2666

— Все мы? — уточнил Омар Абдул.

— Да, вся команда, или как вы там себя называете.

— Едим, смотрим телевизор, потом сеньор Лопес отправляется спать, Меролино тоже идет спать, а мы тогда можем тоже пойти спать, или смотреть телик дальше, или пойти погулять по городу — ну ты меня понял,— сказал он с улыбкой, за которой могло скрываться все что угодно.

— Сколько тебе лет? — вдруг спросил Фейт.

— Двадцать два,— ответил Омар Абдул.

Когда Меролино поднялся на ринг, солнце уже почти скрылось на западе и менеджер зажег фонари, запитанные от отдельного (не того, что поставлял электричество в дом) генератора. В углу ринга, опустив голову, неподвижно стоял Гарсия. Он разделся, и на нем теперь болтались черные боксерские трусы до колена. Казалось, он спит. Только когда фонари зажглись, он поднял голову и на несколько секунд задержал взгляд на Лопесе, словно бы ожидая сигнала к действию. Один из журналистов, который все улыбался и улыбался, позвонил в колокол, спарринг-партнер поднял руки и двинулся к центру четырехугольника. Меролино в защитном шлеме кружил вокруг Гарсии, который только время от времени бил левой, стараясь нанести хоть один удар по корпусу. Фейт поинтересовался у одного из журналистов: мол, а что, разве спаррингу не положено выступать в защитном шлеме?

— Положено, а как же,— ответил журналист.

— А почему же он не в шлеме? — удивился Фейт.

— Так его сколько ни бей, хуже не будет. Ты меня понимаешь, да? Он не чувствует ударов. Двинутый на всю голову, понимаешь?

В третьем раунде Гарсия покинул ринг, поднялся Омар Абдул. Парень был гол от пояса и выше, но треники не снял. Двигался он гораздо быстрее своего мексиканского коллеги и без проблем вывертывался всякий раз, когда Меролино пытался зажать его в углу — впрочем, было очевидно: боксер и его спарринг не хотят драться всерьез. Время от времени, не переставая двигаться, они что-то говорили и смеялись.

— Ты что, в Коста-Рике? — спросил его Омар Абдул.— У тебя глаза на жопе, да?

Фейт спросил журналиста, что говорит спарринг-партнер.

— Да ничего особенного,— ответил тот.— Этот сучий сын только ругательства наши выучил…

Три атаки — и менеджер прервал бой и исчез внутри дома вместе с Меролино.

— Их там массажист ждет,— пояснил мексиканский журналист.

— А кто у нас массажист? — спросил Фейт.

— Мы его не видели, он никогда не выходит во двор, он слепой, понимаешь? Слепой от рождения, и целыми днями то на кухне ошивается и ест, то в туалете срет, то в своей комнате на полу валяется и книжки на своем языке для слепых читает, как его там, эй, как он называется?

— Алфавит Брайля,— подсказал другой журналист.

Фейт представил себе, как массажист лежит в совершенно темной комнате и читает — и ему тут же стало как-то не по себе. Наверное, так и выглядит счастье… Над водоемом Гарсия выливал Омару Абдулу ведро воды на спину. Калифорниец подмигнул Фейту и спросил:

— Ну как вам?

— Неплохо,— сказал Фейт любезности ради.— Но мне кажется, Пикетт будет подготовлен гораздо лучше.

— Пикетт? Да он сраный пидор.

— Ты его знаешь?

— Я его видел по телику, пару боев. Он двигаться не умеет.

— Ладно, я-то его вообще никогда не видел, даже по телику,— примирительно сказал Фейт.

Омар Абдул посмотрел на него с удивлением и переспросил:

— Ты не видел ни одного боя Пикетта?

— Нет. На самом деле спец по боксу в нашем журнале умер на прошлой неделе, а у нас с персоналом напряженка, вот и послали меня.

— Ставь на Меролино,— помолчав некоторое время, сказал Омар Абдул.

— Удачи тебе,— сказал Фейт, уходя.

Обратный путь показался короче. Некоторое время он держался вслед за задними фонарями машины одного из журналистов, а потом они припарковались рядом с баром — это случилось уже на асфальтированных улицах Санта-Тереса. Фейт припарковался рядом и спросил, каков план. «Пошли есть»,— сказал один из журналистов. Есть Фейту не хотелось, но он согласился выпить с ними пива. Одного из репортеров звали Чучо Флорес, он работал на местную газету и на радиостанцию. Другой, тот самый, что ударил в колокол, когда они были на ранчо, звался Анхелем Мартинесом Месой и работал на спортивную газету в Мехико. Мартинес Меса не отличался высоким ростом, и ему было лет пятьдесят. Чучо Флорес был чуть ниже ростом, чем Фейт, и все время улыбался. Ему было тридцать пять. Между Флоресом и Мартинесом Месой, почувствовал Фейт, сложились отношения как между благодарным учеником и довольно равнодушным учителем. Однако в равнодушии Мартинеса Месы не чувствовалось ни гордыни, ни чувства превосходства — только усталость. Усталость просвечивала во всем: в его манере одеваться (достаточно небрежно) — костюм в жирных пятнах, нечищеные ботинки, и это была полная противоположность его ученику, на котором красовался брендовый костюм, брендовый галстук и золотые запонки на запястьях; и ученик этот, кстати, явно считал себя красавцем и щеголем. Пока мексиканцы поглощали запеченное мясо с жареной картошкой, Фейт думал о татуировке Гарсии. Потом сравнил два одиночества — на здешнем ранчо и дома у матери. Там ведь до сих пор стоит урна с ее прахом. А соседка умерла. Потом ему припомнился район, где жил Барри Симен. И все, что высвечивала память, пока мексиканцы ели, казалось отчаянно грустным.

Они завезли Мартинеса Месу в «Сонору Резорт», и Чучо Флорес настоял на том, чтобы выпить по последней. В баре гостиницы сидело несколько журналистов, среди которых Фейт заметил пару американцев, с которыми был не прочь пообщаться, но у Чучо Флореса были другие планы. Они пошли в бар в каком-то переулке в центре Санта-Тереса — с крашенными флуоресцентной краской стенами и зигзагообразной стойкой. Заказали апельсиновый сок с виски. Бармен знал Чучо Флореса. Фейту показалось, что этот чувак был не просто барменом, а хозяином заведения. Жестикулировал он скупо и авторитарно, даже когда протирал фартуком стаканы. Тем не менее он был молод, ему навряд ли исполнилось двадцать пять, и Чучо Флорес, со своей стороны, почти не обращал на него внимания и все болтал с Фейтом о Нью-Йорке и о тамошней журналистике.

— Хотел бы я туда переехать,— признался он,— и работать на какой-нибудь латиноамериканской радиостанции.

— Их много,— покивал Фейт.

— Я знаю, знаю,— сказал Чучо Флорес с видом человека, который долгое время посвятил изучению проблемы.

Потом назвал пару радиостанций, вещающих на испанском, но Фейт о них и слыхом не слыхивал.

— А твой журнал как называется? — спросил его Чучо Флорес.

Фейт назвал свое издание, Чучо Флорес на мгновение задумался, а потом покачал головой:

— Не знаю такого. Он крупный?

— Нет, не крупный. Это гарлемский журнал, понимаешь?

— Нет,— признался Чучо Флорес,— не понимаю.

— Это журнал, где собственники — афроамериканцы, главред — афроамериканец и почти все сотрудники — афроамериканцы,— пояснил Фейт.

— Разве так можно? — удивился Чучо Флорес.— Разве это хорошо для объективности?

Тут Фейт понял, что Чучо несколько подшофе. И задумался над тем, что сейчас сказал. На самом деле, утверждение, что почти все журналисты — негры, было рискованным. В редакции он видел только негров, хотя, конечно, не мог похвастаться тем, что знаком со всеми корреспондентами. Может, в Калифорнии у нас и есть какой-нибудь тамошний мексиканец, подумал он. Ну или в Техасе. Но также вполне возможно, что в Техасе вообще никого нет, иначе бы зачем посылать его в Мексику из Детройта, а не поручить репортаж кому-нибудь в Техасе или в Калифорнии.

К Чучо подошли поздороваться несколько девушек. Одеты они были как для выхода: высокие каблуки, клубная одежда. Одна была крашеная блондинка, вторая, очень смугленькая, казалась робкой и молчаливой. Блондинка поздоровалась с барменом, тот помахал в ответ с таким видом, будто знал ее как облупленную и больше не доверял. Чучо Флорес представил Фейта как знаменитого нью-йоркского спортивного журналиста. Тут Фейт решил: настало время признаться мексиканцу, что он не спортивный журналист в полном смысле этого слова, он журналист, который пишет на политические и социальные темы. Это заявление показалось Чучо Флоресу очень интересным. Через некоторое время в бар зарулил чувак, которого Чучо Флорес представил главным знатоком кино к югу от границы с Аризоной. Чувака звали Чарли Крус, он тут же с широкой улыбкой заявил, что не стоит верить ни одному слову Чучо Флореса. Ему принадлежит видеосалон, и по роду службы приходится смотреть много фильмов, но на этом и всё, сказал он, я никакой не специалист в этой теме.

— А сколько у тебя видеосалонов? — спросил его Чучо Флорес.— Нет, ты скажи, скажи это моему другу Фейту.

— Три,— ответил Чарли Крус.

— Видал? Натуральный золотой кабан,— строго сказал Чучо.

Крашеную блондинку звали Роса Мендес, и, если верить Чучо Флоресу, она была его девушкой. Кстати, еще она была девушкой Чарли Круса, а сейчас встречалась с хозяином танцевального салона.

— Росита — она такая,— подтвердил Чарли Крус,— в смысле, природа у нее такая.

— И какая у тебя природа? — поинтересовался Фейт.