7 Заклинатели
Шрифт:
Повелитель хора грубо заткнул корзину шутовским знаменем и повалился навзничь, свесив ноги. Шванк взял голубиную клетку.
– Кто-нибудь, берите мула под уздцы!
Вперед шагнул Филипп и подхватил животное.
– Ты - назад.
Сам Пикси вдруг прижал уши, потемнел лицом и схватился за живот, стеная:
– Тихо, мальчики! Мы везем меня, несчастного, в место упокоения.
Дело в том, что не все отправляются в места истлевания мертвыми. Некоторые жрецы, особенно храбрые или благочестивые, просят увезти их на кладбище заблаговременно, там они медитируют и умирают; для подобных медитаций и предназначены маленькие кладбищенские
Мул бодро трусил, Филипп перешел на очень быстрый шаг воинов (в отличие от бега, он не разбивает ног и сберегает силы), а Шванк трусил следом, что-то подвывая. Пиктор громко возглашал покаянные молитвы, перемежая их хрипом и жалобными стонами. У первого заслона блудниц он пустил и кровавые пузыри изо рта.
Девушки у дороги, видел Гебхардт Шванк взглядом жонглера, были одеты и накрашены куда ярче большинства шутих и акробаток; все они очень молоды и поэтому показывают главным образом ножки в полосатых чулочках, связанных в три или четыре цвета - все остальное еще толком не отросло. Позади туда-сюда бродил здоровенный парень, пас свое стадо. Самая пухлая блудница шмыгнула носиком и пустила слезу, остальные тревожно зашептались. Парень прикрикнул, и девчонка торопливо промокнула глазки.
Первый заслон проехали. Пиктор подогнул к животу затекшие ноги и начал дико корчиться. Тут на него с ужасом, подобно ягнятам на бойне, воззрились три или четыре юноши в ремнях и кружевах, шагнули на дорогу. Пикси шумно испустил газы и вроде бы лишился чувств. Мальчики убрались обратно к обочине.
– Ой, быстрееееееее! Он умираааааает!
– визжал Гебхардт Шванк; голуби забеспокоились, запрыгали, и ему показалось, будто он несет в решете воду.
– Пошел, Вечерок!
Филипп шлепнул мула по заднице и побежал.
Было еще несколько таких заслонов; женщины становились все старше и упитаннее, мальчики - моложе, их пастухи - пьянее. Тускнели одежды. Многие промокали накрашенные глазки - ах, как тяжело умирает несчастный жрец, какие ужасные грехи он искупает! Кто-то хихикал: небось, это был частый гость нечистой стороны, ханжа, хитрец и развратник. Так ему и надо.
Блудницы последней стоянки напоминали просто нищих бабушек с маленькими внуками и внучками. У них не было пастырей, старухи держали строй сами, а "внуки" вяло копались в пыли.
Чуть дальше за ними когда-то поставили межевой камень весьма подходящего вида - бородатая голова с фаллосом. Миновав его, Филипп вытер лоб, и недовольный мул цапнул его за рукав.
– Да скотина ты!
– хлопнул он мула по лбу, а Пикси - по раздутому брюху; тот выпустил ветры снова, со скрипом и треском.
– Воскресни, Пикси! Наглотался воздуха, шут...
– А убедительно - непроходимость кишок! Отлично, Пикси!
Шванк наконец-то смог вернуть на место голубей; успокаиваться эти взбалмошные твари не желали. Пикси легко соскочил в пыль.
– Смените меня кто-нибудь. Спина разболелась.
Шванк устроился на краю, кое-как уравновесив двуколку, принял возжи.
– Едем?
– Погоди. Мулу жарко, он злится.
В самом деле, вороной зверь чуть вспотел, и на спине его пьянствовали зеленые мухи. Пиктор смахнул насекомых и покрыл мула белым полотнищем.
Теперь Филипп шел слева, а Пиктор - справа.
– Так, - болтал водитель хора, -
Так, так. Мы зачахнем с голоду. У нас есть - и это все - котелок, сумка овсянки нам и голубям, мешочек бобов, пучок сушеных трав, несколько дряблых свекол, с прошлого года не съеденных, а также бочонок кислой капусты, чтобы мы не загнулись от кровоизлияний и не лишились зубов при таком-то корме! Все это в самом большом мешке. Ага, яблоки!– он сунул руку в стружку и извлек, вертя, большой темно-красный плод; оно было не совсем круглым, казалось ограненным с низу, быть может, лепным.
– Это не рабы накидали - они такое сами съедят. Это кто-то для нас спрятал! И еще мех с водой.
– Панкратий, наверное, - как-то безучастно произнес Филипп, - Пикси, ты меня убедил. К делу.
– Прелестно! Шванк, тут живут душевные тетушки.
– Насколько душевные?
– А вот сейчас и увидим.
За кольцом земель разврата простерлись птичники вперемешку с гусиными прудами, парники, огороды и компостные кучи. Эту местность, плоскую, как болотце, пересекали узенькие ручейки, и их отводили к огородам. Здесь воняло, а дорога из пыльной сделалась чуточку влажной. Куры и гуси паслись на свободе и довольно орали. Утки спали на воде.
Филипп отнял у Шванка ненужную плеть и стал стегать себя по шее и плечам, на вид болезненно.
– Ничего. На самом деле я отгоняю мух.
– Каемся громко. Ты, Шванк, тоже!
– О, мы бедные, несчастные грешники!
Тяжесть плоти угнетает нас,
Разложение крови, бурое,
Цвета наших одежд,
Ввергло нас в бесконечный позор!
В палящий срам!
Пожалейте нас, люди добрые!
Пожалейте, а мы за вас помолимся -
Чтобы не съела вас лихорадка
В этом болотистом месте,
Чтоб не покрыли вас язвы и струпья,
Как они покрывают нашу нечестивую плоть!
Две крестьянки, по виду мать и дочь, стояли у плетня. Увидев процессию, они отлучились в дом и принесли - закрытый кувшин, мешочек и узелок в тряпке, запачканной жиром. Мать сунула все это Пиктору и прошептала на ушко:
– Только беды и поветрие на нас не насылайте, бедные странники! Не будите болотный мор, прошу вас!
– Что Вы, хозяйка!
И Шванк запел таинственно, как виола:
– Да будет благословение этому дому!
Пусть все будут здоровы,
Пусть зреют ваши плоды,
Будет чиста вода.
Дочери и внучки этого дома
Да станут плодовитее их кур!
Внуки и сыновья -
Доблестнее их гусей!
Плодитесь и будьте здоровы!
Развернувшись, певец видел: крестьянки, все так же опираясь на плетень, машут кающимся платочками...
Тут дорога повернула, расширилась и снова стала пылить. У столба, помеченного четырьмя ликами по сторонам света, Шванк разобрал поклажу.
– Это яйца, штук шесть - в корзину. Кислое молоко. Выпьем сейчас?
– Ну да. Не тащить же его.
Выпили, сделав сначала возлияние Четвероликому. Никто уж не помнил ни имени его, ни истории, если она была - но у подножия идола со всех четырех сторон были вкопаны каменные плитки с углублениями, вроде блюдечек.
– А это - о боги!
– это хлеб и гусиный полоток! В мешок их, быстро.
– Н-да, поселянки и не знали, чего только не едят жрецы.
– Так пожертвуем это столбу?