7 Заклинатели

Филипп гибко, как тень, изогнулся и спросил:

– Ваше преосвященство, Вы посылаете нас на смерть, чтобы утихомирить рабов и богиню?

– Не дерзи мне, племянник племянника! Ты думаешь, твоя семья позволит мне просто так загубить тебя, своего ставленника? И, быть может, будущего епископа, а? Я хочу разбудить богиню, а после этого вы передадите ее мне - если я буду тут - передадите, как горячую сосиску! Или дадите ей уснуть.

– Ах, соси-и-и-иски!
– мечтательно пропел Филипп.

– Все. Прочь, дерзкие шуты! Я из-за вас с ума тут сойду!

– А как же хор?
– залопотал растерянный Пикси, - Обновить песнопения жатвы...

– Без тебя обойдутся, учитель мой, - проворчал Панкратий.

– Но...

– Я сам, старый и безголосый - ведь так, Пиктор?
– возглавлю хор. Мои обязанности это позволяют.

– Ох, ученик мой! У вас почти нет слуха, а голос сорван!

– Петь я не стану.

– Тогда обратите внимание хотя бы на Агафона, он...

– Хорошо. Замолчи наконец, учитель! Завтра возьмете ее из Реликвария и увезете как можно скорее. Мул, тележка, почтовые голуби - все готово, будет у привратников. Вести переписку я поручил Эомеру...

"Кому же еще..." - прошептал Филипп.

– ... если ничего не изменится, не пишите. Не мучьте голубей. Прости меня, Гебхардт Шванк, и пусть бог твой меня простит - но сейчас не отвлекайся на роман, мне нужно все твое внимание, весь твой голос. Я вознесу молитву неведомому богу, и пусть он подарит тебе это время.

– Благодарю, Ваше преосвященство.

– Теперь ступайте. Переночуйте безопасно. Да, разрешаю вам проснуться между рассветом и полуднем. Отдохните, ребята. А мне пора приступать к полночным медитациям. Все, все!

– Позвольте!

Филипп внезапно схватил среднюю свечу и вознес к груди. Остальные двое взяли боковые. Епископ остался в скачущих тенях, не шелохнувшись.

Двое, вслед за Филиппом, покинули его.

***

Отблески пламени, как будто радуясь прогулке, прыгали по осколкам белого камня. Филипп выбрал путь иной, вымощенный обломками острыми; путь этот был шире прежнего и вел к центральному входу Храма.

Филипп привычным жестом отворил дверь и пропустил спутников.

– Храм ночью не беспокоят...

– Он вынудил нас нарушать запреты - так и начнем прямо сейчас!

Не беспокоя Преддверия, шепотом, Филипп сказал:

– Страна Индрика и Сэнмурва нам не нужна. Идем в Черный Зал.

Черный Зал, следующий за Преддверием, открывался легко. Черным его звали за цвет фона стен - росписи изображали земную суету и мучения плоти, а гроздья мелких людских фигур то ли давили в точиле пресветлые боги, то ли опирались на них, как на ступени восхождения. Гебхардт Шванк знал и любил это место - видел он в жизни как раз то же самое (кроме столь прекрасных божеств); а росписи чаще всего принадлежали кисти Хейлгара Зрячего, его основного пока персонажа. Пиктор помнил самого Хейлгара и поддерживал с ним что-то вроде приятельства. "Этот оборотень, - как-то пояснил Пикси, - был очень уж замкнут. Думаю, он рисовал толпы, а в голове для себя удерживал одного-двух людей, не более. Но не меня. Не Эомера и даже не Махона, не Дункана, хотя он соперников просто не видел... У него, говорят, смолоду не хватало такой памяти. Это мы, музыканты, помним все сочетания голосов в своем хоре...".

Как кистями, задвигали светами по стенам; даже так черная краска фона не давала бликов и казалась то ли угольной, то ли земной бездною. Фигурки отблескивали желтым и красным, а боги слабо светились белизною снятого молока.

– Не увлекайтесь! Нам не они нужны!

Филипп отвел спутников в угол, к Матушке-Смерти.

– Помнишь Льва?
– спросил Пикси шута, - Того кота с половиной хвоста? Смерть уронила на него свой меч.

– С котом произошло чудо?

– Ну да.

– Тише! Потом!

Ныне Матушка-Смерть держала у пустого своего сердца крепко сжатый кулак с большим пальцем, обращенным в сторону. Движения-приговора она когда-то не завершила и замерла - как надолго, кто знает? Кости руки ее не казались настоящими, как выглядело все, когда-либо написанное Хейлгаром; теперь они были просто рассохшимися деревянными подделками, разъеденными пылью. Куда живее была Рыба, ее верховое животное - некто вроде прирученного слона. Рыба эта, похожая на сома, распахнула пасть по-змеиному, и теперь ее пасть была до отказа набита утрамбованными и спутанными трупами, окрашенными в цвета тления.

Филипп взмахнул свечою кругообразно и увел спутников.

Во дворе он задумчиво сказал:

– Нет, это не то. Мастер Хейлгар был слишком логичен.

– А мастер Эомер сказал бы, - молниеносно встрял Шванк, - Что это Смерть была слишком логична.

– О да!

– Наверное, - передернулся Пикси, как бы отряхиваясь, собирая с сутаны невидимые волоски, - Нам нужнее ее Рыба-жадина.

– Похоже на то. Но очень уж противно. Рыба-гадина. Пикси, прекрати обираться, ты еще не в агонии.

– Она похожа на змею, - произнес шут, словно бы в трансе, - Так было всегда?

– Нет, - недоуменно ответил Филипп, - Пасть была круглая и пустая, как обычно изображают бездну.

– Запомним Змею?
– почти пропел Гебхардт Шванк, - Запомним Змею!

***

Переночевали у Шванка.

Утром побрели, в бурых одеждах покаяния, рядом с повозкой, куда впрягли крепкого вороного мула. Рабы стояли небольшими толпами вдоль дороги, свистели - но и это еще ничего: у самых ворот они кидались отбросами, но недостаточно метко и ретиво. Шванк вспомнил, что забыл, не взял с собою свое божественное белое перо - теперь его сметут вместе с пылью и выбросят.

Когда миновали город, Филипп огласил решение:

– Идем в места упокоения. Нам нужен храмик на старом кладбище жрецов.

– Хорошо.

А что еще сказать?

Пиктор управлял двуколкою - то была просто квадратная доска на двух колесах, с невысокими бортиками с трех сторон. Филипп и Шванк шли рядом; за спиною Пикси лежали мешки с имуществом - арфа и ноты Пиктора, бубен и флейта Шванка, его почти живые мягкие куклы; мешки эти придерживали большую открытую корзину, до половины набитую стружкой. Тут же воровали в клетке белые голуби. В корзине, словно в гнезде, сидела богиня, и сквозь щели меж прутьев проблескивала железным блеском львицына голова.

Филипп заложил руки за голову, потом, вдохнув, до предела развел их и блаженно улыбнулся:

– Ах, как же хорошо! У Панкратия всюду уши, у Эомера - глаза. Пока они нас не увидят, освободимся.

Шванк сплюнул в пыль, Пиктор зевнул и прочистил нос.

Вороной мул неторопливо отпечатывал в пыли следы узких копыт. Пыль была выгоревшая, мелкая, похожая на муку, и в ней тонули подошвы сандалий. Странная была пыль - не очень летучая, ленивая, не лезущая в глаза и носы. Она лежала, гасила звуки.