7 Заклинатели
Шрифт:
Шар жемчужного света взорвался перед ним, и опасно, слишком сильно закружилась голова. Гидра ожила и протянула щупальце, оно превратилось в нить, и нить эта лопнула...
***
– ... просто гидра. Не ищи торжественных имен, преосвященный, не трать времени. Она протягивает свои щупальца, и ее легко узнать.
– Гидра - это название формы, не имя!
– Думаю, ее суть не имеет имени. Не приспособлена.
– Очень вероятно! Попал! А что, если в нашем бытии она спесива и слышит только высокие имена?
– Возможно.
– Толпу. Людей толпы. Вот, спроси-ка про них у этого шута...
– А менее полувека назад смерть была осмысленной, к ней готовились! Но теперь! Это отвратительно!
– Полвека назад мы с тобой были юношами и самонадеянно думали, будто смерть, как праздничные одежды, нужно подбирать себе, любимому, по мерке и по вкусу. А Хейлгар и тогда создал ее иной. Старая плоть, порченая плоть всегда сыпалась ей прямо в пасть. Не заносись, Эомер!
– И кто же мне это говорит? Кто тут поносил богиню?
– Что поношенье, что подношенье, что приглашенье - стерве все одно, - безнадежно махнул рукою Панкратий и уронил перевязанную ладонь.
"Гидра", - сказал Эомер, и Шванка сильно затошнило. Он громко сглотнул подступившую блевотину, и епископ, чутко обернувшись, крикнул:
– Парни! Певчему плохо!
Первым подскочил Хельмут. Вместе с арапчонком они подхватили Шванка под мышки, мягко и враз дернули вверх, вывели вон.
На улице его рвало снова и снова, сначала водой, потом слизью и, наконец, золотистой и зеленой желчью.
– Федра, Хлоя! Господин Шванк заболел!
Тоненькие девушки, знакомая блондинка Хлоя и вторая, совсем оливковая и черноглазая, перехватили больного и попытались вести, а он попробовал тверже двигать ногами.
– Девочки, придете вечером? Кое-что подарим!
– Еще бы!
– Федра помахала свободной розовой ладошкой.
– Ждем!
– Ну, тогда ждите!
– откликнулась наконец скромница Хлоя.
Шванка оттащили в покои и уронили на постель. Опять вздернули и усадили, оперев на подушки.
– Федра, принеси питье! Я пошла за врачом.
Мавританочка вернулась, подошла сзади, как бы желая перерезать горло, и придавила к его губам край оловянной кружки. Он сглотнул, но это оказалась не отрава, а просто вода с лимонным соком и гремящими осколками льда.
– Погоди. Тошнит.
Кружка исчезла и ударила о дерево, встала на стол.
Пришел седобородый врач, покурил какой-то хвоей и втер в виски больного лавандовое масло. Когда тошнота ушла, лекарь оставил больного.
Шванк лег, потянул за собою подушку и устроился, лежа на правом боку. Тени мебели все тянулись к порогу, а он лежал и смотрел, как они растут.
Кажется, прилетал и белый гусь - как-то же он оказался на столике?
Гусь мысленно произнес:
– Твои предки позабыли о Лестнице Света, но помнят о безумном Творце и его прихлебателях. Ты уязвим перед нею, так откуда тебе это помнить?
– Лестница на самом деле уводит в свет, от смерти?
– Не знаю. Один из малых богов погиб.
– Так ты не всеведущ?
– Нет, нет. Мне самому тревожно. Ты пишешь медленно. Видение свое запиши! Завтра
же!– Но, боже, ты требовал один роман, а тут работы на целых два!
– Может быть, и так. Не знаю.
– Что мне писать?
– Сказал, запиши видение!!!
– Объясни, для чего...
– Потом!
Гусь взлетел и исчез, уронив с крыла небольшое перо.
Шванк тихо задремал. Когда он проснулся, это самое перо лежало на столике. Слишком маленькое, не для письма.
Уже окончились сумерки и наступила ночь.
***
Осторожно постучали, и гость вошел в двери, не дожидаясь ответа. Это был Филипп. похожий на бога.
– Шванк, ты можешь встать и идти?
– спросил он так же осторожно, почти нежно, тихим голосом.
– Сейчас проверю, - ответил Шванк и резко сел. Голова не закружилась, и тогда он встал.
– Могу. Что...
– Нас вызывают, идем.
От гостиницы уходили прямые светлые тропы - в Храм, трапезную, еще кое-куда, и все они усыпаны песком; его незаметно, по ночам, сметают и обновляют служительницы. Узкая тропа, крытая вдавленными сплошь осколками белого камня, уводит в черный сад. Филипп пошел впереди, а Шванк шел следом, удерживая взор то на светлой спине проводника, то роняя его на белую тропу. Водить по тропе епископа следовало, не оборачиваясь.
Белая тропа прорезала садик и вывела к небольшому домику, тоже белому, где вот уже несколько веков подряд жили правящие, а иногда и бывшие епископы. Филипп постучал в легкую дверь, и охрипший голос ответил прямо во время стука:
– Войди. Быстрей.
Жрец пропустил жонглера вперед, сам склонился, выпрямился, как хлыст, и встал в глухой тени, спрятав руки в рукавах.
– Подойди, садись.
Филипп не шелохнулся, и Шванк понял, что приказ обращен к нему. Он низко поклонился, почему-то молча. В комнате оказалось лишь одна, маленькая, сфера света; в нее попадали всего-навсего небольшой столик и сидящий за ним епископ. Рыжеватое пламя порождали три восковые свечи в темном и толстом канделябре.
Епископ хлопнул по сидению слева:
– Садись, шут.
Тот послушно и тихо сел. Епископ поставил локти на стол и уперся обоими кулаками в щеки. Теперь на нем была толстая серая шаль, крест-накрест завязанная на груди. И нос его, видел Шванк, покраснел и распух. Панкратий промокал его большой белой тряпкой.
– Филипп, разбуди и приведи Пиктора!
– Да, Ваше преосвященство, - прошуршал одеянием и стукнул дверью жрец.
– Пей!
– сказал епископ и передал Шванку глиняный кубок. В нем плескалось красное вино, чуть выше половины.
– Ешь!
– сказал он снова и указал на стол; рядом со свечами был деревянный круг и на нем стопка из нескольких лепешек.
– А Вы, Ваше преосвященство?
– спросил из вежливости отупевший Шванк.
– Мне запрещено любое вкушение пищи после заката, а сейчас приближается полночь. Брось ты свою ложную скромность. Не ел целый день, у тебя закружится голова. А ты мне нужен разумный.
Шванк насухо прожевал и проглотил верхнюю лепешку, хлебнул вина и отставил кубок.
– Хм, - продолжал Панкратий, - Если ты и впрямь лазутчик людей Гавейна, как говорят, то я тебя повешу. А пока ты мой гость, так что ешь, пей и слушай.