2666

— О чем речь? — спросил он.

— О корриде,— ответил ему на английском один из мексиканцев.

Он уже уходил, когда его догнал чей-то голос: «Сеньор Фейт!» Он обернулся и увидел широченную улыбку Омара Абдула.

— Мужик, ты чего, с друзьями уже не здороваешься?

Вблизи Фейт тут же заметил: у Абдула подбиты обе скулы.

— Я смотрю, Меролино хорошо потренировался.

— Профессиональный риск,— ответил Омар Абдул.

— Могу я увидеть твоего шефа?

Омар посмотрел назад, на дверь раздевалки, а потом помотал головой и сказал: «Нет».

— Он тебе, братан, даст зайти, так потом же придется всех этих пидоров запустить.

— Это журналисты?

— Кто-то да, братан, но большинству нужно фотку с Меролино запилить, ручкой ручку потрогать и яйца потеребить.

— А у тебя как жизнь?

— Не жалуюсь, как-то все ничего пока.

— А куда пойдешь после боя?

— Наверное, выпить за победу.

— Нет, я не про этот вечер, я в общем спрашиваю: куда пойдешь после всего этого? — спросил Фейт.

Омар Абдул улыбнулся. Самоуверенно и вызывающе. То была улыбка Чеширского кота, только здесь Чеширский кот не сидел на ветке, а стоял посреди пустоши под надвигающейся грозой. Улыбка молодого чернокожего, но и очень, очень американская улыбка.

— Не знаю, поищу работу, посижу пару месяцев в Синалоа рядом с морем. Посмотрим, короче.

— Удачи,— сказал Фейт.

Уже отходя, он услышал слова Омара: мол, удача этим вечером понадобится как раз Каунту Пикетту. Фейт вернулся к рингу: там сошлась уже другая пара боксеров, и свободных мест практически не осталось. Он пошел по главному проходу к ряду, предназначенному для прессы. На его месте сидел какой-то толстяк — и он ничего не понимал из того, что говорил ему Фейт. Тогда тот показал ему свой билет, а толстяк порылся в карманах и извлек оттуда свой. На обоих билетах был указан тот же номер сиденья. Фейт улыбнулся, и толстяк улыбнулся. В этот момент один из боксеров уложил противника хуком, и публика вскочила и заорала.

— Что делать будем? — спросил Фейт толстяка.

Тот лишь пожал плечами и отвернулся к начавшему отсчет арбитру. Упавший боксер поднялся, и публика опять заорала.

Фейт поднял руку ладонью к толстяку и отошел. Вернувшись в главный проход, услышал, как кто-то его позвал. Он огляделся по сторонам, но никого не увидел. «Фейт, Оскар Фейт»,— кричал кто-то. Поднявшийся боксер сжал противника в объятиях. Тот попытался выйти из клинча серией ударов по животу и продолжил медленно отступать. Фейт, сюда, Фейт, кричали ему. Арбитр развел боксеров. Тот, что вставал, попытался атаковать, но медленно отошел, ожидая удара колокола. Противник тоже отступил. На первом красовались белые шорты, и у него все лицо было в крови. На втором были штаны в черную, фиолетовую и красную полоску, и парень явно удивлялся: как это так, его противник еще держится и не падает. «Оскар, Оскар, мы здесь»,— кричали Фейту. Прозвенел колокол, арбитр зашел в угол, где стоял боксер в белых шортах, и жестами подозвал к себе врача. Врач — или кто это был — осмотрел бровь и сказал, что бой может продолжиться.

Фейт развернулся и попытался найти взглядом тех, кто его звал. Бо`льшая часть зрителей повскакивала с сидений — попробуй разгляди тут кого-нибудь. С началом второго раунда боксер в полосатых штанах бросился в бой, готовясь отправить противника в нокаут. Но тот в ­первые же секунды нанес ему удар по лицу, а потом снова повис на противнике. Арбитр их пару раз разводил. На плече у боксера в полосатых штанах блестела чужая кровь. Фейт медленно приближался к местам у сaмого ринга. Там он увидел Кэмпбелла — тот читал журнал по баскетболу, увидел другого американского журналиста — тот с беззаботным видом делал пометки в блокноте. Один телевизионщик установил камеру на треножник, а его осветитель, молодой парнишка со жвачкой во рту, время от времени поглядывал на ноги сеньориты в первом ряду.

Фейта снова кто-то позвал — и он обернулся. Вроде бы это была женщина со светлыми волосами — она жестами подзывала его. Боксер в белых шортах снова упал. Капа выскочила у него изо рта, прокатилась по рингу и замерла прямо перед Фейтом. Он хотел встать на колени и поднять ее, но не смог справиться с отвращением и остался стоять, глядя на окровавленное тело боксера, который слушал отсчет арбитра. Не дослушав до девяти, он снова встал. Парень будет драться без капы? Фейт пригнулся и полез за ней, но капы там уже не было. Кто же это ее забрал? Кто, черт подери, эту ебучую капу поднял, если Фейт не двигался и никого рядом с собой не видел?

Бой закончился, и в динамиках заиграла песня из тех, которые Чучо Флорес назвал сонорским джазом. Зрители на самых дешевых местах счастливо заорали и начали подпевать. Три тысячи мексиканцев, забравшихся на самую верхотуру Арены, хором пели эту песню. Фейт хотел посмотреть на них, но весь свет падал на ринг, а верхние ряды оставались в темноте. Песня была какой-то мрачной и вызывающей — гимн проигранной войне, исполненный во тьме. Мрачность его несла отчаяние и напоминала о смерти, но в вызове, который она бросала, чувствовалась чуточка едкого юмора, такого, что существовал исключительно для себя и во снах, сколь бы короткими эти сны не были. Сонорский джаз. На сиденьях внизу тоже подпевали, но немногие. Большинство предпочитало болтать и попивать пивко. По проходу пробежался мальчик в белой рубашке и черных штанах. Чувак, продававший пиво, шел дальше по проходу, напевая песню. Уперев руки в бока, стояла и смеялась женщина — ей что-то рассказывал низенький мужичок с крохотными усами. Он кричал, но его голос едва слышался. А вот мужская компания: эти, похоже, умеют беседовать исключительно движением челюстей, и челюсти говорили о чем-то с презрением или выказывали совершенное равнодушие. Вон кто-то рассматривает пол, улыбается и говорит сам с собой. Все вокруг казались очень счастливыми. И прямо в этот момент на Фейта ­снизошло что-то в­роде откровения: он понял, что практически все, кого он сейчас видит в Арене, считают, что Меролино Фернандес выйдет из схватки победителем. Интересно, на чем основано такое убеждение? Какое-то время ему казалось, что он знает ответ, но мысль ускользнула, как вода из ладоней. Лучше так — ведь тень затаившейся мысли (это была другая дурацкая мысль), возможно, могла бы покончить с ним одним ударом когтистой лапы.

И тут наконец Фейт их заметил. Чучо Флорес показывал ему жестами: иди, мол, садись с нами. Он купил пива и принялся проталкиваться сквозь толпу. Блондинка поцеловала его в щеку. И назвала свое имя, которое он успел забыть. Роса Мендес. Чучо Флорес представил его двоим другим: чуваку, которого он до сих пор ни разу не встречал, его звали Хуан Корона (наверное, это был еще один журналист), и молодой женщине потрясающей красоты — Росе Амальфитано. «А это Чарли Крус, король видео, вы уже знакомы»,— сказал Чучо Флорес. Чарли протянул Фейту руку. Он единственный остался сидеть, словно бы не замечая переполоха в Арене. Все они были очень хорошо одеты, словно после боя намеревались пойти на званый ужин. Одно из кресел пустовало, и Фейт сел туда после того, как все разобрали свои пиджаки и куртки. Он спросил, ждут ли они еще кого-нибудь.

— Да, ждали тут одну подружку,— сказал ему Чучо на ухо,— но, похоже, она нас продинамила.

— Если она придет, без проблем,— сказал Фейт,— я встану и уйду.

— Не, ты что, оставайся здесь, друзья мы или не друзья? — заявил Чучо.

Корона спросил, из какой части США он приехал. Нью-Йорк, ответил Фейт. Кем работаешь? Журналистом. После этого у Короны исчерпался английский словарный запас, и больше он ни о чем не спрашивал.

— Ты — первый чернокожий, с которым я знакома,— сказала Роса Мендес.

Чарли Крус перевел это ему. Фейт улыбнулся. Роса Мендес тоже улыбнулась.

— Мне нравится Дензел Вашингтон,— сказала она.

Чарли Крус перевел, и Фейт снова улыбнулся.

— Никогда у меня черных в друзьях не было,— продолжила Роса Мендес,— я их видела только по телевизору и пару раз на улице, но на улице много негров не увидишь…

Чарли Крус сообщил, что Росита — она вот такая, что поделаешь, хороший человек, но чуточку невиннее, чем надо. Фейт не понял, что он имеет в виду под этим «чуточку невиннее».

— В Мексике и вправду мало негров,— сказала Роса Мендес.— Они в основном в Веракрусе все живут. Ты был в Веракрусе?

Чарли Крус все перевел. И сказал: Росита желает знать, был ли ты когда-нибудь в Веракрусе. Нет, никогда там не был, ответил Фейт.

— Я тоже. Я была в нем проездом, мне тогда пятнадцать было,— сказала Роса Мендес,— но я все уже забыла. Словно бы в Веракрусе со мной случилось что-то плохое, и мой мозг все это стер, понимаешь?

На этот раз перевела Роса Амальфитано. Переводя, она не улыбалась, как Чарли Крус,— просто перевела реплику женщины с самым серьезным видом.