7 Заклинатели

– Ага. Вижу.

Филипп запел. За неизвестного Брана вступил сам Пиктор. То, что выпевал его баритон, как бы стояло в воздухе и строило стену. Тенор Филиппа вился и пронзал, но тщетно. Враждебность и боль как бы передавались певцами друг другу, и в итоге темы их стали неразличимы.

– Нет!
– вскрикнул Пиктор и хлопнул себя по коленям раз и другой, - Я же говорил, не то!!! Слишком просто. Дуболомно.

– Вот теперь, Шванк, слушай ты.

Шванк сделал вежливые круглые глаза.

– Есть тема связи. Прежде ее исполнял я, на струнных. А теперь я хочу, чтобы это был третий голос, и петь будешь ты.

– Но я ведь... э-э-э... некрасивый...

– Ничего. Я тоже исполнял эту партию, на виоле, спрятав лицо под покрывалом. Лица у тебя быть и не должно. Ты - не существо, ты - связь! Вот, смотри.

Пергамент перевернулся как бы сам собою, и Шванк запел. За ним вступил Пиктор, последним - Филипп. Лев пришел посмотреть, что происходит - не пришел ли к нему новый противник. Решил, что нет, и сел, аккуратно уложив остаток хвоста.

Шванк пел сначала в регистре флейты, потом запел по-кошачьи, так, чтобы дрожали и череп, и нос. Потом голос ушел в грудь и взметнулся снова.

– Ага, ага... Значит, контртенор делается основным, Шванк? Странно. Но неплохо.

– А в чем вообще дело?

– Второй голос - это не еще одно "что", а сущность первого "что", изменчивая и соблазняющая обновиться, переродиться. Это может быть счастливо или гибельно, так? Ну вот, в этом действе второй голос, тенор - это будущее зимнее Солнце, а оно по сути своей смертно и повреждено. Поэтому "что" Солнца, Вечное Солнце, сопротивляется соблазну и оценивает его. Каждый год пение ведется немного по-разному, и не всегда Солнце Вечное может устоять. Никто не знает, примет ли оно влияния Своей Сущности или отвергнет. От этого, считается, зависит... А, злые силы, слов не хватает! Судьба епископа? Политика?

– А я?

– Погоди чуток. Ты - связь, и ты должен только отражать происходящее между ними, связывать, но не влиять.

– Но как я должен петь? На чем строится связь? Это радость? Страх? Враждебность? Или вообще вожделение? Так я же кастрат, я этого не понимаю!

– Врешь. Ты не так беден душою, как хочешь показать. Ты актер, в конце-то концов! Как почувствуешь, так и пой. У нас есть еще неделя - ходи, слушай, учи партию. Можешь петь, как сейчас, если запомнил. Или пой свою Женщину Ослепительного Света, если таланта не хватает! Да, еще. Напоминаю, вся церемония длится чуть меньше часа. Адепты придут из подземелья и уйдут обратно, медитировать. Пение занимает примерно треть времени ритуала.

– Что ж, наставник... Я это сделаю...

– Хорошо.

– Отлично. Уходим. Лев, иди со Шванком!

Гебхардт Шванк припрятал пергамент и ушел в библиотеку, а маленький огненный Лев сопровождал его.

***

– Выбери место, где ты хорошо зазвучишь, Шванк!
– сказал Пиктор.

– Да, наставник.

– Да не стой в проходе, они войдут через боковую дверь. Вон та, маленькая.

Церемонию - уже лет тридцать назад - решили проводить в Древнем Зале, том, где написано Мировое древо и птицы Сэнмурва. Наглость, конечно, что еретики как бы украли последнюю тайну - но и они, почти простецы, хорошо охраняют свои секреты, а люди их побаиваются...

Шванк проверил голос и торопливо зашептал:

– Пикси, но зачем ты положил в основу именно кошачий концерт? Весело, конечно - а если догадаются?

– Кто, по-твоему?

– Ну...

– Так вот, я говорю. Богов, по-моему, слишком много!
– Пиктор, гордый человечек, оставил шепот.
– Они много чего контролируют, много играют. И всегда при этом так серьезны и самодовольны, как придворные красавицы или наши епископы... Если кто-то из них и догадается, как ты думаешь, как надо себя держать?

– Оценить шутку или сделать вид, что шутки не было.

– Верно, шут!

– Но я-то имел в виду не богов...

– Тихо!

Пиктор погрозил пальцем и исчез.

Первым подошел Бран. Двойника епископа не искали специально - важны были голос, движения и сила заместителя - но он был очень похож на Панкратия, такой же крепкий и с круглой блестящей головой на широкой шее, но много моложе, лет двадцати пяти, не больше. Он помахал рукой, блеснул васильковыми глазами ("Ну и комедиант, - подумал Шванк, - Не ошибся ли Пиктор?"). Бран сбросил черное одеяние, красиво уронил его в чьи-то руки, и оно тут же исчезло. А он остался стоять, почти обнаженный.

Против него, как кулачный боец, вышел Филипп. Сунув сутану кому-то рядом, он опустил руки и надул живот - видимо, делал какие-то упражнения певцов, для дыхания.

Шванк просто стоял и смотрел. Филиппу поднесли кожаную круглую шапочку, Брану - стеганную, толстую.

Четверо принесли маски.

Сначала двое подняли ту, что была предназначена Брану. В основании ее был золотой круглый шлем (по бокам он должен был опереться на плечи), а вместо поперечного гребня к нему приварили круглое изображение лица. Двое водрузили шлем на стеганную шапочку Брана, и он устоял, улыбаясь. Золотое лицо качнулось - то было ликом спящего андрогинна, с закрытыми выпуклыми глазами, с улыбкою нежного экстаза. Ни пола, ни возраста лицо не имело - могло бы оказаться и спящей старухою, и новорожденным. Маску подняли и сняли, оставив шапочку.

Другие двое подняли второй шлем и короновали Филиппа. Лик бледного золота качнулся, а шея жреца, показалось, ушла в плечи, как у испуганной черепахи. Потом она выдвинулась снова, и лик посмотрел вверх. Этот лик образовался из спрямленных линий, напоминал лицо самого Филиппа. Прямые узкие губы его, будь он живым, никогда бы полностью не размыкались. Нос походил на короткий клюв ловчей птицы, а глаза косили упрямо и зло, круто подымаясь к вискам. Филипп ступил в сторону раз, другой, потом развернулся; наконец, несколько раз преклонял колено и вставал. Его маска была проще и много легче, но видно было, что уже сейчас он слишком бледен. Потом он махнул рукой, и маску сняли. Филипп по-конски помотал головой и поправил шапочку.

Вошли еще четверо и задрапировали обоих участников во что-то тонкое, сложное и белое. Пятый набросил покрывало на лицо Шванка и почтительно расправил его. Теперь, сквозь слой тонкого газа, шут видел смутно, но все же многое мог понять.

Большие лампы унесли. Удалились прислужники. Потом певец услышал, как отворяется дверь. За тяжелым скрипом пополз грубый шорох и ритмичные мягкие шлепки - это входили жрецы. Стали они сплошной темной стеной; их, прикрывающих лица, было не рассмотреть, они стали землею у корней Мирового Древа. Потом кто-то застучал кресалом, сквозь стену стали пробиваться огоньки - слева направо - это жрецы зажигали масляные лампы, передавали огонь. Потом дверь скрипнула еще раз, еще раз прополз шорох. За ним последовал вздох и глухие стуки, вроде редкого падения яблок - это стали на колени немногочисленные простецы. В конце концов об пол ударили деревянные ножки и опустилась крупная темно-серая тень - это уселся Эомер, слабый на ноги.

Тогда некто произнес:

– Се ночь перелома. Светило раздваивается, и где его цельность?

Одновременно, медленно были возложены маски - так, чтобы зрители успели увидеть процесс временного преображения раба и жреца в "что" и сущность божества.

Гебхардт Шванк видел театр теней и мыслил как актер или мастер сцены.

Головы исполнителей - это шеи и горла божеств. Их тела довольно статичны.

Большую часть времени заняли перемещения двоих вокруг общего центра, не Шванка. Тот, кто был Филиппом, нападал или соблазнял, делал намеки на вьющиеся, ускользающие движения. Тот, кто был Браном, чуть отстранялся, отталкивался от некой воздушной стены и чаще всего оставался на месте.