавшего экзамены, на лице появился какой-то брезгливый страх, и я был прерван на Алексее Михайловиче. Получил «пять». Кутузовский метод преподавания…

— Нет, ты мне про Ганса ничего не рассказывала. — Тю! А шо там рассказывать! Я упервые увидела его около буржуазного магазина «Берёзка». Это было як гром и молния. Он был высокий, голубоглазый и прекрасный, як я не знаю шо. Тогда я ещё безумно любила Боярского, но по сравнению с Гансом Боярский показался мне тараканом у шляпе. Я сказала себе: «Галю, это он». Я проделала работу, и Ганс запал на меня, як кот на валериану. Он мотылялся у моих стройных ног, целовал мои шорты и обещал берлинскую прописку.…

И Аркашка пошёл. И стал писателем. Лёжа на полу в какой-то немыслимой позе, кверху попой и книзу головой (так к мозгу кровь лучше приливает, я пробовал писать в Аркашкиной позе — класс!), шевеля, как змея, высунутым языком, похожим на кусок радуги (от сосания фломастеров), Аркашка выводил в своей красного цвета общей тетради: «И злой валшебнек Курамор ванзил мечь в плодь нещаснова добрава валшебнека Гулюлюна и три раза хахача пиривирнул яго. Хахаха! Ты пагибнеш!, кричал Курамор. Иба!..» …

компании «Люфтганза» Уважаемый сэр! Если помните, после транспортировки на берег пассажиров рейса 6857, им было предложено сдать представителю нашей компании спасательные средства, а именно – жилеты. Сожалею, но ваш жилет оказался некомплектным – при нем не обнаружилось свистка. Просим вернуть его в представительство компании «Люфтганза» в Петербурге. Искренне ваш, Вальтер Тодд. Писатель Ахманов тут же ответил: Вальтеру Тодду, младшему менеджеру Избавьте…

И тогда я проклял ее. Я послал ее в пелвис, взмахнув рукой – по направлению от моей бороды к ее лбу. И это было справедливо. Чуть не плача, усадили мы Машу в московский поезд и сразу забыли о ней. Так эта ченчина – Маша, или Самовар, как я ее называл, исчезла за горизонтом моей жизни навсегда, вместе со своим большим, круглым, выпуклым пелвисом, на который я, бывало, столь часто ставил свою рюмку или кружку. А мы с Серегой из-за нее, с этим глупым Запорожьем, даже мимо Харькова проскочили. Случилось…

– Вот какой большой город. Машин здесь много. Я забыл сказать, конечно, что мы не в Москве будем бухать, а в городе каком-нибудь, типа Великих Лук или Моршанска. К тому времени я уже розбух закончил и стал просто – стоять у прилавка и бухать. Он сказал: – Ну, хорошо. Тыщу вы так пропьете. А десять тысяч? Я сказал: – Давай уж сразу сто. Объясняю. Возьмем водки. Каждому – по ящику. А один ящик – запасной будет. И билет на пароход до Южной Америки. И поедем туда, побухивая. Он сказал, бизнесмен:…

– Какие же вы все-таки пиздюки! Наши же селяне на это довольно переглянулись. Вот, наконец, даже и заграница признала всю особливость, все величие и благородство поселения нашего, и, стало быть, никуда не деться, быть нам Пиздюками. На что и получено было соответствующее высочайшее разрешение. Так по существу название наше вроде бы и образовалось, а со временем, конечно, согласно разным внешним и внутренним обстоятельствами, получило дальнейшие метаморфозы. Бывали мы и Имперскими Пиздюками, и…

Поэтому он поблагодарил ангела и самостоятельно ткнул пальцем в окошечко терминала с надписью «Вход». На экране выскочили все данные Пинягина, начиная с ФИО и кончая размером ботинок. Здесь же мелким шрифтом были помечены все его пристрастия, недостатки и недостойные поступки. Шрифт был настолько мелок, что становилось ясно, что встречавшие не придавали им особого значения. Воровато оглянувшись по сторонам и подивившись качеству своего личного досье, Иван Васильевич остановил взгляд на графе « Вероисповедание»,…