7 Заклинатели

Еще вчера небо резко голубело, отсылало жаркий свет свой, и зрелые листья дерев отбрасывали ему серебряные отблески, как лезвия вновь заточенных, извлеченных из Реликвария жертвенных ножей. Сегодня же тени исчезли, небо затянулось легким слоем облаков, и настала безветренная серая жара.

– Смотри-ка, - сказал Филипп, - Солнца нет, а наша падальщица так и блистает.

– Да, странный блеск. Металлическая, но легкая?

– Не-ет. Я слышал о таком камне. Он хрупок и горюч, но разжечь его слишком трудно.

– Тьфу, ботва!

– Пиктор отбросил морковный хвост и залез в корзину обеими руками, - Так, огрызки!
– один полетел к Филиппу, второй - к Шванку, и оба пролетели мимо, - Еще огрызки! А вот и яблочко, оставляю.

А Филипп прозрачно глядел в пространство:

– Посмотрите-ка, - медленно начал он, - Как же послушны люди...

Шванка передернуло холодом, а Пикси умолк.

– Они кидали в нас огрызками, потому что Панкратий нас якобы наказал, верно? Но бросали лениво и мимо, потому что наказание было сделано быстро, он говорил небрежно...

– Угу... Иначе, - решил шут, - полетели бы палки.

– Да. Или камни. Знаешь, Шванк, в ночь равноденствия толпа простецов занимает площадь и движется по кругу противосолонь, а руководят ею всего два жреца. Как стадо овец, у которого один пастух и одна собака.

– Или два козла!
– Пиктор брезгливо сбросил какой-то липкий вонючий комок, - Злые силы! Даже если поймать кошку, крысу или мышь, они не дадут себя убить, будут сопротивляться до последнего и изранят тебя! А люди... Послушны до абсурда. Не того ли надобно нашей спутнице?

Он сделал самую омерзительную улыбку богине и поцеловал край корзины.

– Кто такие рабы?
– спросил Шванк.

– При Храме остаются подмастерья и ученики, не считая самих мастеров. Из них всплывают вверх такие, как я и Эомер. Или Хейлгар. Так что же у нас всплывает, а?
– думают остальные рабы. Полевые рабы живут за городом, в садах и огородах. Еще есть торговцы, рабы-приказчики - эти в разъездах почти всегда, особенно летом. Скотники и конюхи, их единицы.

– Откуда они?

– Военнопленные, бедняки и самые младшие сыновья самых бедных купцов, должников Храма. Таким все равно, где работать. У них бывают и конкубины, и дети, хоть брак им вроде бы запрещен. Живут неплохо. При необходимости их можно вооружить.

– Но почему...

– Личная свобода много дешевле безопасности и сытости, Шванк. Но тебе, бродяга, этого не понять.

– Интереснее всего, - начал Филипп, - кто такие мы с вами и чего хочет Панкратий. Богиню пробудили бы и подмастерья - с тобою, Пиктор. и с нами они поиграли, так? Тогда для чего мы - неужели и впрямь в наказание?

– Не верю, - раззевался Шванк и, извинившись, заговорил ясно и звонко, - Давайте посмотрим.

Он распрямился и запел так:

– Я - кастрированный жрец храма плодородия.

Я ставлю и веду развратные представления,

Но похоть меня самого не трогает!

Я управляю ею в толпе!

Я - Луна, вечно ущербная, как в старину.

Так мой род освобождает

От тягот жизни и ужасов смерти.

(правда, сейчас - это просто способ продать мальчишку повыгоднее)

Я слаб и свободен,

Я - сухой осенний листок!

(но теперь на меня насели и бог, и епископ)

Пикси показал увесистые аплодисменты "кирпич о кирпич":

– Что ж, я приберегу голос и скажу презренной прозою. Я - умненький болезненный мальчик, любимец матери. Я чуть не умер младенцем, и она носила меня храмовым лекарям. Мы очень бедны, а ценой исцеления стала моя свобода. Мама пристроила меня в теплое местечко; и сестры мои сметают пыль Храма, покуда не выйдут замуж. Своей семье я, такой, не нужен: отец и братья - потомственные грузчики. Я далек от них, я - игрушка рабов и ночной ужас хористов. Я смеюсь и смешу, этим и жив. Боль точит меня, хребет изгибается как бы под тяжестью неба. Я, больной, безобразный, знаю, как выгодно быть таким.

Сказал свое и Филипп:

– Как вы слышали, я - родственник Панкратия. Я второй сын купеческий - в нашей семье их всегда отдают Храму. Семья эта очень богата, очень влиятельна. Мои братья и кузены живут и в других храмах, не только этого культа. Скорее всего, я стану епископом - после Панкратия или вторым после него. Я могу подождать. Мою семью устроит, если я стану главою храмовых послов либо казначеем.

– А тебя самого что устроит?
– подъехал Пикси на ночной кобыле.

– Меня? У жреца нет лица, нет и личных пожеланий. Так-то, брат.

Опять свиту черной обволокло молчание, как во время ночного свидания у епископа; все позабыли о выводах из личных историй. Когда беспамятство миновало, они позабыли даже и о нем.

Пригород нарастает концентрическими кругами, но имеет при этом две узнаваемых стороны. Та, куда уходят паломники, обращенная к Сердцу Мира, называется чистою. Там на многие мили тянутся яблочные сады, а потом и луга с перелесками. Противоположная, большая, обращена ко Внешнему Океану. Она нечиста, и предел ей полагают места погребения.

Сейчас свита богини вышла за полосу пустой земли. Дальше виднелись здания непонятного вида и ярко одетые группки.

– Давайте-ка устроим небольшое представление, - сказал Пиктор. Выглядел он и испуганным, и взволнованным, как гончий пес в начале следа. Глаза он раскрыл, и стало видно, что сегодня они пожелтели.

– Для кого?
– заинтересовался Шванк.

– Ты не знаешь, потому что пришел не этим путем. Сейчас пойдут дома разврата и игорные притоны. Нашу спутницу, а то и мула, тут могут похитить.

– Верно, - кивнул Филипп и вроде бы пришел в себя, - Боги знают, что начнется, если ее перехватят. Тут творят очень, очень странные обряды.

– К делу! Надо прикрыть корзину!

– Возьми тряпку в моем мешке, - буркнул усталый шут.

Пикси потянул белый край и извлек, фокусничая, некое грязноватое полотнище с выцветшей крупной надписью.

– Это означает, - нехотя пояснил жонглер, - "Число представлений ограничено" на языке столицы Гавейна.

Пикси хихикнул:

– Сойдет, не волнуйся. Самое оно!